его месте. Но Сашка не сказал, уехал в Авиньон.
Писали и о Сашке. Расхваливали. Ашот ждал.
все.
конце прошлой недели улетел в Нью-Йорк.
французским законам для этого надо было бы прожить здесь пять лет, но
помогли кое-какие связи Анриетт. Несколько идеализировавший на первых
порах западные порядки Ашот, столкнувшись с французской канцелярщиной, был
поражен ее сходством с родной, советской. Он утверждал даже, что она
позаковыристей и труднее объяснима.
какой-нибудь партии, есть ли родственники за границей, переписываешься ли,
был ли судим, за что, сколько отсидел, как у тебя с пятым пунктом? Во всем
железная логика. Если служил, состоял, переписываешься, сидел и на вопрос
пятой графы, как в том анекдоте, отвечаешь "да" - значит, плохой, не
годишься, проваливай. А у французов? Почему-то им обязательно надо знать,
где и когда родились и умерли родители первой вашей жены. Зачем это им? А
хрен его знает. И как докажешь? Бумаг-то никаких. Представьте свидетелей.
Каких, откуда? Умные французы подсказали - это не важно, формальность,
желательно только, чтоб по возрасту подходили. И вот ищешь и наконец
находишь троих стариков и старушек, и они, волнуясь и трепеща, врут
напропалую, что знали, мол, таких-то и родились они и умерли тогда-то. И
этой липы, оказывается, достаточно. И так на каждом шагу. Логики никакой.
А у нас - железо.
нужен только для поездок за границу, - стали ли наши милые
армяне-ленинградцы французами? Рануш Акоповна, нужно прямо сказать, нет.
Не вписывалась, язык не давался, только к концу первого года стала
справляться с продуктовыми магазинами и булочной, в больших магазинах
"Лафайет", "Прэнтан", "Бомаршэ" терялась, в подземных переходах метро
путалась, ехала не в ту сторону, в автобус влезала не в ту дверь, привыкла
сзади входить, спереди выходить, а тут наоборот, в телевизоре ничего не
понимала и все вздыхала: "Ну нет у нас мяса, к десяти кончаются молоко и
яйца, но Катька-продавщица сто лет тебя знает, на тебя не кричит, иной раз
даже улыбнется и бумажку найдет завернуть, мясник Левка, нет-нет, да и
приличный кусочек подкинет, а тут..." - "А тут все вежливы, - смеялся
Ашот. - На каждом шагу "мерси". - "Нужно мне их "мерси"... - отмахивалась
мама. - На все у них "мерси". Даже на объявлении (кое-какие она уже могла
прочесть) - "Стоянка машин воспрещается, мерси". Да ну их..." Нет, не
прижилась Рануш Акоповна.
да. Нравится мне этот городишко". С миром наживы и стяжательства свыкся
относительно быстро, хотя не нажил и не стяжал ничего. С языком более или
менее справился, первые полгода ходил на курсы. На работу не сразу, но
устроился. Сначала осветителем в театре "Одеон". Посмотрим, что у них за
театр, думал он. Разочарование пришло почти сразу же. Смотрел на сцену из
своей, под потолком, ложи с прожекторами и злился. Потуги, потуги, не
больше, опивки. Сходил в "Комеди Франсэз", в "Театр де Пари" - все то же,
орут, прыгают, проваливаются, цирк какой-то, очевидно, думают, что так
было у Мейерхольда. Классика - Расин, Мольер - туда-сюда еще, а вот
посмотрел "Вишневый сад" ("Питер Брук! Как, вы не были еще на Питер
Бруке?") и просто растерялся, все действие почему-то лежа. Раневская, Гаев
- все на полу. В фижмах, рюшках, пышных юбках - и на полу. И Гаев в
сюртуке валяется. Поместье еще не продано, а мебели - нет. Что все это
значит? Новации? С "Трех сестер" со второго акта убежал. Тузенбах и
Соленый в ярко-красных штанах хлещут коньяк "с горла". Нет, это не театр.
сослуживцами вроде бы поладил, даже привык, что ровно в двенадцать надо
идти в кафе чего-то пожевать - никакая сила не заставит французов в эти
часы работать, - привык и к тому, что не принято в этой стране стрелять
друг у друга трешку. Исключено. Начисто. Это и удивляло, и раздражало. Не
принято забегать на огонек, о встречах уславливаются за месяц, водки не
пьют, пол-литра на троих для них смертельная доза, в метро места даме не
уступают, и это галантные французы, где ж д'Артаньяны? Бывший мушкетер все
выискивал - и обнаружил только бронзового, на памятнике Дюма-отцу. И
вообще французы оказались куда замкнутее, куда прижимистее, чем он ожидал.
И бесцеремоннее в то же время. Долго не мог привыкнуть к поцелуям на
каждом шагу - в метро, в магазине, на улице остановятся, обнимутся ни с
того ни с сего и взасос. Потом понял, что он сам ханжа советской выучки, и
общая раскованность, безбоязненность, легкость и свобода поведения стала
даже нравиться. Развалились в своих маечках, а летом и просто в трусах, на
лестнице у Сакре-Кер, бренчат на гитарах, и никакой мент к ним не
подойдет: "А ну, марш отсюда, чтобы духу вашего не было!"
Помм, Эйфелева башня, - понял, что самое приятное - просто шататься,
каждый раз открывая что-то новое. У Парижа свое лицо и в то же время
разное. В районе парка Монсо, там, где они жили, на всех этих рю Мурильо,
Рембрандт, Веласкес, тихие особнячки богачей, четырех-пятиэтажные, с
лепными фасадами, с кариатидами "отели", что значит просто приличный
доходный дом, тоже не для бедняков. А возле гар дю Лион подозрительные,
полутемные, грязные переулки, полно арабов, чужая речь, что-то тревожное.
На Сен-Дени, Пигаль цыпочки стоят в подъездах, крутят на пальце ключи,
значит, все в машине будет происходить... А как хороша пляс де Вож -
площадь Вогезов - с Людовиком XIII посередине, тем самым, нашим, родным,
мушкетерским. А кругом - недавно посаженные липы. Старые вымерли от
какой-то букашки, и устроен был референдум - сажать ли новые или обнажить
фасады XVII века, розовые, с высокими трубами, черепичными крышами.
Победили любители флоры. В одном из этих домов жил Виктор Гюго.
хотелось что-нибудь купить, то Сальвадора Дали, то Моне или Рембрандта, то
"Холодное оружие XVI-XIX веков" или "Замки Луары", то два толстых тома
"Второй мировой войны" или тоже двухтомник "Улицы Парижа"... В русском,
советском "Глобе" руки тянулись к Ахматовой, Мандельштаму, Цветаевой,
Булгакову, Платонову - в Москве, Ленинграде только в подворотне, за
пазухой у спекулянта найдешь, а здесь лежит себе, бери сколько хочешь. Ну,
а у Каплана на рю д'Эперон или в магазине ИМКА - море разливанное
антисоветчины. Первые месяцы Ашот просто не в силах был переварить все это
обилие, этот низвергавшийся на него водопад эмигрантской литературы.
Набоковы, Алдановы, Мережковские, Зайцевы. И "ГУЛАГ", Андрей Синявский,
неизданный Платонов или ахматовский "Реквием". Ну, как все это переварить?
все они между собой более или менее переругались, с художниками
встречался, кое с кем из тех, кого знал еще в Ленинграде, актеров не было
совсем. Сделал попытку организовать какой-то кружок, студию, ничего не
вышло. На "голом энтузиазме", по ночам, в подвалах - в Париже это не
прошло.
книги, иногда телевизор.
боевиков, пересмотрел всех Феллини, Висконти, Антониони, Бергманов - все
время где-то мелькают то "Ночи Кабирии" (лучший, лучший из фильмов!), то
"Рокко и его братья" с молоденьким еще Делоном, то "Римские каникулы"
(подумать только, сейчас Одри Хепберн пятьдесят!), то фестиваль Хичкока.
Сойти с ума! Впервые увидел популярного до сих пор, увы, покойного уже
Брюса Ли - короля карате, кунг-фу. Маленький, ловкий, всех избивает.
Ринулся, конечно, и на порнофильмы. Ну их! Долго, обстоятельно, со всеми
подробностями, во всех ракурсах, чудовищных размеров. Стенания, вздохи,
чмоки, прерывистое дыхание. Все это, оказывается, записывается потом
отдельно. И главное - скучно. Забавнее - вампиры, Дракула, но и тут после
третьего уже не хочется ходить. Но вообще раздолье...
на четвертом) этаже, без лифта, это не очень устраивало Рануш Акоповну,
зато район хороший, рядом парк Монсо. В хорошую погоду можно взять
книжечку - Пьера Жильяра, например, воспитателя цесаревича Алексея,
"Тринадцать лет при русском дворе" - и, устроившись в тени на аллейке
Контесс де Сегюр, тихонько себе читать, а рядом мраморный усатый Ги де
Мопассан, к которому тянется бронзовая дама в платье с турнюром, и детишки
кругом, и их мамы, читающие книжки, и сторож со свистком во рту - не
ленится и все свистит, высвистывая парочки, уютно устроившиеся на травке.
"рено-5". Водила Анриетт. Ашот все собирался пойти на курсы, да как-то не
получилось. В Париже машина не очень нужна - пробки, заторы, - но на
уик-энды, которыми французы, в основном, и живут, можно куда-нибудь
прошвырнуться, в старинный живописный Прованс, в Фонтенбло, погулять по
парку, заглянуть в замок, постоять на лестнице, где прощался Наполеон со
своей гвардией. Строились планы, копились деньги, чтоб следующим летом
поехать куда-нибудь на юг, очень хвалили маленький уютный Коллюр на берегу
моря, возле испанской границы.