Чтение 9–й страницы книги ~Один год в Израиле~

было невозможно. Прежний хозяин выжал из нее все, что мог. Место было
бойкое, хозяин умел рассказывать байки, встречал приветливо, забавлял
покупателя разговорчиками, забивал голову и при том обманывал безбожно.
Раскусили его не сразу, ходить стали меньше, но он уже кое-что успел.
Построил всем детям квартиры, купил им машины. К тому времени оборудование
все пришло в негодность, хозяину выгоднее было продать лавку и купить себе
что-нибудь в другом месте.

-- А почему же вы купили эту развалюху? Он посмотрел на меня с обидой. В
самом деле, слово "развалюха" здесь не подходило. Во всяком случае, то, что
я сейчас видела, выглядело прилично, хотя и небогато. Лавчонка была
маленькая однокомнатная, перегородкой служил большой холодильный шкаф,
далеко не современный, не такой, как в новых лавках. За шкафом были
оборудованы закрома. Помещение не такое уж нарядное, но все чисто,
аккуратно.

-- Для меня главное было, -- рассказывал Йоси, -- что дело уже существует,
магазинчик открыт, зарегистрирован. Иначе все эти бюрократические
формальности сожрали бы у меня куда больше денег. Но, конечно, вы бы видели,
что здесь было! Пришлось делать ремонт и не только помещения. Не работали
холодильники.

-- Ремонтировать старые холодильники? Не дешевле ли купить новые?

Он опять посмотрел на меня с обидой.

-- Что. у меня рук нет?

И он показал свои не очень красивые, обыкновенные мужские руки с мозолями
и ссадинами.

-- Сам?

-- Понятно, сам.

-- Работают?

-- Как видите. Работают, как звери.

Время было позднее, Йоси спросил, куда нам, узнал, что нам по дороге,
закрыл лавку и мы вместе побрели вдоль шоссе.

-- Кто вы? -- я не могу удержаться от своего вопроса.

-- Инженер. Вообще-то я радиоинженер. Но много лет руководил
производством.

И Йоси рассказал нам свою историю. А может быть, не сразу рассказал всю
историю. Скорее всего, я узнала ее по частям.

-- Лет пятнадцать назад я был начальником, номенклатурой. Меня назначили
директором небольшого отстающего, совсем разваленного завода. Я сделал его
краснознаменным. Мы получали первые места по отрасли, а рабочие хорошо
зарабатывали. Меня приглашали в президиум. А потом мама поехала в гости к
сестре в Израиль. Я просил ее: "Не надо ехать", но она не послушалась. Меня
вызвали в горком, сняли с работы. Пришлось начинать все сначала. Благо, руки
есть. Я пошел в цех мастером, потом стал заместителем начальника цеха. На
первые роли уже рассчитывать не приходилось.

Задумчиво, словно вспоминая о чем-то давнем-давнем и таком хорошем, Йоси
сказал:

-- Я люблю работать. Я мог решить любой вопрос. В последние годы я был
заместителем главного инженера, -- он бегло назвал фирму, я не поняла, Йоси
порылся в кармане, достал оттуда и протянул мне свою -- бывшую свою --
визитную карточку. Я прочитала его фамилию и название фирмы... Вот это да!
Ведь мы с ним сослуживцы! Он работал в другом городе, в России, в дочернем
бюро нашего украинского объединения. Мы стали вспоминать с Йоси общих
знакомых, больших и малых начальников. Мы перебирали ситуации, которые оба
знали. Он говорил о тех временах с самоуважением и грустью. Он решал
вопросы. Сам генеральный директор лично жал ему руку за то, что Йоси однажды
нашел возможность спасти план объединения и не оставить людей без премии.

Йоси так живо рассказывал о своих поездках к нам в город, что мне начало
казаться, будто я, и в самом деле, видела в коридорах нашего огромного
стеклобетонного здания круглую, немного косолапую фигуру Йоси. А может, и
вправду, видела.

-- Я не хотел ехать, -- сокрушенно поведал Йоси. -- Жена уговорила. Она
уговаривала меня пять лет.

-- Кто она?

-- Математик. Кандидат наук. Ей легче, она еще дома освоила иврит. Сейчас
ее пригласили в университет под Тель-Авивом. А мне язык не дается.

-- Как же общаетесь с поставщиками?

-- На идиш. Я хорошо знаю идиш.

-- Дети есть?

-- Дочка-десятиклассница. Она в интернате.

-- Что за жизнь -- все врозь? Он пожал плечами -- что делать?

-- Когда я согласился ехать, я думал: ну, начальником я не буду,
бизнесменом тоже -- не тот возраст, чтоб начинать. Но обыкновенным рабочим
где-нибудь я устроюсь. Я все могу. Но они же меня за человека не считают. Я
прихожу к нему, спрашиваю работу, он даже и головы не поднимет, еще и
помолчит, прежде чем скажет: "нет". Я обошел столько мест. Я для них --
человек с улицы, да еще без иврита, да еще и не восемнадцати лет.

Я поняла, что "он", "они", "для них" -- это собирательный образ хозяйчика.
Отношения с этим хозяйчиком не складывались.

-- А теперь вы стали самостоятельным хозяином, значит -- довольны.

Он посмотрел на меня с сожалением: какие глупости я говорю!

-- Выхода не было. Узнал, что продается лавка, назанимал денег и -- вперед.

-- Люди ходят?

-- Начинают ходить. Приучаю, чтоб поверили -- не обвешиваю и не обманываю.

-- Значит, все хорошо. Вы должны считать, что все хорошо.

Он пожал плечами: не знаю...

В нашем городке открылись лавки, где говорили по-русски, и мы перестали
ходить к Йоси за два километра. Но однажды, возвращаясь с моря, заглянули
сюда снова.

В помещении было наряднее и богаче, ассортимент пошире, а за прилавком у
весов стояла пышная ухоженная блондинка с ярко накрашенными губами. Она
улыбалась покупателям, обнажая золото коронок. Обслужили нас прекрасно.

Неужели такая метаморфоза произошла с кандидатом математических наук?
Соскучилась по мужу, примчалась укреплять семейные узы, улучшать финансовые
дела семьи и тренировать свои математические способности на счете денег?

Конечно, я не выдержала:

-- А где Йоси?

-- Зачем вам Йоси? Это теперь наша лавка.

Я ничего не понимала.

-- Мы купили лавку.

Ах, вот оно что! Йоси лавку продал.

-- Купили за наличные?

-- Нет, конечно. Взяли ссуду. Но мы все продумали, просчитали, расписали
по чекам. Знаем точно, когда все выплатим.

Я молчала, а моя собеседница, приняв молчание за интерес к себе,
продолжала свой монолог.

-- Мы ехали сюда и понимали, что никто нас не ждет, что рассчитывать нужно
на самих себя, никому мы тут не нужны. Ну, сами скажите, кому нужны здесь
советские инженеры?

К лавке подкатила маленькая машинка, вышел из нее худой длинный мужчина,
окликнул хозяйку, стал вынимать из кузова и заносить в магазин коробки.

-- У вас уже машина есть?

-- Да, как видите. Купили старенькую. Без машины в торговле нельзя. С нами
дедушка-пенсионер, живем на его пенсию, машину купили на его корзину.
Выплатим ссуду, все будет нормально.

-- Дедушку не обижаете?

-- Ну что вы...

Я все-таки решилась:

-- А где сейчас Йоси?

-- Не знаю. Точно не знаю. Кажется, пошел на стройку.

-- Знаете, -- сказала я, -- в Союзе мы работали в одной фирме. Он был
заместителем главного инженера крупного бюро.

Разговаривая, блондинка все время работала: брала коробки, открывала,
вынимала содержимое, раскладывала на полках. При моих последних словах она
вдруг остановилась.

-- Странно... Это правда? Мне вообще непонятно, как он мог кем-то быть.
По-моему, он даже не умеет считать.

"V"

Его зовут Рэувен. Но мы зовем его Рубэн -- нам трудно еще произносить
имена на ивритский манер. И, конечно, он не говорит по-русски ни слова.
Иногда мне кажется, что этого не может быть, он не может не знать русский.
Мы вполне могли бы встретить в Москве или в Киеве этого сероглазого
светлокожего седеющего мужчину. И при встрече вместо "Ма шломэх?" он должен
спрашивать меня: "Как поживаешь?"

Но нет. Он из Венгрии, знает идиш, но его язык -- иврит. На этой земле он
уже сорок пять лет. За его плечами Матхаузен и все, что выпало на долю алии
сороковых.

Мы немного знаем немецкий -- учили когда-то в школе, а значит, чуть-чуть
понимаем идиш. Но, в основном, мы объясняемся на пальцах и понимаем друг
друга. Или думаем, что понимаем. Обсудив какую-то проблему, мы улыбаемся
друг другу в знак того, что пришли к соглашению. Но проверить, пришли ли,
невозможно.

Правда, есть доказательства понимания. Когда мы забегаем к Рубэну в гости
и он спрашивает: "Кофе? Чай? Водка?", то никогда не перепутает, принесет,
что выберешь. Он вообще очень гостеприимен и радушен, встречает нас так,
будто мы принесли в его дом благословение.

Нам нравится Рубэн. По-моему, он вообще не может не вызывать симпатии, но
для нас он человек замечательный еще и потому, что это был первый
израильтянин, протянувший нам руку помощи. Хотя о помощи мы не просили. Мы
вообще стараемся не жаловаться и никого ни о чем не просить. Мы все, все
пятеро. В нас все равно сразу узнают олимов, но мы не хотим вызывать
жалость. Пусть нас не жалеют. У нас все нормально.