фуфайки. - Сейчас она малость подсохла, а все равно еще мокрая от пота,
будто тряпка. Пощупайте.
твою грязную фуфайку.
это все из меня выходит. И всякий день то же, наскрозь мокрая. Найдется у
тебя что выпить, жена, человек ведь из шахты пришел, весь задубел.
ему чай.
глотке-то пересохло от пыли, ей вся шахта набита, приходит человек домой -
не выпить никак нельзя.
большие черные усы и вздохнул. Потом опять налил полную чашку и поставил
на стол.
тарелку.
казался особенно красным на черном лице.
яме, долбал в забое уголь, и... и это будет потверже здешней стены...
он был ей ненавистен. Уильям, державший малыша на руках, с мальчишеским
пылом ненавидел отца за фальшивую чувствительность и за нелепое обхождение
с матерью. Энни никогда не любила отца, она просто его избегала.
руки на стол не клади, - рявкнул Морел.
Морел сняла с решетки кастрюлю, нечаянно стукнула Энни по голове, девочка
захныкала, и Морел заорал на нее. В разгар скандала Уильям поднял глаза на
висящее над камином застекленное изречение и отчетливо прочитал вслух:
"Благослови наш дом, Господи!"
кинулась к сыну, отхлестала по щекам, крикнув при этом:
лягнул табуретку, на которой сидел, а Морел проворчал:
владеть собой после очередной выходки мужа, миссис Морел взяла Энни и
малыша и вышла из дому. Перед тем Морел наподдал Уильяму нагой, и мать
ввек ему этого не забудет.
крикетному полю. Луга, казалось, слились воедино с ярким вечерним светом и
тихонько перешептывались с водой, шум которой доносился издали от
мельничной запруды. На крикетном поле она села на скамью под черной ольхой
и оказалась Лицом к лицу с вечером. Точно море света, раскинулось пред нею
зеленое крикетное поле, большое, ровное и плотное. Дети играли в
голубоватой тени беседки. Высоко в нежно сотканном небе грачи с криком
возвращались домой. Длинной дугой спускались они в золотом мареве, с
криком сбивались в стаю и, точно черные хлопья, кружились в медленном
вихре над темной купой деревьев, встающей посреди пастбища.
биты о шар, а то вдруг громкие мужские голоса; потом игроки в белом молча
перемещались по зеленому полю, на котором уже сгущались сумерки. В
стороне, у фермы, скирды с одной стороны были освещены, с другой смутно
синели. Повозка со снопами, казавшаяся совсем маленькой, покачивалась в
угасающем желтом свете.
красным закатом. Миссис Морел смотрела, как солнце скользит вниз в сияющих
небесах, и на западе они алеют, словно весь жар перелился туда, а над
головой у нее безупречно синий купол. За полем на миг огненно вспыхнули
среди темной листвы ягоды рябины. В углу оставленного под паром поля как
живые стояли копны, и представилось, будто они кланяются; уж не станет ли
ее сын Иосифом? Закатный багрянец розово отражался на востоке. Большие
скирды на склоне холма, что еще недавно выступали в слепящем свете, уже
остыли.
забываются и ничто не заслоняет ей красоту мира, и хватает покоя и силы
увидеть себя самое. Порой совсем рядом рассекала воздух ласточка. Порой
подходила Энни, приносила в горсти ольховые шишки. Малыш шебуршился на
материнских коленях, пытался поймать руками свет.
несчастья, оттого, какое чувство стала испытывать к мужу. И сейчас
непривычное чувство вызывало у нее дитя. На сердце такая тяжесть, словно
мальчик родился больным или уродом. Но, похоже, он совсем здоров. Вот
только как-то странно хмурит брови и странно тяжел его взгляд, будто малыш
пытается понять что-то такое, что его мучает. Глядя в темные невеселые
глаза мальчика, она ощущала на сердце тяжкий груз.
как-то сказала миссис Керк.
печали. Она склонилась над ним, и тотчас из самого ее сердца на глаза
набежали слезы. Малыш поднял пальчики.
сама она и ее муж виноваты перед ним.
взгляд тяжелый, неотступный, точно ему открылось что-то, потрясшее его
душу.
глядели на нее не мигая, казалось, извлекали на свет Божий самые
сокровенные ее мысли. Она уже не любит мужа, и не хотела она этого
ребенка, и вот он лежит у нее на руках и ухватился за ее сердце. Будто
пуповина, соединявшая с нею его беззащитное тельце, до сих пор не порвана.
Горячая волна любви к сынишке нахлынула на нее. Она прижала его к лицу, к
груди. Всеми силами, всем сердцем воздаст она ему за то, что произвела на
свет нелюбимого. Тем сильней будет любить его теперь, когда он родился,
окружит его своей любовью. От этих ясных, знающих глаз ей больно и
страшно. Неужели он все о ней знает? Неужели, лежа у нее под сердцем, он
вслушивался в нее? Не упрек ли в его взгляде? Боль и страх пронизывали все
ее существо.
подняла малыша.
солнцу. И он поднял кулачок. Потом опять прижала к груди, стыдясь своего
порыва возвратить его туда, откуда он появился.
подумала она.
луг, пригасила свет.
бы этот день закончился мирно.
Казалось, работа его изматывала. Дома он ни с кем не разговаривал
по-людски. Если огонь в камине горел недостаточно ярко, он выходил из
себя; он ворчал из-за обеда; стоило детям расшуметься, он так на них орал,
что возмущенная мать еле сдерживалась, а дети начинали его ненавидеть.
неспокоен, плакал, если его клали в колыбель. Миссис Морел, до смерти
замученная и еще не оправившаяся после родов, еле владела собой.
стану ничего говорить. Но если он что-нибудь натворит, мне не сдержаться,
- прибавила она.
ей он изрядно выпил. Он вошел, а она стояла, склонясь над ребенком, не
хотела видеть мужа. Но ее точно огнем ожгло, когда, проходя, он
покачнулся, задел за кухонный шкафчик, так что посуда задребезжала, и,
чтоб не упасть, схватился за ручки кастрюли. Он повесил шапку и куртку,
вернулся и пристально и зло смотрел со стороны, как жена сидела, склонясь
над ребенком.
спросил он. Иной раз спьяну он подражал манерному городскому выговору. В
такие минуты он бывал особенно противен миссис Морел.
Бажанов Олег
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Скальци Джон
Никитин Юрий