Чтение 9–й страницы книги ~Бухта Потаенная~

снегу прорывать - это два! Плавник собирать - это три! А знаешь, как
неаккуратно плавник на берегу лежит? Глянь-ка!

Он вытащил из кармана спичечный коробок и вывалил его содержимое на
стол. Спички легли вразброс, одна на другую.

- Видал? Только там каждая "спичка" будет потяжельше в сотни тысяч раз.
Попробуй развороши такую кучу, да еще в мороз или в пургу!

Присутствовавший при разговоре Галушка сладко зевнул и так потянулся,
что хрустнули кости:

- Это правильно Тюрин тебе разъясняет. Минуток двести соснешь за сутки,
то ще и будэ добрэ! А сон на войне - роскошная вещь, друг Валентин! Ты еще
пока молодой, не понимаешь...

А "Сибиряков" тем временем неспешным, шестиузловым ходом подвигался к
цели.

Море буграми вскипало по носу и по бортам, как и положено ему вскипать.
За кормой тянулась пенящаяся полоса - след от винтов. Чайки по обыкновению
оплакивали свою участь, летя неотлучно за пароходом и выпрашивая подаяние.
Небо было серым, пасмурным. Солнце проглянуло, кажется, три или четыре
раза, не больше. И тогда на горизонте взблескивали отдельные плавучие
льдины.

Но для подростка, никогда в жизни не видавшего моря, все это было,
конечно, диво дивное. Тени Нансена, Седова, Визе, Ушакова теснились вокруг
него.

Наконец справа по борту открылся долгожданный гидрографический знак.
Все было в точности согласно лоции: на высоком берегу обитая поперечными
досками, узкая, вытянутая вверх пирамида, на верху ее два вертикально
поставленных, пересекающихся деревянных круга - с какой стороны ни
погляди, всюду шар!

Нет, цвет гидрографического знака, по свидетельству Гальченко, был уже
не черный, а какой-то пестроватый, вроде бы серый с белым. Посшибали
краску лютые ветры, повыела ее морская соль - за столько-то лет!

Неподалеку от гидрографического знака связисты с удивлением обнаружили
заросшую мхом яму и рядом с нею полусгнившие сваи. Что это было такое и
для чего предназначалось, так и не смогли понять.

Губа Потаенная, по позднейшему признанию Гальченко, показалась ему с
первого взгляда самым унылым местом на свете. "И здесь я должен пробыть
всю войну - это, выходит, год, а то и два? - подумал он. - Да я еще до
Нового года с тоски помру!"

Был отлив. Качарава, опасаясь сесть на мель, не захотел втягиваться в
губу и стал на якорь в пяти кабельтовых [кабельтов - 185,2 м] от берега.
Сами понимаете, пришлось погрести, когда началась переброска грузов с
парохода на берег.

Если бы пост установили внутри бухты, то площадь обзора была бы
ничтожной. Пост должен находиться на самом высоком месте - значит, там,
где гидрографический знак. Поэтому, осмотревшись, мичман Конопицын выбрал
одну из расщелин, прорезавших берег, внизу которой находилась удобная для
высадки "кошка" [нечто вроде песчаного пляжа, где обычно скапливается
много плавника], и превратил ее в перевалочный пункт. Сюда и подгребали
шлюпки с грузом.

Можете вообразить, что это было такое? Не преувеличиваю: по
скоропалительности напоминало высадку десанта на вражеский берег!

На все про все отведено было восемь часов, но моряки управились за
десять. И то, я считаю, поставили рекорд.

Какой ни был Гальченко молодой, а сообразил, почему так спешат. Еще бы!
Хуже нет для корабля, как стоять в море на якоре. Лишен свободы маневра,
превращен в неподвижную мишень. А враг в любой момент мог появиться вблизи
Потаенной. Вот почему торопился Качарава. Вокруг только и слышно было:
"Давай, давай!"

С этим подбадривающим кличем матросы "Сибирякова" вскрыли трюмы, потом
принялись поднимать оттуда тюки и ящики и грузить их на шлюпки. Часть
бочек швыряли прямо за борт. Их арканили со шлюпки концами, так и
подтаскивали к берегу. Кое-что разбилось, но без этого же нельзя в такой
спешке, верно?

На берегу все свалили в кучу, как попало: палатки, консервы,
керосиновые лампы, полушубки, тулупы для сигнальщиков, спальные мешки,
техническое вооружение - радиоприемник с аккумулятором, радиопередатчик,
пеленгатор, движок, стереотрубу, бинокли, ракетницу, - набор флагов,
сигнальный фонарь, посуду, крупу, муку, консервированный шпик, бочки с
бензином для движка, бочки с керосином для ламп, лопаты, пилы, соль, чай,
сахар, лавровый лист, экстракт клюквенный и всякое другое.

Да, патефон! Чуть было не забыл про патефон! На прощание Павел подарил
Гальченко свой патефон с единственной уцелевшей пластинкой: "Моя серая
лошадка, она рысью не бежит..." Шестой связист с Потаенной был очень
обрадован и растроган этим подарком.

Моряки продолжали авралить без передышки, работая по пояс в воде. Да и
на берегу то и дело обдавало их холодными брызгами от наката.

Сорванным голосом Тимохин кричал:

- Давай, связисты, давай! От воды только подальше кидай! А то в море
обратно волной унесет!

А где же мичман Конопицын? А! Вон он где! Выполняет со старшиной
Калиновским первое боевое задание - устанавливает на берегу
сигнально-наблюдательный пост.

Гальченко удивился, когда увидел, что две фигурки в ватниках проворно
карабкаются вверх по доскам, которыми обита пирамида гидрографического
знака. Куда их понесло? Что им там надо?

Тюрин, передавая очередной ящик, просветил новичка насчет этой
акробатики:

- В пирамиде двадцать метров без малого, понял? Вот тебе и
наблюдательная вышка готова! Ставили люди гидрографический знак на
взгорбке, на самом высоком месте берега. С моря отовсюду хорошо видать.
Значит, и с берега, со знака, нам, сигнальщикам, видно будет хорошо.

- Разговорчики! - прикрикнул Тимохин. - Вертись, подхватывай!

Но через некоторое время Гальченко улучил минутку и украдкой еще раз
оглянулся на деревянную пирамиду знака. Там стучали в два молотка. Оторвав
от задней стенки несколько досок, Конопицын и Калиновский уже сколачивали
настил-площадку под самым шаром. А через четверть часа они подняли наверх
и немудреное хозяйство сигнальщиков. Антенну в целях маскировки приткнули
к пирамиде. И вот уже верзила Калиновский, согнувшись в три погибели,
прилаживается к стереотрубе.

Пост в Потаенной открыл глаза! Живем, стало быть!

Ах, вас интересует, что там моросило в это время? Ну да, летом же там
постоянно что-нибудь моросит: дождь либо мокрый снег, а то и дождь
вперемежку со снегом.

Представьте, Гальченко впоследствии затруднился ответить мне на этот
вопрос. Не запомнилось ему, как-то не обратил внимания. И без того на нем
сухой нитки не было, хотя работал он, конечно, как все, в ватных брюках и
куртке.

"Обязательно простужусь и оскандалюсь перед товарищами", - подумал он с
тревогой.

Ничего подобного! К собственному удивлению, Гальченко даже не чихнул ни
разу после этой выгрузки. А ведь в родимых своих Ромнах он, по его словам,
весной и осенью не вылезал из ангин и гриппов.

Через два-три дня шестой связист Потаенной, недоумевая, обратился за
разъяснением к мичману Конопицыну.

- Микробы здесь не выживают! - бросил тот мимоходом и умчался,
озабоченный, куда-то по своим делам.

Зато тундра, думаю, очень досаждала связистам во время их выгрузки. Как
назло, она к их прибытию совершенно раскисла. А ведь я помню, что в
Потаенной мокрый песок с галькой: шаг шагнул - и будто кандалы на ногах,
полпуда грязи налипает сразу.

Правда, вскоре мичман Конопицын снял Галушку, Тимохина и Гальченко с
разгрузки - ее заканчивали уже без них матросы "Сибирякова". Галушка
принялся налаживать движок, который поставили пока прямо на землю, а
Гальченко с Тимохиным разбили палатку под рацию. Наступил самый нервный
для радистов момент. Волнуясь, они стали распаковывать ящики с
аппаратурой: цела ли она, не отсырела ли, не разбили ли при выгрузке
какую-нибудь особо хрупкую деталь?

Пока радисты занимались этим, "Сибиряков" уже снялся с якоря. Гальченко
выскочил из палатки. Калиновский размахивал на своей вышке флажками,
передавая семафор: "Счастливого плавания!" А сигнальщик "Сибирякова", стоя
с флажками на мостике рядом со старшим лейтенантом Качаравой, неторопливо
ему отвечал.

На прощание "Сибиряков" ободряюще погудел, затем развернулся и стал
удаляться. Вскоре его будто размыло в серой пелене. Все уплотняясь, она
стеной встала между берегом и кораблем. Шестеро связистов остались одни.

Но долго огорчаться не приходилось. Они не располагали для этого
временем. Едва лишь раскатистое эхо от гудка "Сибирякова" затихло в
глубине тундры, как Гальченко уже услышал приветливое домашнее бормотание
движка. Потный, весь в мазуте. Галушка подсоединил шланги к рации, и
Тимохин, забравшись в радиопалатку, вышел в эфир. Ура! Все в порядке,
аппаратура работает! Новый пост наблюдения и связи в губе Потаенной ожил и
действует!

Свободные от вахты, и Гальченко в том числе, принялись разбирать вещи,
беспорядочно сваленные в кучу на берегу, - на редкость, доложу вам,
трудоемкое занятие.

"Когда же вечер?" - думал шестой связист, разгибаясь с кряхтеньем.
Вечер наступил только на исходе двадцать первого часа с начала высадки.
Вещи были разобраны, рассортированы и аккуратно разложены - полушубки к
ватникам, ложки-плошки к кастрюлям, чай и лавровый лист к муке и шпику.