ним. Теперь я спокойна. Главное, чтоб он это знал, а он это узнает от
тебя. Я решила согласиться на поездку. Но, когда вернемся, я через
каменные стены пройду, рано или поздно брошусь к нему на грудь - в этом я
уверена, как в том, что я живу на свете. Нет, Тереза, нет, хоть ты по
крайней мере не читай мне нотаций, не говори о семье...
врываться в жизнь человека, у него ведь тоже есть отец, мать, свои
интересы, есть работа, есть, может быть, любовная связь...
другой раз так говорил: "Наша Любовь - вот единственное, чем я дорожу
сейчас".
этот час"?
девочка, сидящая рядом, в темноте, страдает, но не испытывала к ней
жалости. Почему ее надо жалеть? Ведь так сладостно тихонько повторять имя
какого-то человека, которого ты полюбила, и верить, что ваши сердца
неразрывно связаны. Одна уж мысль, что он существует, живет, дышит,
вечером засыпает, положив голову на согнутую руку, что он просыпается на
заре, словно его молодое тело разрывает дымку утреннего тумана...
меня.
выпрямилась:
аржелузской дороге. Тереза вспоминает, что трепещущая у нее под сердцем
ноша внушала ей тогда страх: сколько страстей, сокрытых в самой глубине ее
естества, должно перейти к этому бесформенному зародышу! Ей не забыть, как
она, не зажигая огня, сидела в тот вечер у раскрытого окна в своей комнате
(Бернар крикнул ей, когда она еще была в саду: "Не зажигай света, комары
налетят!"). Она считала, сколько месяцев осталось до рождения ребенка. Ей
хотелось верить в бога и вымолить у него, чтобы это неведомое существо,
которое она еще носит во чреве, никогда не появлялось бы на свет.
6
Трав, вспоминаются ей теперь как пора тупого оцепенения. Было решено, что,
оставшись в Аржелузе, она найдет какой-нибудь способ воздействовать на
этого Жана Азеведо, чтобы заставить его выпустить из когтей добычу, но она
ничего для этого не делала - ее тянуло ко сну, к покою. Бернар согласился
на это время поселиться в Аржелузе, и даже не в своем доме, а у Лароков,
так как там было удобнее, а кроме того, там жила тетя Клара, что избавляло
их от всех хозяйственных хлопот. Но что было Терезе до чужих людей? Пусть
сами разбираются в своих делах; А ей бы так вот и жить в дремотном
бездействии, пока она не разрешится от бремени. Ее возмущало, зачем Бернар
каждое утро напоминает ей, что она обещала потолковать с Жаном Азеведо. И
она обрывала его: она уже с трудом переносила общество мужа. Возможно, что
в ее раздражительности повинна была, как полагал Бернар, ее беременность.
А сам Бернар тогда испытывал первые приступы мнительности, свойственной
людям такого склада, хотя редко бывает, чтобы она проявлялась у них раньте
тридцати лет. Его преследовал страх смерти, удивительный у такого крепыша
и здоровяка. Но что можно было ему ответить, когда он страдальчески
говорил: "Вы не знаете, что я чувствую..." У этих чревоугодников, у этих
потомков праздных и упитанных людей тело только с виду кажется могучим.
Посадите сосну в плодородную, удобренную почву, она станет расти очень
быстро, но скоро сердцевина дерева начнет гнить, и сосну, как будто в
полной ее красе, придется срубить. "Это у вас нервное", - успокаивали
Бернара, но он-то хорошо чувствовал роковую трещину - "раковину", таящуюся
в металле. И эта мнительность вдруг дала себя знать: он перестал есть,
лишился аппетита. "Почему же ты с врачами не посоветуешься?" Он с
притворным равнодушием пожимал плечами - в действительности же
неопределенность меньше страшила его, чем возможный смертный приговор.
Ночами Тереза иногда просыпалась от его хриплых стонов. Он брал жену за
руку и прикладывал ее ладонь к своей груди, чтобы Тереза услышала, с
какими перебоями стучит у него сердце. Тереза зажигала свечу, вставала и
капала валерьянку в стаканчик с водой. "Ведь это, в сущности, случайность,
что валерьянка - целебное средство, - думала она. - Почему бы ей не быть
смертельным ядом? Ведь, кроме вечного сна, ничто нас не успокоит, ничто не
может по-настоящему усыпить. Почему же этот нытик так боится смерти? Ведь
она бы раз и навсегда его успокоила". Бернар засыпал раньше ее. Каково
было ей ждать сна, лежа рядом с этим крупным телом, слушать, как его храп
порою переходил в тоскливый стон. Слава богу, теперь Бернар ее не
домогался - из всех физических усилий плотская любовь казалась ему самой
большой угрозой для сердца. На заре кричали петухи, будили людей на
фермах. Восточный ветер доносил, из Сен-Клера благовест - там звонили к
заутрене. Тереза смыкала наконец глаза. Но тогда вскакивал лежавший рядом
с нею муж, поспешно одевался, умывался по-крестьянски, едва ополаскивая
лицо холодной водой. Потом, прошмыгнув в кухню, как голодная собака,
вытаскивал из кладовой остатки вчерашнего ужина и завтракал наспех,
обгладывая остов курицы, быстро прожевывая ломти холодного жаркого, или
просто закусывал гроздью винограда и коркой хлеба, натертой чесноком, и
этот торопливый завтрак был для него единственной приятной едой за весь
день. Он бросал куски собакам - Фламбо и Диане, и они, щелкая зубами,
подхватывали подачку на лету. Туман приносил с собою запахи осени. То были
часы, когда Бернар переставал страдать и вновь чувствовал в себе
всемогущие силы молодости. Скоро полетят вяхири - надо заняться манками,
привадами, у которых выколоты глаза. В одиннадцать часов он возвращался
домой и приходил в спальню, когда Тереза еще была в постели.
вестей от нас.
чувствовать. Разумеется, это доказывает, что тут все на нервной почве...
Ты ведь тоже думаешь, что это нервное?
испытываешь. Твой отец умер от грудной жабы, но это, разумеется, еще не
значит, что и у тебя... тем более в твоем возрасте. Конечно, сердце -
слабое место у всех Дескейру. До чего ты смешон, Бернар, со своим страхом
смерти! Неужели у тебя не бывает, как у меня, например, чувства нашей
полной бесполезности? Нет? Тебе не кажется, что жизнь таких людей, как мы,
удивительно похожа на смерть?
нехитрое показывать свое остроумие, надо только все говорить наперекор
здравому смыслу. Но зря Тереза тратит на него порох, добавлял он, лучше
поберегла бы его для разговора с молодым Азеведо.
"Как убедить Бернара, что я вовсе не была влюблена в этого юношу? Он
наверняка вообразит, что я влюбилась без памяти. Как все слепцы, которым
любовь совсем неведома, он должен вообразить, что такое преступление, как
то, в котором меня обвиняют, может объясняться только любовной страстью".
Надо, чтобы Бернар понял, что в ту пору она была еще далека от ненависти к
нему, хотя зачастую он был ей противен; однако ей и в голову не приходила
мысль, что другой мужчина казался бы ей милее. В конце концов, Бернар был
не так уж плох. Она терпеть не могла создаваемые в романах образы
необыкновенных личностей, какие никогда не встречаются в жизни.
своего отца. Она старалась приписать какое-то душевное величие этому
упрямому, недоверчивому радикалу, который сразу ставил на несколько
лошадок: он был и помещик, и промышленник (кроме лесопилки в Б., он еще
занимался на своем заводике в Сен-Клере переработкой смолы, добывавшейся в
собственных его владениях и в сосняках его многочисленной родни). Главным
же занятием господина Ларока была политика, и, хотя его резкость вредила
ему, в префектуре к нему прислушивались. А как он презирал женщин, даже
Терезу - еще в те времена, когда все восхищались ее умом. А со времени
семейной драмы у его дочери он твердил адвокату: "Все они идиотки или
истерички". Этот антиклерикал любил выставлять себя человеком
целомудренным. Хоть он и напевал иногда какую-нибудь песенку Беранже, но
терпеть не мог, когда при нем затрагивали в разговоре некоторые темы, и
густо краснел тогда, как юноша. Бернар слышал от де ла Трава, что господин
Ларок женился девственником. "И знакомые уверяют меня, что и теперь, когда
он давно уж вдовеет, у него нет любовницы. Оригинал твой папаша!" Ну да,
оригинал. Но если вдали от отца Тереза создавала приукрашенный его образ,
то при свидании с ним она сразу чувствовала всю его будничность. В
Сен-Клере он бывал редко, чаще приезжал в Аржелуз, так как не любил
встречаться с супругами де ла Трав. Хотя по уговору в доме запрещалось
говорить о политике, но при них за обедом, как только подавали суп,
начинался нелепый спор, вскоре становившийся злобным. Терезе было стыдно
вмешиваться в это, и она из гордости не открывала рта, пока спор не
Шилова Юлия
Панов Вадим
Жюль Верн
Контровский Владимир
Земляной Андрей
Майер Стефани