Чтение 9–й страницы книги ~Седая легенда~

Нас обезоружили. Мужики, наверное, разорвали бы Кизгайлу на месте, если
бы в это время не заскрипели ворота и не загремели цепи опускаемого моста.
Я увидел прямо перед собой дорогу, толпы народа по обе стороны и всадника
на белом коне, который ехал к воротам. Лицо его было измазано копотью,
багряный плащ разодран, но глаза пылали огнем, вселяющим ужас.

Народ выл. Я видел измордованные лица, по которым текли слезы, видел
лица яростные. Но и на те и на другие было страшно смотреть.

- Роман! Пахарь божий! - Рев становился невыносимым. - Спасай! Дай
оружие! Рай возводят на нашем горе! Спаси нас! Спаси!

Я увидел, как несколько человек бросились целовать следы от копыт его
коня, и, честное слово, это не было смешно. А он кричал в ответ своим
страшным трубным голосом:

- Православные, все ваше! Земля - ваша, хлеб - ваш, вера - ваша! И
дубины ваши! А этим нечестивцам - меч!

Но даже его голос заглушил рев и крики "спаси!". Когда он миновал арку
ворот и въехал во двор, к ногам его коня стали швырять связанных
шляхтичей, всех, кто уцелел после битвы на крепостных стенах.

А народ все вопил, и тут я впервые услышал, как выкрикнули то его имя,
которое через месяц стало крылатым:

- Багряный властелин! Багряный воитель!

Конь мерно ступал между телами, и копыта звонко били о камень. Белый
конь с золотистыми глазами. А этот сидел на нем словно влитый. Видел я
гриву непослушных блестящих пепельных волос, отливавших золотом, емкий
череп с большим лбом, твердо сжатый большой рот, жесткие желваки на щеках,
прямой и слегка вздернутый нос.

Облик, наводящий трепет. Но, пожалуй, страшнее всего были глаза
непонятного цвета - то серые, то стальные. То золотистое что-то в них
промелькнет, то даже зеленоватое, бешеное. Длинные, светлые, непонятные
глаза.

И эта голова была откинута назад, как в неимоверной гордыне, а жилистая
рука властно сжимала поводья. Конь чувствовал эту руку и шел послушно,
дрожа каждой жилой, кося бешеным глазом и прядая ушами.

Потом я узнал, что эта горделивая посадка головы у него от рождения, а
взгляд - от неостывшего опьянения недавней битвой, но тогда он показался
мне таким ужасным, что я затрепетал за каждого брошенного к его ногам.

Конь остановился среди поверженных тел. А он сидел и глядел на меня.

- Наемник, - улыбнулся он. - Но ты хорошо дрался. Развяжите их.

Народ бросился исполнять его приказ.

- Хочешь служить мне?

- Нет, пан.

- Называй по имени.

- Нет, Роман.

- Правильно, негоже от побежденного хозяина сразу переходить к
победителю. Ты еще не до конца запродал душу. Тогда вот тебе приказ:
стереги покои.

И возвысил голос:

- Грабежа не будет, люди. Лавр, подсчитай хлеб, серебро, скот. Раздели
на две половины. Одну пусть возьмут мужики и разделят по бедности. А от
другой половины третью часть отдай на оружие и харч, а две трети подели
между семьями тех, кто брал замок. По храбрости. И не забудь тех, кто
погиб у фальшивых лестниц.

Умолк на миг.

- Замок не взрывай. Он нам еще может пригодиться.

Народ ответил радостным ревом. Полетели в воздух магерки [войлочная
шапка с завернутыми краями] и шапки из волчьего меха.

- А с этими что делать, Роман? - спросил мужик с рогатиной.

- Шляхта, - будто впервые заметив, сказал победитель. - Поглядите, что
у них на шее. С православным крестом - оставьте заложниками. У кого
римский агнусек... [агнусек - агнец божий, католический нашейный знак]

Он замялся.

- Пусть мужики и среди православных, и среди католиков отыщут злых.
Отдаю их в ваши руки. Добрых - отпустите на все четыре ветра и возьмите
слово не причинять зла. Пусть крест целуют. Остальных - в заложники.

Началась кутерьма. Вскоре меньшую часть пленных увели за ворота -
подальше от греха. Осталось человек сорок, и среди них Крот.

- Поставьте их на колени, - сказал Ракутович, - пускай и они на мужиков
снизу поглядят.

Крот сопротивлялся яростно, как мог. Налитое кровью лицо выборного
стало просто страшным, когда его поставили на колени.

- Сволочь продажная, голубой крови изменил! Ну, держись Роман! Забыл,
кто в стране становой хребет? Нобили, боярство, дворяне. Думаешь, они тебе
простят?

- Ваше прощение - псу под хвост, - загремел Ракутович. - Мужик -
становой хребет всему. А вы его в ад ввергли.

Крот выгибался в дюжих руках, пытаясь подняться. Он уже не кричал, а
хрипел:

- Иуда! Не мужицкая ли кукушка побывала в твоем гнезде? Иуда!

На лбу Ракутовича вздулась жила. И такого голоса я еще никогда не
слышал. Поначалу тихий, он в конце возвысился до трубного:

- Аспид. Василиск. Выползень змеиный. Ты-то много ли понимаешь в чести?
Ваша честь в Варшаве королю Сигизмунду пятки лизала. Ваша честь московских
единоверцев под Оршей разгромила и подвергла страданиям смертельным. Ваша
честь своих белорусов на дыбу вешает. До чего вы народ русинский, божий
народ, довели в подлости своей? Дев на чужацкое ложе швырнули. Краину всю!
Слезы ее вам сердце не тяготят?! Веру сменили, христопродавцы! Народ
предали, торгаши! Своими руками удавку на него свили да сами и накинули. В
унижении, в угнетении он к небу вопиет, а вы ликуете! - И захрипел: - Я
предал дворян, а ты предал край. Мне гореть, а тебе паки. Да меня, может,
еще и помилует бог, видя, что виски у меня от терзаний седеют. А тебе -
нет пощады.

- Да не печалься ты так, - жалостно сказал мужик. - Говори, что делать
с ними, и концы.

- Твоя правда, - сказал Роман, - ведите их за стены. Под корень.

Толпа забурлила, волоча под арку полоненных. Тишину пронзил чей-то
истошный вопль. И все смолкло.

Смолкло потому, что под арку из-за стен направлялось медленное
молчаливое шествие. На плечах крестьян плыли носилки с телом Петра.
Распростертый на них, огромный, с запрокинутым подбородком и
разметавшимися волосами, он медленно плыл ногами вперед. Лат на нем не
было. Черно-зеленый плащ прикрывал колени.

Обнажились головы. Роман сдавленным голосом спросил:

- Панцирь где?

- Сняли, батюшка.

- Правильно. Живому живое. У нас мало.

Подъехал к носилкам, наклонился:

- Прости, брат. Не уберег я тебя. А теперь - спи. Всем спать... Многим
- скоро...

И, подняв голову, обвел шляхту посветлевшими, жестокими глазами. Потом
скользнул взглядом по группе людей в серых рясах, смирно стоявших возле
стены. Рядом с ними переминался с ноги на ногу служка с баклагой у пояса.

- И вы здесь? Приползли, гады. Долго же вам позволяет бог своим именем
прозываться.

Когда он целовал покойника в лоб, я увидел, как дрожали его губы.

- Падаль целует, - донесся выразительный голос из толпы дворян. - Скоро
сам падалью станет.

Ракутович поднял голову, оглядел пеструю от парчи толпу.

- Плахи сюда, - свистящим шепотом сказал он и вдруг взорвался: -
Плахи!!! Пой поминальную, поп! И вы, серые рясы, пойте! На своем
дьявольском наречии!

Иакинф запел. К небу понеслись звуки заупокойной обедни. А от стены
тихо и сдавленно зазвучали неслаженные басы:

- Dies irae, dies ilia, bies magna et amara valde [день гнева, день
слез, день величия и горечи (лат.)].

Крестьяне притащили уже три сосновых колоды и бросили их у копыт белого
коня. Но Ракутович вдруг опустил голову.

- Ладно. Не надо плах, - сказал он. - Не нам марать топором руки. Эта
сволочь не смелее женщин... Возьмите их, мужики.

Дворян потащили под арку. Большинство из них молчало, понимая, что
пожинают свой посев.

- А этого куда? - спросил пастух в волчьей шапке, указывая на Кизгайлу,
которого уже свели с балюстрады вниз.

- Этого не трогать.

- Дайте мне его прикончить, - попросил пастух, - из-за него брата моего
повесили.

- Знай свое место, Иван, - сухо произнес Ракутович, - это мой враг, не
твой.

Два врага смотрели друг на друга. И у одного не было в глазах страха, а
у другого - злости. Кизгайла стоял приосанившись, полный достоинства,
понимая, что его уже ничто не спасет.

- Ну вот, - сказал Роман, - ты думал, я не доберусь до тебя, Кизгайла?
А я здесь, и я разгромил твое гнездо.

Один ветер шевелил каштановые волосы Кизгайлы и гриву Ракутовича, и
Кизгайла дышал этим ветром и ответил не сразу:

- Почему ты не вызвал и не убил меня тогда?

- Вас всех нужно под корень - вот что я подумал тогда... Где Ирина?

- Ты не найдешь ее. Роман. Она тебя никогда, никогда не увидит. Родом
панским на земле клянусь. Я отправил ее далеко, куда ты не дотянешься.

- Я дотянусь... Как до тебя дотянулся.

- Ты и без этого покарал меня. - На лице Кизгайлы я увидел ту самую
маску, что и ночью, когда Ирина бросала ему проклятия. - Так убивай уж до