лых песнях. Каждому зарядцу отведено в празднике свое особое место. Ду-
дину - в сыром подвале чокаться с бутылкой и спрашивать ее о целях Ду-
динской жизни. Быхалову, вымытому до красноты и хмурому, сидеть над Ки-
евским патериком, услаждая скупые слезы умиленья сладким чаем. Карасьеву
- все гулять по переулочкам, перемигиваться со встречными девушками,
преть в ватном пиджаке: высоко ставя земное свое благолепие, только ват-
ное уважает Карасьев.
пытства и удивления. Вот по этим же руслам, в Зарядьи, потечет и его
собственной жизни река. Спокойна ли будет, порожиста ли и, когда обмеле-
ет, в чьих жизнях затеряется ее исток? - Внезапно услышал Сеня как бы
шуршанье бумаги. Катушин сидел теперь к нему спиной, и за линялым ситцем
его рубахи странно суетились стариковские лопатки.
Сеня.
его вот вспомнил. - Катушин уже улыбался, и лицо его, разглаженное улыб-
кой, походило на страницу книги, обрызганную слезами. - Весь небось
растворился в земельке, года немалые. Как обучил он меня лаптям, так и
помер в недельку. Ну, вот и я так же. - Выходило, что не Сеня утешал
старика, а, скорее, старик примирял молодого с необходимостью смерти. -
Не тревожься, паренек, будь крепонек. Одна глупость моя. Устарел я, а
куды мне? В богаделенку меня не примут... крови я не проливал, родины я
не спасал. А глаза-то - эвоны - мы, говорят, покоя хотим... Берешь иглу
в руку, а и не видишь иглы-то... и нитки не вижу! так, паренек милый,
пустым местом по пустому и шью... Только вот рука не омманывает...
которым просидел всю жизнь, и кусал губами маленький желтый ноготок ми-
зинца, - как провинившийся мальчик, разбивший то, что дарят человеку
только однажды в жизни.
пал, а зуба-то и нет. И всего-то у меня четыре было, приятели! - он ус-
мехнулся сам над собой и усердней закусал свой ноготь. - Три теперь ос-
талось, непоровну даже. А много ли, дружок, утешения на три-то зуба?
влагой с реки. День закатывался куда-то за дома, дышащие душной каменной
истомой. Пьяный голос где-то внизу затянул песню, оборвался на высокой
точке и умолк. На смену ему из раскрытого окна Секретовского трактира
запел трубными голосами орган. Сеня, задумавшись, неподвижно глядел в
окно.
жет, мыться да на стол!.. - слышал Сеня совсем издалека.
ветерке заколыхались кисейные занавески. За занавесками, было видно Се-
не, стояли по подоконнику пушистые, ярко-красные герани и жирные бальза-
мины. Потом в окне явилась женщина или девушка - было Сене не различить.
стала глядеть вниз. Потом зевнула. Повернула голову влево, опять зевну-
ла. Потом взглянула вверх, на крыши... Чем-то встревожась, раздвинула
геранные горшки и высунулась из окна.
мощно хлопая в ладоши и махая передничком. Вслед затем она увидела Сеню
в окне. - Там... там, голуби... - закричала она, еще более высовываясь
из окна.
успокоительно помахал ей рукой. - Я счас... счас!
нием питомца, Сеня метнулся в дверь. В несколько секунд он был уже на
чердаке, а оттуда через разбитое чердачное окно вылетел на крышу, громы-
хая по железу тяжелыми своими сапогами.
тый, сидя на самом краю крыши, держал голубя в зубах. Птица вздрагивала,
из разорванной голубиной шейки струйкой текла на раскаленное железо
кровь. Сам кот имел вид скучающий и вялый, словно показывая, что он сов-
сем и не любит голубей, даже противны ему голуби, а просто поиграл и хо-
чет спать.
следующее же мгновенье жалобно топырил лапы в сжатой Сениной руке. Удив-
ленный неожиданностью нападения, кот голубя не выпускал.
ромный Сенин сапог скользнул вниз, и Сеня широко взмахнул руками вместе
с котом, державшим голубя. В гераневом окне раздался одновременный
вскрик. Если бы не водосточный жолоб, куда попала нога, игра Сенина была
бы проиграна.
деть покачнувшимся вместе с ним сознаньем. Сперва он ощутил опасность и
невольно отодвинулся на полшага от края вверх по скату. Потом он разли-
чил, что девушка из окна кричит ему что-то. Смысла слов еще не улавливал
он, но уже знал, что голос ее был низок, мягок и звучен, его приятно бы-
ло слушать. Словно пробуждаясь, Сеня неосмысленно улыбнулся и отодвинул-
ся еще на полшага.
она сердится на меня. Тут что-то не так!" - подумал в следующую же мину-
ту Сеня, различая в голосе девушки гневные нотки. Он вслушался, стараясь
уловить причину ее гнева. Та, окончательно выйдя из себя, нетерпеливо
барабанила ладонями по железу подоконника:
задушит. Слышите вы? Отпустите кота, вам говорят!..
ще мяукнул. Голубя он так и оставил в водостоке. Кровь успела высохнуть
и почернеть. "Ну вот, я выпустил. Теперь что?" - такой вопрос отображала
вся Сенина фигура. Вместе с тем отказ от самого себя и какая-то необыч-
ная для него нежность были в этом вопросе. Холодки, мурашки и льдинки
струились у него по спине. Опять закружилась голова. Скажи она - лети и,
может быть, полетел бы, отдавая себя без рассуждений на губительный по-
лет - любви?
ка казалась девушке из гераневого окна сильным пятном оранжевого, тягу-
чего света на большом куске черно-голубого, предгрозового неба. Он стоял
теперь у гребня крыши, держась рукой за кирпичную кладку трубы. Девушка
в окне, высунувшись еще более, укоризненно качала головой и смеялась:
восторженно. "Тонкая какая", - подумал Сеня и, сам того не ожидая, прок-
ричал ей:
окно сразу потерялось среди всех других, столь же незначительных окон-
цев.
вслух и засмеялся сам себе над внезапностью всего события. Солнце прият-
но щекотало ему лицо, и ветерок отдувал расстегнутый ворот рубашки. Он
поднял руку застегнуть ворот и недовольно нахмурился: двух верхних пуго-
виц недоставало у ворота. Потом взгляд его сам собою перекинулся на са-
поги. Они были тяжелы и неуклюжи, восхищавшая его когда-то крепость их
теперь казалась вопиюще грубой несуразностью. "Бочки, а не сапоги. Ка-
пустой их осенью набивать, вот что!" - подумал он и, неудержимо покрас-
нев, глянул исподлобья на противоположные окна. Ему вспомнились Ка-
расьевские сапожки, тонкой кожи, лакированными бутылочками... Он огор-
ченно покачал головой.
лась потная, обозленная рожа самого Карасьева.
удовольствия удовлетворить свой гнев. - Чего народ внизу собираешь! Я
вот тебе задам, неслуху!.. - и он взмахнул тросточкой, держа ее за ниж-
ний конец. Рукоятка изображала серебряную женщину, но от времени живот у
ней протерся и стал медный.
беззлобно, но с какой-то возмутительной самостоятельностью:
- Я тебе заместо отца родного, можно сказать. А ты этак-то? Погоди. Я
тебя, мужика, выучу, припомню!
той же внезапностью, как и появился.
внизу, как покоренный, у ног победителя. Огромной лиловой дугой прошитой
золотом, все влево и влево закруглялась река. Широкое и красное, как
цветок разбухшей герани, опускалось солнце за темные кремлевские башни,
пики и купола, многообразно и величественно стерегущие древнюю нетрону-
тость Москвы.
грудь веянья холодеющего воздуха. А снизу источалась духота, жар, томя-
щая, расслабляющая скука. Небо потухало, все больше походя на блеклую,
выгоревшую на солнце синюю ткань. Все принимало лилово-синий отсвет ноч-
ного покоя, усугубляемый тучей, наползавшей с востока, медлительной и
страшной, как гора, вывернутая ветром из своих скалистых лон. Ночь обе-
щала грозу, и уже попыхивал молниями иссушенный московский горизонт.
далеко, главенствуя над сумерками, диким бронзовым румянцем пылал крест
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Курылев Олег
Андреев Николай
Маккарти Кормак
Свержин Владимир