Чтение 9–й страницы книги ~Осада Бостона, или Лайонел Линкольн~

его воображением, то появлялись, то исчезали среди обрывков плывущего тумана
порой знакомые, порой давно позабытые места: дома, холмы, колокольни и
корабли. Все казалось изменчивым, все было в движении и представлялось
взволнованному взору Лайонела каким-то нереальным видением, прихотливым
обманом чувств. Раздавшееся где-то неподалеку пение нарушило его
восторженное созерцание. Какой-то гнусавый голос распевал песенку на весьма
популярный мотив известной английской баллады.

Лайонел понемногу разобрал слова часто повторявшегося припева. Читателю
нетрудно будет догадаться о содержании всей песенки по словам этого припева:

Кто свободу возлюбил,

К нам сюда придет.

Тот же, кто душою слаб, -

Тот внизу, презренный раб,

Чай-отраву пьет.

Несколько секунд послушав эту многозначительную песенку, Лайонел
направился в ту сторону, откуда она доносилась, и увидел Джэба Прея,
сидевшего на ступеньках одной из лестниц, ведших на вершину. Джэб щелкал на
доске орехи, а паузы, во время которых его челюсти не были заняты жеванием,
заполнял вышеописанными вокальными упражнениями.

- Приветствую вас, мистер Прей! - воскликнул Лайонел. - Значит, по
воскресеньям вы отправляетесь сюда распевать гимны богине свободы? Или,
может быть, вы городской жаворонок и забрались на эту возвышенность, чтобы
ваши мелодии могли литься сверху?

- Псалмы или наши колониальные песенки не грешно распевать в любой день
недели, - отвечал дурачок, не поднимая головы и продолжая щелкать орехи. -
Джэб не знает, что такое городской жаворонок, но, верно, и ему тоже некуда
деваться от солдат, которые заполонили город и все луга вокруг.

- Если солдаты и расположились на одном из ваших лугов, тебе-то что до
этого?

- Весенняя травка - благодать для скота, а из-за солдат коровы не хотят
давать молока.

- Что такое? Солдаты же не питаются травой. Все твои Чернушки, Пеструшки
и Белянки могут совершенно так же, как всегда, наслаждаться дарами весны.

- Бостонские коровы не любят травы, которую топтали английские солдаты, -
угрюмо возразил дурачок.

- Вот уж поистине чрезмерное свободолюбие! - смеясь, воскликнул Лайонел.

Джэб поднял голову и сделал предостерегающий жест:

- Смотрите, как бы вас не услышал Ральф. Ральф не любит, когда бранят
свободу!

- Ральф? А кто он такой? Это твой добрый гений? Где же этот невидимка,
который может подслушать, что я говорю?

- А он там, в тумане, - многозначительно сказал Джэб, указывая на
подножие маяка, скрытое за плотной завесой тумана, сквозь которую едва
проступали очертания высокого столба, поддерживающего ограду.

Внимательно вглядевшись, Лайонел заметил, что туман начинает редеть и
сквозь него проступают смутные очертания фигуры старика, его вчерашнего
спутника. Старик по-прежнему был одет в свой простой серый кафтан, тусклый
цвет которого, сливаясь с туманом, придавал его исхудалому телу странно
призрачный вид. Туман понемногу таял; вот уже стали видны и черты
изможденного лица, и Лайонел различил тревожный взгляд, устремленный куца-то
вдаль и, казалось, проникавший за пелену тумана, которая скрывала от глаз
столь многие предметы.

Лайонел стоял, прикованный к месту, глядя на этого необыкновенного
человека с тем таинственным чувством благоговейного страха, которое тот
неизменно ему внушал, и увидел, как старик сделал нетерпеливый жест рукой,
словно отгоняя от себя серую дымку. В это же мгновение яркий солнечный луч,
пробившись сквозь туман, осветил его лицо, и тревожное выражение этого
сурового лица сразу изменилось: старик улыбнулся так мягко и с такой
добротой, что молодой офицер почувствовал неизъяснимый трепет, услышав
обращенные к нему слова:

- Приблизьтесь к подножию этого маяка, Лайонел Линкольн, дабы получить
предостережение, которое, если вы ему последуете, поможет вам избежать
немалых опасностей.

- Хорошо, что вы заговорили, - сказал Лайонел, приближаясь к незнакомцу.
- Вы появились, окутанный туманом, как плащом, словно пришелец с того света,
и я уже готов был пасть перед вами ниц, прося благословения.

- А разве это не так? Разве я не схоронил в могиле все свои надежды и
желания? И если медлю еще на этой земле, то лишь во имя великого дела,
которое не может свершиться без моего участия! Мой взор проникает в грядущее
свободнее и дальше, чем ваш - в эту подернутую дымкой даль. Туман не
застилает мне очи, а мое зрение не может меня обмануть.

- Это завидная уверенность в вашем возрасте, сударь.

Надеюсь, что столь неожиданно принятое вами вчера решение заночевать в
доме этого дурачка не причинило вам слишком больших неудобств?

- Он хороший малый, - сказал старик, снисходительно поглаживая дурачка по
голове, - и мы с ним хорошо понимаем друг друга, майор Линкольн. А это
делает всякие церемонии излишними.

- Я уже успел заметить, что вы сходитесь с ним во мнениях по одному
вопросу, но на этом общность ваших интересов и кругозора, мне кажется,
кончается.

- Свобода разума у ребенка и у старика не разделена глубокой пропастью, -
заметил незнакомец. - Чем больше мы познаем, тем отчетливее понимаем, как
безраздельно владеют нами наши страсти, и тот, кто, умудренный житейским
опытом, научился тушить их бушующий вулкан, может составить неплохое
содружество с тем, кто еще никогда не был опален их огнем.

Лайонел молча выслушал это столь смиренное признание и только склонил в
знак согласия голову. Затем, немного помолчав, перевел разговор на менее
отвлеченные предметы.

- Солнышко славно припекает, и, когда оно совсем рассеет эти клочья
тумана, нашему взору откроются места, которые каждый из нас когда-то
посещал.

- Найдем ли мы их такими же, какими мы их покинули? Или нам предстоит
увидеть, как чужеземцы хозяйничают там, где протекали наши младенческие
годы?

- Только не чужеземцы, разумеется, ведь все мы - подданные его величества
короля, дети одного отца.

- Не стану утверждать, что он показал себя бессердечным отцом, - спокойно
промолвил старик. - Ведь человек, занимающий сейчас английский трон, менее,
чем его советники, повинен в угнетении...

- Сэр! - прервал его Лайонел. - Если вы позволяете себе суждения
подобного рода, касающиеся особы моего .монарха, я должен вас покинуть. Не
пристало офицеру английской, армии выслушивать столь необдуманные и
непозволительные речи о его государе.

- Необдуманные! - с расстановкой повторил его собеседник. - Вот что
воистину не может себе позволить тот, чья голова убелена сединами, а члены
одряхлели! Но ваши верноподданнические чувства заставили вас впасть в
ошибку. Я, молодой человек, умею делать различие между королем и его
намерениями, с одной стороны, и политикой его правительства - с другой.
Именно эта последняя и станет причиной раскола великой империи, который
лишит Георга Третьего того, что столь часто и столь заслуженно именуют
прекраснейшей жемчужиной его короны.

- Я должен покинуть вас, сэр, - сказал Лайонел. - Взгляды, которые вы
высказывали во время нашего совместного путешествия, не только не оскорбляли
моих чувств, но нередко вызывали мое восхищение, но сегодняшние ваши речи
легко можно назвать крамольными.

- Что ж, в таком случае, ступайте, - невозмутимо ответствовал незнакомец,
- спуститесь в этот униженный город и прикажите своим наемникам схватить
меня - пусть в жилах старика бежит уже охладевшая кровь, но и она,
пролившись, поможет удобрить землю. Вы можете также повелеть вашим не
знающим сострадания гренадерам подвергнуть меня пыткам, прежде чем сделает
свое дело топор. Человек, проживший столь долгую жизнь, не поскупится
подарить частицу своего времени палачам.

- Мне кажется, я не заслужил подобного упрека, сударь, - сказал Лайонел.

- Согласен. Более того - я готов забыть о своих преклонных летах и
принести вам извинения, но, поверьте, если бы вам, как мне, довелось
испытать неволю в тягчайшей из ее форм, вы бы тоже умели дорожить неоценимым
сокровищем - свободой.

- Неужто, вам в ваших скитаниях довелось испытать неволю в более тяжкой
форме, чем та, которую вы называете нарушением прав личности?

- Довелось ли мне испытать неволю? - сказал незнакомец с горькой улыбкой.
- О да! И такую неволю, на которую никто не смеет обрекать человека: меня
лишили права действовать и желать. Дни, месяцы и даже годы другие бездушно
определяли нужды мои и потребности, выдавая мне скудное пропитание будто
милость, и определяли меру моих страданий, словно лучше меня самого могли
судить о том, что мне нужно, а что нет.

- Должно быть, вы находились во власти каких-то варваров-язычников, если
вам приходилось терпеть такой ужасающий гнет!

- Ах, мой юный друг, благодарю вас за эти слова! Да, это воистину были
варвары-язычники! Язычники, ибо они нарушили заповеди нашего спасителя, и
варвары, ибо с тем, кто, подобно им, был наделен душой и рассудком,
обращались они, как с диким зверем.

- Почему же вы не пришли в Бостон, Ральф, и не рассказали все это в
Фанел-Холле? - воскликнул Джэб. - То-то бы поднялся шум!

- Да, дитя мое, не раз в мечтах моих переносился я в Бостон, и мой призыв
к согражданам заставил бы задрожать стены Фанел-Холла, если бы он, мог
прозвучать там.

Но мечты мои были бесплодны, в руках варваров находилась власть, и эти
исчадия сатаны, вернее, жалкие эти людишки безнаказанно злоупотребляли ею.