часам.
разогнал тучи. Священник попросил нас полить салат и посоветовал разуться,
чтобы не промочить обувь. А за наш труд он разрешил нам полакомиться
смородиной. Мария уже вдосталь наварила варенья.
нанимался и не позволит обращаться с собой, как с лакеем. Но когда мы с
Мишель скинули туфли, Жан не устоял, быстро снял сандалии и взялся за
ручку лейки, которую несла Мишель. Таково детство - этот летний день,
когда мы бегали разувшись по гравию, больно коловшему босые ступни, и
нарочно брызгались водой, остался в нашей душе как память о незамутненном
и мирном счастье; однако мою радость омрачила грусть, так как Жан брызгал
водой не меня, а Мишель. А Мишель, задрав свою юбчонку до колен, делала
вид, что сердится, и все время пронзительно хохотала, но не обычным своим
смехом. Но я запрещал себе страдать. Во мне еще жила задремавшая на время
боль, которая могла пробудиться от любого пустяка, и поэтому я, желая
оглушить себя, орал еще громче тех двоих. Когда солнце скрылось за
верхушками сосен, пришла пора подумать об отъезде. Жан осведомился, в
каком часу завтракают у нас в Ларжюзоне.
Мишель. - Мы встаем в восемь. Когда кюре даст вам велосипед, тогда и
приезжайте...
велосипеда. А вдруг его вызовут к больному... На что Жан возразил злобным
тоном, что "помереть можно и без помощи священника". Слова эти, видимо,
неприятно поразили Мишель, и я заметил, что, прощаясь с Жаном, она
держалась натянуто. И все-таки дважды обернулась и кивнула Мирбелю,
махавшему нам своим беретом. На нем была матросская блуза, а под ней
фуфайка в белую и красную полоску. Сандалий он так и не надел и стоял
голоногий, а панталоны у него были подвернуты выше колен и подхвачены
резинкой.
священника. Сначала он бродил без толку вокруг дома. Вряд ли Балюзак
заслуживал такое громкое название, как поселок: одна-единственная
харчевня, а из торговых заведений - только аптека, принадлежавшая некоему
Вуайо, но кюре запретил своему воспитаннику даже переступать ее порог. Это
был, пожалуй, единственный запрет впрямую. Аббат Калю уже сообщил Жану,
что у него в кабинете множество книг; в жизни Жана книги играли огромную
роль, но никто из его близких даже не подозревал об этом. Ведь по
отцовской линии он происходил из семьи, где склонность к чтению, особенно
у мальчиков, рассматривалась как некий тревожный признак. Впрочем, и его
опекун и его родная мать были убеждены, что Жан интересуется только
похабными или скабрезными книгами, на что, откровенно говоря, имели
основание, если судить по поведению Жана.
что в доме полно книг, пускай они будут специально написаны для
священнослужителей, при одной мысли, что ему разрешается рыться в книжных
шкафах, он испытывал соблазн, близкий к греховному. Но он боролся против
искушения, он не желал, чтобы господин Калю считал, будто его, Жана де
Мирбеля, можно взять голыми руками и что он сам сунет голову в ловушку.
Однако же не выдержал и поднялся на второй этаж, стараясь ступать как
можно аккуратнее, чтобы не скрипнули ступеньки.
нерешительности с минуту, подошел было к двери, но гордость помешала ему
войти в кабинет. Он не подозревал, что аббат прислушивается к каждому
звуку, что он уже различил шорох сандалий и подстерегает его как страстный
рыбак, заметивший, что вокруг наживки вьется форель. Господин Калю не
выдержал и первым приоткрыл дверь.
головой, он добавил: - Может, хочешь книгу взять?
никогда в жизни не видел: от пола до самого потолка, наваленные на
стульях, на каминной доске, без переплетов, с переплетами... да еще
стремянка на колесиках, чтобы можно было добраться до верхних полок, и
конторка, за которой можно стоя читать или писать! Чудеса, да и только!
Ясно, книжечки скучноватые... Но заранее трудно сказать, впрочем, Жан еще
не встречал в своей жизни такой книги, которая была бы безнадежно скучной.
он взобрался на стремянку: какая жалость, что так ноет затылок, даже
подташнивает... И повинен в этом коньяк, которого он глотнул из чистого
бахвальства, а тут еще этот табачный дух! Поэтому он быстро слез со
стремянки, взял первую попавшуюся книгу, прочел название: "Трактат о
похоти. Письма и максимы о комедии. Логика. Трактат о свободе воли". Автор
- Боссюэ. А вдруг его вытошнит прямо здесь, в кабинете, да еще, чего
доброго, он хлопнется в обморок. Нет-нет, надо держаться любой ценой!
Надеясь обмануть дурноту, он открыл книгу, заставил себя прочесть: "Та
женщина из притчи, что кичится благовониями, коими пропитывает ложе свое,
и ароматами, кои вдыхаешь в опочивальне ее, а затем присовокупляет:
"Забудемся в упоении и насладимся желанными объятиями", ясно показывает
этими словами, к чему приводят благовония, приготовленные, дабы ослабить
нас и привлечь нас к чувственным радостям средствами, казалось бы не
оскорбляющими прямо целомудрия..."
сделав над собой усилие, он попытался вникнуть в прочитанную страницу...
Аббат услышал, как грохнулось тело Жана об пол, но грохнулось мягко,
потому что при падении он успел ухватиться за стремянку. Жан смутно
чувствовал, как его подняли и несут две сильные руки. Потом его стошнило.
Кюре хладнокровно, без малейшей брезгливости подставлял ему таз,
придерживая его голову своей широкой ладонью. Наконец Жан открыл глаза и
сказал, что хочет выйти в сад. Он был буквально в отчаянии, что сразу же
из-за этой неожиданной дурноты попал в лапы неприятеля.
Пойдем-ка со мной. Вот увидишь, какая у нас славная церковка... Построил
ее Бертран де Гот, который потом стал папой Климентом V, он наш земляк, из
Валландро, если только не из Юзеста, где находится его могила... Если бы
все папы были такими...
что уже давно не верит во все эти сказки...
что он ничуть не шокирован этими словами.
удивительнее верить... Удивительно другое: то, во что мы верим, есть
истина; удивительно то, что истина существует, что она нашла себе
воплощение и что я держу ее, пленницу, здесь, у себя, под древними
сводами, которые тебя ничуть не интересуют, с помощью и властью этих вот
огромных лапищ, приведших в такой восторг твоего дядю Адемара. Да, малыш,
я и сам-то опомниться не могу - до того это абсурдно, безумно то, во что
мы верим, и все-таки это - истина!
бросил:
почему-то глаза его сами опустились.
нет!
вещами, как исповедь и причастие, не шутят...
каждую субботу - исповедь, ну он и плел на себя невесть что... каждое
воскресенье - причастие: если человек ни во что не верит, то какая ему
разница? Ото всех этих исповедей и причастий ему ни жарко, ни холодно...
Он ждал взрыва, но взрыва не последовало.
кроткий взгляд, и вдруг ему почему-то стадо неловко.
так продолжалось? Целых два года? Боже мой, боже мой!
темными волосами, где, как огненные полоски, пролегали пряди посветлее. И
только сказал:
ссутулившись, и казался поэтому не таким высоким.