Чтение 9–й страницы книги ~Георгес или Одевятнадцативекование~

- Вот сука! - говорю я сквозь зубы.

- Не дала? - сочувственно спрашивает солдат.

- Ага.

- Вот сука! - говорит он.

Он набирает трехзначный номер и сосредоточенно ждет. Потом дергается и
кричит:

- Барышня! Барышня! Барышня, дайте госпиталь!

А вот я стою у Четвертого магазина с идиотским названием "Торговля
книгъ", Влад Яныч ужом шныряет в толпе субьектов с распяленными портфелями.
Мне все это дико, портфели - это уж совсем архаизм. Потом он воровато
подбегает ко мне и, оглядываясь, торопливо шепчет мне на ухо:

- Есть! Миша Гагарин!

- Что "Миша Гагарин"?

- Продал Георгеса.

- Кому продал? - пугаюсь я.

- Мне.

- А. И где ж он?

Теперь пугается Влад Яныч.

- Как где?! - Да у вас же!

- Я не про Георгеса. Я про Гагарина.

Сейчас найдем.

И вот перед нами испитой книголюб с благородным взглядом и жутким
шрамом через лицо.

- Сименона панафидинского? Ох, сдуру я его тогда продал. Если он у вас,
то беру.

Я опережаю Влад Яныча и сообщаю Мише, что панафидинским Сименоном мы не
располагаем. Однако очень бы хотели узнать эпизоотию книги.

- Этимологию, - поправляет Влад Яныч. - Историю происхождения то есть.

- Это мне все равно, - великодушно прощает Миша. - Мне бы книжку
достать.

- Но ведь где-то вы ее брали?

- Где брал, там больше нет. У Томки Панафидиной. Из фамильной
библиотеки.

Потом он долго и скучно роется в записной книжке, бурча, что Томка эта
сейчас фамилию поменяла, а теперь ищи ее по всему гроссбуху. А с "Ситизеном"
сюда нельзя, "Ситизен" враз умыкнут.

Наконец он тыкает в книжку пальцем и диктует телефон, который со
вчерашнего дня уже прописался в моей собственной телефонной книжке -
Тамарочкин телефончик, выпрошенный у нее с неблаговидными целями во время
танца. Сразу записывать не хотел, так что запоминать наизусть пришлось.

Пока я размышляю над странностью совпадения и над тем, что вчера
Тамарочка никак на Георгеса не отреагировала, хоть это и ее фамильная книга,
к Мише Гагарину подходит милиционер.

- Так-так, - говорит он, похлопывая себя дубинкой по бедру. - Опять,
значит, у Четвертого ошиваемся? Несмотря на многочисленные предупреждения?

Миша умоляюще прижимает руки к груди.

- Что будем делать, гражданин Веткин?

Миша Гагарин, он же гражданин Веткин, немедленно принимается канючить:

- Ну това-а-арищ сержант...

Мы с Влад Янычем подскакиваем от неожиданности. И переглядываемся. Нам
обоим послышалось, что Миша сказал не "товарищ сержант", а "ваше
благородие". Вот ясно слышали - товарищ сержант". И даже артикуляция губ для
"товарища сержанта" как раз та самая. И однако же точно с тою же ясностью
могу поклясться: он сказал сержанту в то же самое время и тем же канючливым
голосом это самое "ваше благородие"! Хотя к околоточным надзирателям, если я
правильно помню Чехова, обращались как-то иначе. Словно через одну
реальность мигнула другая.

Это очень нас с Влад Янычем обескуражило.

И все время, все время сумерки! Все это происходит при очень слабом
вечернем свете.

Мы идем, почти мчим по улице, забитой извозчиками, у всех одинаковые
пролетки на двух огромных колесах с лаковым откидным верхом. Они терпеливо
стоят - где-то впереди пробка.

И еще - за нами следят. Мы никого не видим, кто бы мог за нами следить,
но знаем точно. Влад Яныч к слежке относится философски, я - с возмущением.
Влад Яныч убеждает меня что если следят, то это, конечно, симптом опасный,
но это совсем еще не значит, что прямо тут же арестуют и пустят в расход.
Вот когда перестанут вдруг следить, тогда обычно...

"Пустят в расход" - не из его словаря, я это отмечаю в сознании.

- Надо немедленно, слышите, немедленно!!! его уничтожить!

Я уточняю:

- Кого уничтожить? Гагарина?

- Георгеса! Георгеса, Георгеса, Георгеса, не Гагарина! - взрывается
вдруг Влад Яныч. - Не смейте больше меня переспрашивать! Я ненавижу, когда
меня переспрашивают!

Так же неожиданно он успокаивается и начинает объяснять, почему надо
уничтожить Георгеса. Все что мы видим вокруг, говорит он, происходит из-за
моей книги, что это книга такая волшебная, что она очень хочет вернуться в
свой век - природа может еще стерпеть пустоту, но нарушения своих же законов
она ни за что не потерпит. Что произошла логическая накладка и реальность не
выдерживает ее (накладки), и как только Георгес вылез из фамильного
тамарочкиного шкафа, он тут же начал шалить.

Я возражаю. Я совсем не уверен, что все дело в Георгесе. Я очень
логично возражаю Влад Янычу, потому что мне совсем не улыбается с Георгесом
расставаться, я хорошо помню бокал и тамарочкину прическу. Влад Яныч от
моего сопротивления свирепеет. Ему совсем не хочется в девятнадцатый век.

Я говорю:

- Какой девятнадцатый, Влад Яныч, что вы? Посмотрите вокруг - здесь все
века собрались. И чем это, позвольте спросить, вам так нравится двадцатый?
По-моему гаже двадцатого еще ничего не было.

- Вы ничего не понимаете, - шипит Влад Яныч. - В других веках
телевизора нет.

- Вы же говорили, что не любите телевизор.

- И не люблю. Но без него еще хуже.

Мимо проходит космонавт без шлема. Или водолаз, я не понял. Чуть
дальше, у кинотеатра, висит распятый человек. На нем приличная тройка и
галстук в горошек. К пузу приколота реклама прокладок Carefree. Пониже
объявление: "Купирую запоры". Несколько зевак с тросточками стоят около
распятого и громко переговариваются. Распятого охраняет милиционер в
посольской будке.

Увлеченные спором, мы проходим не останавливаясь, хотя Влад Яныч и
говорит:

- Смотрите-ка! Человека распяли.

- Рекламный трюк, - нетерпеливо бросаю я.

Человек натужно стонет.

Потом, уже избавившись, не помню каким образом от Влад Яныча, я звоню
Вере. Никто не подходит. Тогда я набираю тамарочкин номер - с тем же
успехом.

Дело к вечеру, и усталый, я тупо уезжаю домой на седьмом автобусе,
чтобы в одиночестве выпить бутылочку заначенного марочного вино. На скамейке
у подъезда меня поджидает испуганная Тамарочка.

- А Веры нету? - спрашивает она вместо "здрасьте".

- Вера вообще-то здесь не живет, - докладываю я. - Зайдем, по рюмочке
марочного вино вмажем?

Она кивает и с тем же испуганным видом идет за мной.

- Что это такое творится, Володя? Вы не знаете, что это такое вокруг
творится? - спрашивает она, опустошив первую рюмку.

Она уже не поет от восторга, она, такое впечатление, от ужаса воет, моя
Тамарочка.

Я бормочу в ответ что-то невнятное, потому что в эту самую секунду
обнаруживаю новый подарок Георгеса - антикварные массивные стулья вместо
своих колченожек.

- Я пока шла сюда, думала, что с ума сойду. Или уже сошла. Какие-то
слепые рыла. Цилиндры, тросточки, фраки. Володь, неужели это настоящие
фраки?

Дурацкий вопрос, я не знаю, как на него отвечать. Я наливаю по второй
и, не слишком напрягаясь, начинаю ей втолковывать с умным видом про
множества параллельных реальностей, из которых некоторые могут нам
показаться вовсе и не реальными, или не очень реальными, но независимо от
степени реальности, они все реализованы, то есть существуют на самом деле.

- Кто ж их выдумал? - спрашивает Тамарочка, возбуждаясь от сложности
объяснений.

- Господь бог, кто же еще, - отвечаю я и начинаю расстегивать на ней
платье. Так, постепенно обнажая друг друга, мы продолжаем
высокоинтеллектуальный разговор до тех пор, пока не оказываемся в постели.

Тамарочка постанывает от желания. Она явно намерена показать высший
класс любви. Она мастеровита, разнообразна и невероятно старательна. С
тоской распрощавшись с желание просто обняться с Тамарочкой и, уткнувшись
носом в ее плечо, посмотреть какой-нибудь сон, я включаюсь в половой акт,
больше похожий на сложнейший акробатический номер. Тамарочка наверняка
занималась гимнастикой или чем-то в этом роде - у нее, что называется,
растянутое тело, она творит такое, что я с трудом удерживаюсь от
аплодисментов. Она раскраснелась, она громко дышит, она мною, кажется,
недовольна, она требует от меня совершенно немыслимых подач - может быть,
тройного обратного сальто ей хочется, я не знаю. Она раздраженно понукает
меня:

- Корпусом работай! Корпусом!

И в этот момент в квартиру входит Манолис.

Он словно вышел из той пельменной - одет во фрачную пару. В руке у него
- дымящийся пистолет Макарова. Глаза, сообразно ситуации, вытаращены до