правительственных войск. Выставили часовых. Поев, повстанцы стали
укладываться спать - большинство на голой земле или своих нехитрых
пожитках, некоторые заворачивались в одеяла. Я подумал, что момент для
бегства подходящий, тем более что лощина стала заволакиваться туманом, но
Лурр зазвал меня в свою палатку. Было ли это жестом дружелюбия, или он
все-таки не до конца мне доверял? Во всяком случае, я принял его
приглашение, чтобы не давать лишнего повода для подозрений.
вылез из палатки в утренний холод. Туман был такой плотный, что, отойдя от
палатки на несколько шагов, я уже едва мог ее различить. Я сказал Лурру,
что в таком тумане выступать бессмысленно, но он ответил, что, поскольку
враг не ждет этого от нас, так и следует сделать. Разумеется, свернуть
лагерь и построиться в походный порядок в таких условиях оказалось не
самой простой задачей, но в конце концов она была выполнена. Я оказался в
первых рядах, что мне совсем не нравилось.
рассеивался. Мы вышли из лощины. Мне показалось, что впереди что-то
блеснуло, но я вспомнил, что неподалеку протекает река. В воздухе была
разлита тишина, и плохо вооруженный отряд не мог нарушить ее ни лязгом
доспехов, ни стуком мечей.
же момент я увидел, что именно блестело впереди.
перед нами.
разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно,
пытаться просто спастись бегством - тоже. Меня наверняка убьют, а если
даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде,
чем я смогу доказать, что я советник герцога?
что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является
полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я
принял единственно возможное решение.
солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения,
принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей
спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.
копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты.
Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя
противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно
же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и
топоров.
прорваться к центру лагеря!
на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные
палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы
ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К
этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и
дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли
командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности.
Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без
какого-либо общего плана боя - каждый лишь боролся за свою жизнь.
тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради
своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене,
прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз
моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные
профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и
поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости. Прежде я не испытывал
таких чувств - даже во время боя с силами полиции и госбезопасности, когда
мы бежали в будущее из Проклятого Века. Огнестрельное оружие
подсознательно воспринимается человеком, как нечто не вполне реальное.
Умом он понимает, что пуля может его убить, но полета пули не видит, а
нередко не видит и стрелка, поэтому в глубине души не столь отчетливо
ассоциирует хлопки выстрелов с опасностью для жизни. Иное дело - бой на
мечах, когда ты видишь, как тяжелое стальное лезвие, со свистом рассекая
воздух, опускается на тебя. Раны, наносимые мечом, ужасны; хороший удар
может разрубить человека пополам. С хрустом проламываются черепа, кровавые
внутренности вываливаются на зеленую траву. Я чувствовал, как теплая кровь
течет по лицу и телу, и еще не знал, моя это кровь или чужая.
глаза я видел, что он сражается как лев, и уже несколько повстанцев
валяются возле него в окровавленной траве. Я понимал, что мне следует
держаться от него подальше, но он, уложив очередного своего врага, сам
двинулся ко мне, и я вынужден был повернуться к нему, чтобы защищаться. В
этот момент я узнал его. Это был тот самый рыжебородый толстяк, из-за
которого я угодил в подземелье Торриона. Он тоже узнал меня. Его челюсть
буквально отвалилась, глаза едва не вылезли из орбит - он не сомневался,
что я давно мертв. Хотя, в конечном счете, именно ему я был обязан своим
положением советника герцога Раттельберского, у меня не было причин
испытывать благодарность к человеку, сделавшему все возможное, чтобы
отправить меня на костер. Я замахнулся и ударил его мечом. В последний
момент он отвернул в сторону голову, меч разрубил кольчугу на его плече и
вонзился в основание шеи. Из перерубленной артерии фонтаном ударила кровь.
Я увидел, как губы толстяка шепнули: "Дьявол!", и он свалился замертво.
обезумевшие кони. Я крикнул повстанцам, чтобы ловили лошадей; впрочем,
многие уже сами поняли важность этой меры. Мы рассекли лагерь надвое, и
солдаты, сражавшиеся на левом фланге, не могли прийти на помощь своим
товарищам на правом. Я бросил основные силы на правый фланг, из-за чего
слева наши противники перешли в контрнаступление. Но, к тому времени как
мы были оттеснены на край лагеря, справа сражение было практически кончено
и большинство лошадей оседлано повстанцами. Они немедленно окружили
теснивших нас солдат и обрушились на них с тыла. Сопротивление окруженных
было скоро сломлено, началось избиение. Всадники согнали оставшихся солдат
в кучу и изрубили их почти беспрепятственно. Сражение закончилось.
и я с начала сражения ни разу не слышал голоса Лурра. Пройдя по
разгромленному лагерю к тому месту, где начался бой, я увидел его. Его
тело было разрублено от темени до нижних ребер, и уцелевшая часть лица
смотрела в небо глазницей вытекшего глаза. Несколько повстанцев столпились
вокруг, отдавая последнюю дань своему предводителю. Подходили другие,
подъезжали всадники. Я наблюдал за этим словно во сне, почти не чувствуя
радости от одержанной невозможной победы. На смену одержимости боя пришла
опустошенность. Я слышал, как повстанцы говорят о выборе нового командира,
как называют мое имя. Я попытался спорить, но мой голос потонул в криках
"Да здравствует Риэл!" В самом деле, это была моя победа, и что я мог
возразить? "Ну и влип", - думал я, принимая их поздравления. Я чувствовал,
как накатывается физическая усталость, и вспомнил, что мог быть ранен.
Ноги не держали меня. Я попытался опереться на меч, который все еще сжимал
в руке, но он легко ушел в землю, и я без сил повалился на забрызганную
кровью траву.
физическим напряжением, и я скоро пришел в себя. Этот инцидент не
отразился на моем авторитете у повстанцев - многие из них сами едва
держались на ногах после отчаянного боя, и я окончательно смирился со
своей ролью командира мятежников.
отдыхали после сражения, у меня было время обдумать ситуацию. Даже
ускользнув от повстанцев, что в моем новом положении было затруднительно,
я не мог теперь вернуться к герцогу. Я уничтожил его воинскую часть;
поймет ли Элдред Раттельберский, что у меня не было другого выхода, а если
и поймет, простит ли меня? Да и должен ли я к нему возвращаться? Кто я по
натуре - бунтовщик или консерватор? Я был противником режима Андего,
значит, пусть и пассивным, но революционером; однако предшественники
Андего, установившие этот режим, пришли к власти революционным путем,
значит, я контрреволюционер. Действительно ли бунт обречен или постоянные
победы мятежников говорят об обратном? Разумеется, я помнил уроки истории
и понимал, что, как и всякий другой, этот народный бунт принесет
Корринвальду одни несчастья. Но какое дело мне, гражданину великой
цивилизации, до судьбы жалкого королевства, выросшего на ее обломках?
Впрочем, я чувствовал, что мои симпатии на стороне герцога. Как-никак, это
был единственный человек в этом варварском мире, которого можно было
назвать цивилизованным. И, разумеется, ему было бы весьма полезно иметь
среди лидеров мятежников своего человека. К тому же я подумал, что
положение лидера позволит мне уменьшить жестокость этой войны.
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Курылев Олег
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Березин Федор