Чтение 9–й страницы книги ~Испытательный срок~

убийц: старуха какая-то, как баба-яга, убила восемнадцать человек разными
способами и в разное время, бородатый ломовой извозчик, погубивший своих
детей, торговка, делавшая пирожки из человечьего мяса... Много их, всяких,
тут. В стеклянных банках заспиртованы чьи-то внутренности.

Егоров просто не может смотреть на все это. Но Зайцев кричит с другого
конца зала:

- Егоров! Иди сюда! Вот смотри-ка, еще что... - И показывает на большую
стеклянную банку, в которой мерцает - издали видно - что-то розовое с
синим, отвратительное что-то.

- Тут всего за один день не разглядишь, - говорит Зайцев, когда Егоров
приближается к нему. - Я во второй раз смотрю и то удивляюсь. Нам надо с
тобой сюда еще раза два-три прийти, чтобы все как следует рассмотреть...
во всех подробностях...

- Придем, - покорно кивает Егоров. - А сейчас мне некогда. Надо идти.

- Подожди, - удерживает его Зайцев.

Все-таки очень деликатный человек Зайцев. За все время он ни разу даже
намеком не напомнил о том, что сегодня случилось с Егоровым на
Поливановской, в комнате аптекаря. Разговаривает обо всем, а о том ни
слова.

На улице Зайцев вдруг останавливается.

- Погоди. Нам надо зайти в комсомольскую ячейку. Я все-таки хочу, чтобы
тебя взяли на учет.

- Не возьмут.

- А я тебе говорю, возьмут. Я уже разговаривал с Шурочкой...

- Кто это Шурочка?

- Там, наверху, в управлении милиции.

И они поднимаются на второй этаж, входят в тот зал, где был
торжественный вечер.

Никакой торжественности тут теперь, понятно, нет. Опять тесно
составлены столы, над столами склонились милицейские служащие.

Зайцев быстро находит коротко остриженную девушку, издали похожую на
парня. Ее даже неловко называть Шурочкой - такая она большая, могучая. И
голос у нее хриплый. Но Зайцев все-таки называет ее Шурочкой.

- Вот, Шурочка, наш парень из уголовного розыска, Егоров. Я тебе про
него говорил...

Дело, томившее Егорова все время, пока он здесь живет, решилось в две
минуты.

Шурочка сказала, что она сама запросит учетную карточку из Дударей, а
пока поставит его на учет условно.

- Спасибо, - сказал Егоров уже на улице. - Большое, я даже не знаю,
какое тебе большое спасибо, Зайцев. Я это никогда не забуду. Ты меня,
ей-богу, сильно выручил...

- Опять "ей-богу"? - засмеялся Зайцев.

- Ну ладно, я потом отвыкну, - пообещал Егоров.

Они проходили в сумерках мимо красного здания городского театра, где
подле освещенного подъезда среди голых, давно уже сбросивших листву
деревьев толпилось множество людей.

И над толпой возвышались три конных милиционера.

А на фасаде театра в окружении электрических лампочек висела огромная
афиша:

"Был ли Христос? В диспуте примут участие нарком просвещения
А.В.Луначарский и митрополит Александр Введенский".

Весь город, казалось, рвался в театр. И, конечно, не потому, что всем
хотелось немедленно выяснить, был ли на самом деле Иисус Христос.

Всем хотелось посмотреть на знаменитого наркома просвещения, вдруг
пожелавшего приехать в этот далекий сибирский город. И на митрополита
Введенского - главу так называемой живой церкви - многим тоже хотелось
посмотреть.

- Хочешь, зайдем? - показал на театр Зайцев.

- Ну, разве пробьешься? - усомнился Егоров.

- А хочешь?

- Я бы пошел с удовольствием, если б пустили, - сказал Егоров.

- Тогда сразу пойдем, - позвал Зайцев и, наклонив голову, устремился в
толпу.

Егоров еле поспевал за ним.

Зайцев расталкивал людей и говорил только одно слово "минутку".

У самых дверей они вынуждены были остановиться.

Их остановили билетеры, стоявшие с двух сторон.

- Ваши билетики?

- Из угро, - как-то глухо и грозно произнес Зайцев. И оглянулся на
Егорова. - Этот со мной.

- Пожалуйста, - сказал один билетер и опасливо посторонился.

Все великолепие этого старинного театра с его люстрами, синим бархатом
и позолотой в одно мгновение как бы обрушилось на Егорова и придавило его.

Оказывается, он никогда еще не был в театре и не знал, что здесь так
красиво.

- Гляди, Луначарский, - показал Зайцев, когда они уселись на бархатный
барьер ложи.

- Который?

- Да ты что, Луначарского не видел?

- Где же я его увижу?

- А на портретах?

- Ах, на портретах...

- Вы что тут, долго будете безобразить? Слезайте сейчас же. А то я
милицию вызову.

Зайцев посмотрел сверху вниз на чистенького старичка билетера.

- Вызовите. Я как раз хотел вас об этом попросить.

А Егоров спрыгнул с барьера и потянул за собой Зайцева.

- Не валяй дурака, Сережа, а то подумают, мы - хулиганы.

- Не подумают, - скосил глаза на билетера Зайцев, но все-таки тоже
спрыгнул.

- Который, ты говоришь, Луначарский? - опять спросил Егоров, жадно
вглядываясь в людей, разместившихся за высоким и длинным столом
президиума, застланным красным бархатом.

- Вон тот полный, налево смотри, в пенсне, редкие волосы.
Причесывается, что ли? Нет, просто ухо потрогал...

- А я на этого подумал, на худощавого...

- Ты что? - удивленно посмотрел Зайцев на Егорова. - Разве плохо
видишь?

- Нет, ничего.

- Этот же, худощавый, - поп. Его сразу заметно, что он поп. Это и есть
митрополит Введенский.

Однако ошибиться было легко.

Из-за трибуны видно только голову и плечи выступавшего митрополита.
Волосы у него не длинные, как бы полагалось духовному лицу. И он в эту
минуту перелистывал на трибуне бумаги. Вычитывал цитаты, как всякий
докладчик. Только цитаты он приводил из Библии на церковнославянском
языке, непонятном многим.

Егорову же был понятен этот язык. Он и грамоте стал учиться сперва
по-славянски. Раньше, чем он пошел в школу, его учил отец по какой-то
старинной книге.

Отец Егорова больше всего любил чтение именно старинных, главным
образом божественных книг. Верхолаз-кровельщик, он часто чинил купола
храмов, разъезжал с этой целью по всей Сибири и считал себя близким к
церковным делам. Только, кажется, перед самой смертью, уже на гражданской
войне, он разочаровался в религии. А бабушка Егорова постоянно, до сих пор
читает Библию. И кажется, еще совсем недавно она возила внука на пароме в
Староберезовский монастырь, на поклонение мощам святого Софрония.

Егоров до сих пор помнил все молитвы. Но сейчас весь этот божественный,
религиозный мир был от него где-то далеко-далеко, как в тумане. И ему было
вовсе не интересно слушать митрополита.

Он рассеянно оглядывался по сторонам, рассматривал расписанный потолок,
балконы, галерку.

- Не люблю я их, - негромко и досадливо сказал он, опять покосившись на
митрополита Введенского.

- Кого? - удивился Зайцев. - Кого не любишь?

- Ну, одним словом, попов и вот всю религию. У меня из-за них в Дударях
чуть большое дело не вышло. Чуть-чуть меня из комсомола из-за них не
наладили...

- А что такое? - обеспокоился Зайцев. - Ты в церковь ходил? Молился?

- В том-то и дело, что я уже не молился. И не ходил. А все-таки пришили
дело. Меня, одним словом, один парень спас. Вениамин Малышев. Мировой
парень! Так я ему до сих пор письмо и не написал. А он меня, можно
сказать, спас. А то бы я сейчас скитался.

- Да в чем дело-то было?

- После я тебе расскажу. Но это было большое дело, - вздохнул Егоров.

- После так после, - оборвал его Зайцев. - А сейчас слушай. Говорит
Луначарский. Вон он, видишь, встал... - Зайцев схватил Егорова за руку. -
Теперь внимательно слушай - Луначарский...

Полный, плотный человек с крупной седоватой головой поднялся за столом.
Пенсне его заблестело.

- Ну, хорошо, - сказал он, - допустим на минутку, что митрополит
Введенский ведет свое происхождение непосредственно от бога Саваофа.
Допустим, что он создан по образу и подобию божию. А я и те, кто со мной
согласен, происходим, как утверждает наука, от обезьяны. И вот если
вспомнить, как выглядит обезьяна, и взглянуть хотя бы на меня, можно
сказать, какой прогресс. А теперь вспомните могущественного бога Саваофа,
каким его изображают на иконах, и посмотрите на нашего собеседника
митрополита. Не правда ли, какой ужасный регресс?!

Многие засмеялись и захлопали.