7
его философской школе. Я в ней больше не нуждался. Но у него объявилась
другая.
искусства именно его происхожденье переживается всего непосредственнее, и о
нем не приходится строить догадок.
категории. Категория эта кажется нам ее собственным, а не нашим, состояньем.
Помимо этого состоянья все на свете названо. Не названо и ново только оно.
Мы пробуем его назвать. Получается искусство.
возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшем, на
самом деле рассказывают о своем рожденьи. Впервые во всем объеме я это понял
в описываемое время.
мое положенье, они сопровождались неожиданностями, похожими на счастье. Я
приходил в отчаянье, она меня утешала. Но одно ее прикосновенье было таким
благом, что смывало волной ликованья отчетливую горечь услышанного и не
подлежавшего отмене.
точно влетали с разбега во мрак и, не переводя дыханья, стрелой выбегали
наружу. Так, ни разу не присмотревшись, мы раз двадцать в теченье дня
побывали в трюме, полном народу, откуда приводится в движенье гребная галера
времени. Это был именно тот взрослый мир, к которому я с детских лет так яро
ревновал В-ую, по-гимназически любив гимназистку.
в продолженье шести лет, а с женщиной, виденной несколько мгновений после ее
отказа. Мои плечи и руки больше не принадлежали мне. Они, как чужие,
просились от меня в цепи, которыми человека приковывают к общему делу.
Потому что вне железа я не мог теперь думать уже и о ней и любил только в
железе, только пленницею, только за холодный пот, в котором красота отбывает
свою повинность. Всякая мысль о ней моментально смыкала меня с тем
артельно-хоровым, что полнит мир лесом вдохновенно-затверженных движений и
похоже на сраженье, на каторгу, на средневековый ад и мастерство. Я разумею
то, чего не знают дети и что я назову чувством настоящего.
солнце. Я имел в виду ту очевидность чувства, которая каждое утро опережала
все окружающее с достоверностью вести, только что в сотый раз наново
подтвержденной. В сравненьи с ней даже восход солнца приобретал характер
городской новости, еще требующей поверки. Другими словами, я имел в виду
очевидность силы, перевешивающую очевидность света.
творческую эстетику, я построил бы ее на двух понятьях, на понятьях силы и
символа. Я показал бы, что, отличье от науки, берущей природу в разрезе
светового столба, искусство интересуется жизнью при прохожденьи сквозь нее
луча силового. Понятье силы я взял бы в том же широчайшем смысле, в каком
берет его теоретическая физика, с той только разницей, что речь шла бы не о
принципе силы а о ее голосе, о ее присутствии. Я пояснил бы, что в рамках
самосознанья сила называется чувством.
изображается сильная страсть, мы недооцениваем содержанья. Их тема шире, чем
эта сильная тема. Тема их - тема силы.
Его нельзя направить по произволу - куда захочется, как телескоп.
Наставленное на действительность, смещаемую чувством, искусство есть запись
этого смещенья. Оно его списывает с натуры. Как же смещается натура ?
Подробности выигрывают в яркости, проигрывая а самостоятельности значенья.
Каждую можно заменить другою. Любая драгоценна. Любая на выбор годится в
свидетельства ее состоянья, которым охвачена вся переместившаяся
действительность.
становятся особенностями творчества. Вторые бросаются в глаза резче первых.
Они лучше изучены. Для них имеются термины. Их называют приемами.
реалистично тем, что не само выдумало метафору, а нашло ее в природе и свято
воспроизвело. Переносный смысл так же точно не значит ничего в отдельности,
а отсылает к общему духу всего искусства, как не значат ничего порознь части
смещенной действительности.
в яркости и необязательности образов, свойственной ему всему.
Взаимозаменяемость образов есть признак положенья, при котором части
действительности взаимно безразличны. Взаимозаменимость образов, то есть
искусство, есть символ силы.
Остальные стороны сознанья долговечны без замет. У них прямая дорога к
воззрительным аналогиям света: к числу, к точному понятью, к идее. Но ничем,
кроме движущегося языка образов, то есть языка сопроводительных признаков,
не выразить себя силе, факту силы, силе, деятельной лишь в момент явленья.
искусства, не о сторонах его наполненья, а о смысле его явленья, о его месте
в жизни. Отдельные образы сами по себе - воззрительны и зиждутся на световой
аналогии. Отдельные слова искусства, как к понятья, живут познаньем. Но не
поддающееся цитированью слово всего искусства состоит в движенья самого
иносказанья, и это слово символически говорит о силе.
8
Баварию. Ко мне наезжал брат, а потом отец. Но ничего этого я не замечал. Я
основательно занялся стихописаньем. Днем и ночью и когда придется я писал о
море, о рассвете, о южном дожде, о каменном угле Гарца.
до ближайшего забора и, выбившись из сил, в угаре усталости свешиваются над
землей. Полнейшее безветрие. Единственный признак жизни - это именно черный
профиль неба, бессильно прислонившегося к плетню. И другой. Крепкий запах
цветущего табака и левкоя, которым в ответ на это изнеможенье откликается
земля. С чем только не сравнимо небо в такую ночь! Крупные звезды - как
званый вечер. Млечный Путь - как большое общество. Но еще больше напоминает
меловая мазня диагонально протянутых пространств ночную садовую грядку. Тут
гелиотроп и маттиолы. Их вечером поливали и свалили набок. Цветы и звезды
так сближены, что похоже, и небо попало под лейку, и теперь звезды
белокрапчатой травки не расцепить.
Та, прежняя, философская, скоплялась из отщепенчества. Я дрожал за целость
моего труда. Нынешней я не стирал солидарности ради, симпатизируя щебню
Гиссенской дороги. И на дальнем конце столовой клеенки, как звезда на небе,
блистал давно не мытый чайный стакан.
по комнате. "Что за свинство! - подумал я. - Разве он не останется для меня
гением? Разве это с ним я разрываю? Его открытке и моим подлым пряткам от
него уже третья неделя. Надо объясниться. Но как это сделать?"
спрашивает он у экзаменующего неспециалиста, и на его перевод с латинского
что это означает... durchfassen (прощупать), - "Nein, das heisst
durchfallen, mein herr" (Нет, это значит провалиться, - раздается в ответ.
спрашивал, к чему клонит автор. Назвать понятье требовалось наотруб,
существительным, по-солдатски. Не только расплывчатости, но и близости к
истине взамен ее самой он не терпел.
разбирать свой урок из Канта. Он дал мне разойтись и забыться и, когда я
меньше всего этого ожидал, огорошил своим обычным: "Was meint der Alte?"
(Что разумеет старик?)
идей на это полагалось ответить как на пятью пять, - "Двадцать пять", -
ответил я. Он поморщился и махнул рукой в сторону. Последовало легкое
видоизмененье ответа, не удовлетворившее его своей несмелостью. Легко
догадаться, что, пока он тыкал в пространство, вызывая знающих, мой ответ
варьировался со все возрастающей сложностью. Все же пока говорилось о двух с
половиной десятках или примерно о полусотне, разделенной надвое. Но именно
увеличивающаяся нескладность ответов приводила его во все большее
раздраженье. Повторить же то, что сказал я, после его брезгливой мины никто
не решался. Тогда с движеньем, понятым как, дескать, выручай, Камчатка
колыхнулся к другим. И: шестьдесят два, девяносто восемь, двести
четырнадцать - радостно загремело кругом. Подняв руки, он еле унял бурю
разликовавшегося вранья и, повернувшись в мою сторону, тихо и сухо повторил
мне мой собственный ответ. Последовала новая буря, мне в защиту. Когда он
взял все в толк, то оглядел меня, потрепал по плечу и спросил, откуда я и с
какого у них семестра. Затем, сопя и хмурясь, попросил продолжать, все время
приговаривая: "Sehr echr, sehr richtig; Sie merken wohl? Ja, ja; ach, ach,
der Alte!" (Правильно, правильно; вы догадываетесь? Ах, старик!) И много
чего еще вспомнил я.