такого рода приятные утехи быстротечны и не играют серьезной роли в жизни.
Он знает также, что любовь-честолюбие, которая тщится удовлетворить
мужскую гордость и самодовольство (например, любовь Жюльена к Матильде),
остается хрупкой и уязвимой. Любовь-честолюбие - это чувство мелочное и
подозрительное. Человек, охваченный таким чувством, все время боится
уронить себя в глазах другого. Ему важна не столько сама любовь, сколько
то, чтобы о его победе знали окружающие. Ведя любовную игру, он без
колебаний прибегает к кокетству - этой военной хитрости процесса
кристаллизации чувства.
добровольно и сознательно разоружается, вступая в любовный поединок. В
конце "Красного и черного" госпожа де Реналь не может и не хочет
заставлять Жюльена страдать; точно так же и моя Изабелла в романе
"Превратности любви" не хочет заставлять страдать Филиппа. И тот и другой
знают, что их возлюбленные не дадут им ни малейшего повода к ревности. И
тем не менее они любят их, хотя души обоих героев не подвержены безумным
мучениям страсти, ибо когда вера в женщину безгранична, она возвышает душу
любящего. Человеческая натура несовершенна, но душа, охваченная высоким
чувством, подчиняет себе низменные порывы. "Любовь у возвышенных натур
укрепляется своеобразным величием, которое гонит прочь сомнения". Таков
Корнель, таким часто бывает и Стендаль. Их любовь далека от романической
любви, болтливой и неумеренной. Однако, как замечает Ален, стремление к
романтическому [romanesque (фр.)] ставит любовь над правилами общества и
вне их. Но для того чтобы прийти к романтическому, вовсе не обязательно
жить на вершине скалы или обретаться в темнице. Люди, по-настоящему
романтические, воздвигают хорошо защищенную крепость на скрытых вершинах
своей собственной души.
его и, поднявшись над своими страстями, прийти к истинным чувствам -
возвышенному честолюбию и нежной любви. Потому что в этом - секрет
счастья. До тех пор, пока человек зависит от мнения других и от событий
внешнего мира, он крайне уязвим и непременно несчастлив. Романтическое,
как великолепно показал Гегель, - это конфликт между поэзией сердца,
воплощенной в герое, и прозаической действительностью. В рыцарские времена
герой сражался с неверными и с ветряными мельницами, во времена Стендаля
герой сражается с правительством и с негодяями. Сегодня, как и вчера,
каждый "обнаруживает перед собою нелепый и как бы заколдованный мир,
который он должен победить... В частности, молодые люди - это новые
рыцари, которые должны проложить себе путь, борясь в условиях такого мира,
который превыше всего ставит расчет и все материальное". Герой может
обрести душевный покой лишь в том случае, если отныне он будет зависеть
только от собственного суждения или от суждения другого человека с
благородной душой, на которого он может положиться, как на самого себя. В
этом случае он спасен.
Именно поэтому Стендаль, как он того хотел и как сам предвидел, имеет
читателей и в наше время.
ненависти".
так:
** ГЮСТАВ ФЛОБЕР **
всем западном мире считают совершенным созданием искусства. Каковы же
основания для столь высокой оценки? Прежде всего это писательская техника.
Никогда еще творение ума не было построено с большим тщанием. Сюжет книги
прост и хорошо продуман; автор превосходно знает среду; важнейшие сцены
искусно выписаны и расположены; детали верно отобраны и точны. Что
касается стиля, то широко известно, как работал Флобер; ведь для него
место каждого слова, музыкальное звучание фразы, выбор ритма были
предметом долгих поисков и размышлений. Случалось, что он за три дня писал
всего лишь страницу, а то и несколько строк. Равновесие его периодов было
столь заботливо выверено, что достаточно было изменить всего лишь один
звук, и оно нарушалось. Когда по некоторым соображениям Флоберу
потребовалось придумать новое название вместо фигурировавшего прежде в
рукописи "Руанский журнал", он в полном отчаянии советовался с друзьями.
Может быть, "Руанский прогресс"? Но тогда фраза приобретала слишком много
согласных звуков и это бы ее перегрузило. В конце концов писатель
остановился на названии "Руанский светоч", оно отнюдь не вызывало в нем
восторга, но зато музыкальный ритм фразы не нарушался. Знаменитая сцена
сельскохозяйственной выставки - это поистине мастерский образец
контрапункта. Описание нормандской свадьбы вызывает в памяти полотна
голландских мастеров. Флобер всю свою жизнь стремился к нечеловеческому
совершенству. В "Госпоже Бовари" он его достиг.
того места, которое роман занял в литературе, ни долговечности его славы.
Можно даже, скорее, подивиться, что оно не повредило славе произведения.
Ибо, как правило, вехой в истории искусств становятся не совершенные
творения, а те, которые в силу своей новизны служат как бы верстовыми
столбами на широкой дороге изящной словесности. Книги Мериме поражают
своей великолепной композицией, и все же до своему значению они во многом
уступают циклу романов "В поисках утраченного времени" - зданию огромному,
местами чудовищному, но необыкновенно своеобразному. "Дон Кихот" - книга
капитальная, даже, как сказал бы Пруст, капитальнейшая, но композиция
отнюдь не самая сильная ее сторона.
верно заметил Тибоде, объяснить славу "Госпожи Бовари". В самом деле,
примечательно, что оба эти выдающиеся творения - и одно и другое -
антиромантические романы. "Дон Кихот" появился на свет после выхода
бесчисленных рыцарских романов и насмешкой убил моду на них. "Госпожа
Бовари" - книга беспощадная, почти циничная не в силу комментариев автора,
который сохраняет полное бесстрастие, но вследствие сурового реализма
персонажей, их речей и поступков. "Любовь" (Hamour, как писал Флобер)
превозносилась романтиками. Флобер развенчал неумеренные проявления
чувства. Поэтому он казался молодым людям того времени чуть ли не
модернистом. Вот почему, если мы хотим понять место, которое занимает в
истории литературы роман "Госпожа Бовари", нам следует прежде всего
изучить процесс смены романтизма реализмом.
того чтобы инстинкт этот превратился в страсть, а затем в чувство, нужно
было, чтобы желание, которое у животного носит чисто физиологический
характер, приобрело индивидуальный характер. Если мужчина вожделеет не к
женщине вообще, а к женщине определенной и если, с другой стороны, женщина
эта - существо свободное, тогда возникают условия для того процесса,
который Стендаль назвал кристаллизацией чувства. Именно это-то и произошло
в Средние века, когда христианство превратило женщину из самки в
человеческое существо, которое, готовясь к исповеди, училось анализировать
свои чувства. Прибавьте к тому же, что феодалы - мужья и возлюбленные -
обретались в ту пору в Святой Земле и что "Дама", оставалась дома в
окружении одних только отроков-пажей, которые поклонялись ей и почитали
ее. Всего этого достаточно, чтобы объяснить появление рыцарских романов.
На протяжении двух веков происходила первая проба сентиментализма.
под одеждой горожанина, начало уставать от чрезмерной куртуазности. Ведь
человек не ангел и не зверь. После слишком уж сентиментальной эпохи
литература неизменно возвращается к некоторой грубости. Почему? Потому что
галантность порождает иронию. Когда чувства стихийно рождаются в недрах
высоких душ, чувства эти прекрасны и возвышенны. Но они очень быстро
становятся смешными, как только люди заурядные начинают их приписывать
себе. Язык страсти, звучавший торжественно в ту пору, когда поэты
изобретали его, начинал облекаться в готовые формулы, банальность которых
составляла нелепый контраст с неистовым пылом чувств, будто бы выражаемых
ими. Люди семнадцатого века, еще сохранявшие непокорность, находят
возвышенные слова, когда их захватывает любовь. Люди восемнадцатого
столетия уже просто жеманничают: для них слова любви - всего лишь игра,
которая вскоре станет предметом для насмешек.
событий. Во времена гражданских войн или вторжений варваров любовь может
быть лишь грубой и быстрой. Женщина тогда - только добыча, у мужчин нет
времени для поэтических излияний. Когда же вновь восстанавливается
порядок, вновь появляется досуг, искусство любовных побед опять расцветает
пышным цветом. Эпоха Брантома отличалась фривольностью и развратом. При
дворе Людовика XIV тон снова становится целомудренным, хотя желания
остаются все теми же. Федра хочет того же, чего хотели дерзкие кумушки
Рабле, но говорит она об этом иначе, прибегая к абстрактным выражениям.
Однако в "Федре" еще чувствуется, что "страсть воспринимает себя всерьез".
В XVIII веке французская аристократия забывает о величии, которое