Забирался в глубь сада, чтобы его никто не видел, и там пытался хоть
несколько метров пройти без костылей. Должен был пройти! Ведь сам Иван
Сергеевич сказал, что у него есть характер!
шаг. Земля качалась под ним, как палуба в шторм. Пот градом катился с
лица. Колени тряслись. Но рот его был плотно сжат.
когда увидит его без костылей! Или еще лучше: он притопает к ней на
костылях, а потом отбросит их - ага? - и лихо выбьет чечетку!
Руки-то были у него сильные, на перекладине он мог подтянуться раз
двадцать подряд. А ноги не слушались. Как будто вся сила перешла из них в
руки.
было назвать самоистязанием, по-прежнему сердилась на него: почему он
вялый, почему невеселый?
сильный, широкоплечий! Вон как дышишь хорошо. Я бы, кажется, полетела,
если бы могла так дышать!
распахнули настежь.
разговаривали. О чем? Кажется, о кругосветных путешествиях.
шаркали туфлями ходячие больные. Коридор был очень узкий, заставленный
шкафами, каждую половицу пропитал противный больничный запах.
но Туся быстро отвернулась.
вышивка крестиком на голубом шелке!
деревья в цвету, а за ними расстилается море, по-весеннему голубое. Такое
вот - крестики, вышивка, шелк - могло, конечно, померещиться только
девочке.
будешь уже без костылей, а я стану хорошо дышать!
подоконника и быстро убежала.
3. ЧУДО НА МЫСЕ ФЕДОРА
Паши.
поднял на нее глаза, бледный, сгорбленный, жалко висящий между своими
костылями, что она опустила руку и заплакала.
взрослые! Ведь море стало его другом. Как же он мог теперь с ним
расстаться!
Федора. Выходит, он должен дожидаться ее здесь.
успокоительно-округлый говорок:
два километра. При маяке дом есть. Нас трое всего: сам, сынок меньшой и я.
А где трое уместились, и четвертому местечко найдем.
воздух вольный. А Варвара Семеновна рядом. Чуть что - будет иметь свое
наблюдение.
стороны... Конечно, морской климат ему показан. Пусть поживет до начала
школьных занятий...
выполнить одну тягостную обязанность - посетить родителей Володьки.
уголке за гардеробом, продолжала плакать - тихонько, почти беззвучно. Она
вообще была очень тихая.
выспрашивал, терзая себя, подробности несчастья: как, в какой
последовательности произошло оно и как при соблюдении таких-то и таких-то
предосторожностей могло бы и не произойти. (Но ведь все равно ничего уже
нельзя было изменить!)
неуверенно и оглянулся на жену. Да Григорий, конечно, и сам понимал, что
это невозможно: он постоянно будет напоминать бедным людям об их
трагически погибшем сыне.
хмуря и хмуря брови, чтобы не заплакать.
морщинка. Впрочем, она была еще маленькая, неглубокая, чуть наметилась над
переносицей и по временам разглаживалась, начисто пропадала, будто ее и не
было вовсе.
стояла на стометровом обрыве, на высоченном крутом мысу. Спереди, справа и
слева было море, и только сзади вздымались горы.
степняков. Крепостные стены, сложенные из огромных плит, еще сохранились.
У их подножия, а также на дне рва валялись осколки темно-серого точильного
камня. В гайворонской школе проходили Рим, поэтому Григорий без труда
вообразил себе, как легионеры в молчании сидят вокруг костра и при свете
дымных факелов точат наконечники своих копий и лезвия мечей.
двух или трех змей, гревшихся на стене, насобирал целую кучу осколков и
приволок домой. Потом он ежевечерне с благоговением точил свой перочинный
ножик на римском точильном камне, которому две тысячи лет! Лезвие через
некоторое время сделалось тончайшим, как лист папиросной бумаги.
ночь без устали подбрасывали в него охапки хвороста.
находилась так называемая сетка накаливания. Сделана она была из шелка,
пропитанного особыми солями. Снизу подавались пары керосина, которые
добела раскаляли сетку.
полагалось обращаться осторожно: дунь посильнее - и сразу же рассыплется в
прах!
было необычное - пузатый стеклянный бочонок. Вместо обручей ребристые
грани. Каждая грань преломляла свет, усиливала его и параллельными пучками
отбрасывала далеко в море.
неотвязно клянчил: "Дядечку, та визьмить жэ мэнэ до фонаря!" Даже божился
иногда, что больше уже не спутает замшу с тряпкой.
оптику - он называл ее с уважением полным наименованием: "линза
направляющая и преломляющая". Ошалев от радости, Григорий второпях схватил