Чтение 9–й страницы книги ~Метафизика труб~

Поскольку меня не воспринимали всерьез, я взялась за дело сама. Я не
видела в этом никакой проблемы. Научилась же я сама таким замечательным
вещам как: говорить, ходить, плавать, царить и играть с юлой.
Мне показалось разумным начать с комикса про Тинтена, потому что там
были картинки. Я выбрала один наугад, села на пол и пролистала страницы. Не
могу объяснить, что произошло, но в момент, когда корова вылезла из завода
через кран, который делал сосиски, я заметила, что умею читать.
Я удержалась от того, чтобы открыть другим эту способность, поскольку
мою страсть к чтению сочли бы смешной. Апрель был месяцем цветения японских
вишен. Квартал праздновал это вечером саке. Нишио-сан дала мне стаканчик. Я
заурчала от удовольствия.

x x x

Я проводила долгие ночи, стоя на подушке в своей кровати, опершись на
решетку и внимательно разглядывая отца и мать, так словно собиралась
написать о них зоологический очерк. Они от этого чувствовали себя все более
неловко. Серьезность моего разглядывания стесняла их до такой степени, что
они не могли заснуть. Родители поняли, что я больше не могу спать в их
комнате.
Тогда мои вещи перенесли в некое помещение, напоминавшее чердак. Это
восхитило меня. Там был незнакомый потолок, который можно было
рассматривать, и трещины которого сразу показались мне более выразительными,
чем те, изгибы которых я наблюдала в течение двух с половиной лет.
Там был также ворох вещей, будоражащих глаз: ящики, старая одежда,
сдутый надувной бассейн, сломанные ракетки и прочие чудеса.
Я провела восхитительные бессонные ночи, воображая, что там в коробках:
должно быть что-то очень красивое, если его так хорошо спрятали. Я не могла
вылезти из своей кровати с решетками, чтобы пойти посмотреть: было слишком
высоко.
В конце апреля одно восхитительное нововведение потрясло мое
существование: в моей комнате оставили на ночь открытым окно. Я не помнила,
чтобы это делали когда-нибудь раньше. Это было изумительно: я могла
улавливать загадочные звуки заснувшего мира, размышлять о них, придавать им
смысл. Кровать с решетками была установлена вдоль стены, под
окном-мансардой: когда ветер раздвигал занавески, я видела
красновато-лиловое небо. Открытие этого цвета перехватило мое дыхание: было
приятно осознавать, что ночь не черная.
Моим любимым шумом был назойливый лай незнакомой собаки, которую я
назвала Ёрукое, "вечерний голос". Эти завывания раздражали квартал. Меня же
они очаровывали, как меланхоличное пение. Мне хотелось бы знать причину
такого отчаяния.
Нежность ночного воздуха струилась через окно в мою кровать. Я пила и
упивалась им. Можно было обожать вселенную лишь за одно это изобилие
кислорода.
Мой слух и обоняние работали на полную мощность во время этих роскошных
бессонных ночей. Искушение воспользоваться своим зрением все нарастало. Этот
иллюминатор надо мной провоцировал меня.
Однажды ночью я не удержалась. Я вскарабкалась на перегородку кровати
возле стены, подняла руки как можно выше и смогла ухватиться за нижний край
окна. Опьяненная таким подвигом, я смогла приподнять свое неуклюжее тело до
подоконника. Опершись на живот и локти, я, наконец, открыла для себя ночной
пейзаж: восхищение охватило меня при виде огромных темных гор,
величественных и тяжелых крыш соседних домов, свечении цветущих вишен и
таинственности черных улиц. Я захотела наклониться, чтобы увидеть место, где
Нишио-сан вешала белье, и то, что должно было произойти, произошло. Я упала.
Случилось чудо. У меня сработал рефлекс расставить ноги, и мои стопы
зацепились за два нижних угла окна. Мои икры и ляжки лежали на легком
подоконнике, мои бедра располагались на водосточной трубе, мое тело и голова
свешивались в пустоту.
Когда прошел первый испуг, мне даже больше понравился мой новый пост
наблюдения. Я разглядывала заднюю часть дома с большим интересом. Я
забавлялась, покачиваясь, то вправо, то влево, и упражнялась в
баллистическом искусстве плевков.
Утром, когда моя мать вошла в комнату, она вскрикнула от ужаса, увидев
пустую кровать, распахнутые занавески и мои ноги, торчащие с двух сторон.
Она подняла меня за икры, водворила в комнату и залепила мне шлепок века.

- Больше нельзя оставлять ее спать одну. Это слишком опасно.
Тогда было решено, что чердак станет комнатой моего брата, и что я
отныне буду делить комнату с моей сестрой вместо Андре. Этот переезд
взбудоражил мою жизнь. Спать с Жюльетт означало усиление моей страсти к ней.
Я делила с ней комнату в течение пятнадцати последующих лет.
Отныне мои бессонные ночи проходили в созерцании моей сестры. Феи,
слетавшиеся к моей колыбели, дарили ей сон: нисколько не потревоженная моим
пристальным взглядом, она спала, и ее спокойствие усиливало восхищение. Я
заучила наизусть ритм ее дыхания и мелодичность вздохов. Никто не знал так
хорошо сон другого человека.
Двадцать лет спустя я дрожа прочла эту поэму Арагона:
Я вернулся домой подобно вору
Ты уже спала, разделяя тяжелый сон цветов,
Мне страшно твое молчание и, однако, ты дышишь
Я держу тебя в объятиях воображаемая империя
Я рядом с тобой, часовой, который дрожит
При каждом шаге, который отдается эхом в ночи
Я рядом с тобой, часовой на стенах,
Который боится листьев и замирает
При бормотании в ночи
Я живу ради этого стона в час, когда ты отдыхаешь,
Я живу ради этого страха во мне каждой вещи в ночи
Иди поведай всем будущим о мой Газель,
Что здесь царит лишь имя Эльзы
Средь ночи

Достаточно было лишь заменить Эльзу на Жюльетт.
Она спала за нас двоих. Утром я вставала свежая и бодрая, отдохнувшая
отдыхом моей сестры.

Май начался хорошо. Вокруг Маленького Зеленого Озера пышно зацвели
азалии. Словно искра рассыпала огненную пыль, вся гора была покрыта ею. С
тех пор я плавала в розовом цвете.
Дневная температура не опускалась ниже 20 градусов: настоящий рай. Я
уже начала думать, что май чудесный месяц, когда разразился скандал:
родители поставили в саду шест, на вершине которого колыхалась, как флаг,
большая рыба из красной бумаги, хлопающая на ветру.
Я спросила, что это такое. Мне объяснили, что это карп, в честь мая,
месяца мальчиков. Мне сказали также, что карп является символом мальчиков, и
что такое изображение рыбы водружали в семьях, где были мальчики.
- А когда месяц девочек? - спросила я.
- Такого нет.
У меня не было слов. Какая поразительная несправедливость!
Мой брат и Хьюго насмешливо смотрели на меня.
- Почему у мальчиков карп? - снова спросила я.
- Почему дети всегда говорят "почему"? - передразнили они меня.
Я ушла обиженная, убежденная в уместности своего вопроса.
Я уже конечно заметила разницу полов, но меня это никогда не волновало.
На земле было много различий: японцы и бельгийцы (я думала, что все белые
бельгийцы, кроме меня, себя я считала японкой), высокие и маленькие, добрые
и злые и т.д. Мне казалось, что между мужчинами и женщинами была такая же
разница. И вот в первый раз, я поняла, в чем было дело.
Я встала в саду под мачтой и смотрела на карпа. В чем он был больше
похож на моего брата, чем на меня? И чем принадлежность к мужскому полу была
лучше, если этому посвящали флаг и месяц - тем более месяц нежности и
азалий? В то время, как женственности не посвятили ни одного вымпела, ни
даже одного дня!
Я пнула ногой мачту, которая осталась к этому равнодушной.
Я уже больше не была уверена, что люблю май. Впрочем, цветы японских
вишен облетели: это было похоже на весеннюю осень. Свежесть поблекла, и ни
один из кустов больше не ожил.
Май заслуживал быть месяцем мальчиков. Это был месяц упадка.

Я попросила, чтобы мне показали настоящих карпов, как император требует
увидеть живого слона.
Нет ничего проще в Японии, чем увидеть карпа, тем более в мае. Это
зрелище, которого трудно избежать. Если в парке есть водоем, то в нем есть
карпы. Кои (карпов) не едят, - впрочем, сашими из них было бы ужасным, - но
они служат предметом наблюдения и обожания. Пойти в парк для созерцания
карпов такое же цивилизованное времяпрепровождение, как сходить на концерт.
Нишио-сан отвела меня в дендрарий Футатаби. Я шагала задрав голову,
растерянная величественной красотой криптомерий7, испуганная их
возрастом: мне было два с половиной года, им двести пятьдесят лет, они были
в буквальном смысле в сто раз старше меня.
Футатаби был растительным святилищем. Даже живя в самом сердце красоты,
как это было со мной, нельзя было не поддаться очарованию этой ухоженной
природы. Казалось, деревья осознавали собственную значимость.
Мы пришли в водяную комнату. Я различила движение цветных пятен в воде.
С другой стороны пруда подошел человек и кинул корм в воду: я увидела
карпов, подпрыгивающих, чтобы его схватить. Некоторые были огромны. Радужные