Чтение 9–й страницы книги ~Козленок в молоке~

По тому, как это было сказано, стало ясно: те несколько капель, что
выпил Арнольд, тоже не прошли для него бесследно. Но с Витьком вообще
творилось нечто невообразимое: он вдруг побагровел и покрылся потом, словно
минут двадцать пробыл в хорошо протопленной русской парной, нещадно
обхлестывая себя дубовым веником с крапивцей. Да и сам я ни с того ни с сего
вдруг ярко и остро вспомнил одну мою мимолетную подругу юности, которая в
кульминационные моменты почему-то всегда разражалась хриплым хохотом, по
звуку напоминающим тот, что издают "мешочки со смехом", продающиеся теперь
во всех развлекательных магазинчиках. Меня тоже бросило в пот, и я
исподлобья глянул на Стаса: он, нервно подергивая щекой, так лихорадочно
листал свою записную книжку, словно кругом был огонь, а он забыл телефон
пожарной команды.

-- О'кей -- сказал Патрикей! -- кивнул Витек. -- Приеду.

Я с укоризной посмотрел на Арнольда, а раздосадованный Стас даже пнул
его под столом ногой.

-- А с другой стороны, -- спохватившись, покачал головой Арнольд, --
мать одну бросать нельзя!

-- Нельзя, -- согласился Витек.

-- А писателем ты стать не хочешь? -- напрямки спросил я.

-- Кем? -- обалдел он.

-- Писателем.

-- Не-ет... У меня по русскому в школе три с минусом было. Да и то
потому, что я учительнице картошку окучивать помогал...

-- Это неважно! Писать тебе не придется, -- решительно пообещал я под
влиянием "амораловки".

-- А что же тогда я буду делать?

-- Ничего.

-- Значит, писать не надо?

-- И читать не надо! -- захихикал Стас, оторвав страстный взгляд от
незнакомки, одиноко пившей шампанское за соседним столиком.

-- Чего? -- не понял Витек.

-- Он пошутил, -- объяснил я.

-- Они когда-нибудь тут в Москве дошутятся! -- молвил Арнольд с угрюмой
неопределенностью.

-- Надо покумекать, -- тихо ответил Витек и задумчиво обвел глазами наш
стол, жалкий, как завтрак мусорщиков.

-- Ах, это! -- понял я. -- Это пусть тебя не смущает. Такова
писательская жизнь: сегодня густо -- завтра пусто...

-- А чаще что? -- спросил Витек...

-- Трудный вопрос. У кого как... Но у тебя деньги будут, много денег,
потому что есть такой закон: чем писатель меньше пишет, тем больше у него
денег!

-- Значит, будешь миллионером? -- хихикнул Стас и послал незнакомке
пылкий взгляд, хотя надо было бы послать бутылку шампанского, ибо свою она
уже допивала.

-- Из загранок вылезать не будешь! -- продолжал живописать я и,
покосившись на Стаса, громко добавил: -- А женщины! Какие женщины у тебя
будут!

-- Правда? -- зарделся Витек.

-- Правда! В Москве тоже девки с огоньком есть. Мало, но есть.
Соглашайся, -- посоветовал Арнольд. -- Чего ты теряешь? У них свой интерес,
у тебя -- свой. Не понравится -- пошлешь их на хрен... И к нам -- в
Красноярск!

-- О'кей -- сказал Патрикей! -- кивнул Витек.

И одновременно с его словами в потолок громко выстрелила вторая бутылка
шампанского, заказанная незнакомкой. Наверное, как я позже понял, таким
образом провидение хотело предостеречь меня от этого опрометчивого шага,
стоившего мне, да и всему нашему Отечеству, впоследствии так дорого...

Впрочем, настоящую цену тому давнему пари я узнаю, когда мы приземлимся
в Шереметьево-2.

-- Тогда по рукам! -- засмеялся Арнольд.

Я во второй раз за один вечер, но теперь уже с куражистой уверенностью
протянул свою ладонь для скрепления договора. Витек сжал ее крепко, но без
членовредительства, а Арнольд накрыл наши руки сверху растопыренной
пятерней. Ни руки Жгутовича, ни его самого в этот ответственный момент
поблизости не оказалось. Он уже со свойственной советскому обольстителю
непосредственностью сидел за столиком незнакомки и хлебал ее шампанское...

-- Вот и славненько! -- сказал Арнольд, вставая. -- Очень хорошо, что
все сладилось. А мне пора на паровоз. Вы только с "амораловкой"
поосторожнее! Много -- вредно. Гляньте: Жгутович -- глиста глистой, а как
вскобелился-то!

Лукаво усмехнувшись, он подхватил рюкзачок и направился к выходу. А я,
глядя ему вслед, почему-то с будоражащей достоверностью вспомнил
давний-предавний свой турпоход и одну крепенькую инструкторшу, научившую
меня, школьника, ставить палатку за рекордные две минуты, а потом в этой
самой палатке разъяснившую мне, возбужденному, несмышленому: то, что в
туризме -- абсолютный рекорд, в сексе -- абсолютно не рекорд. Прав Арнольд:
"амораловки" больше ни капли!

Тем временем к нам, чтобы собрать пустую посуду, подошла Надюха.
Перешучиваться и кокетничать с безденежными клиентами не имело смысла,
поэтому она хмуро и молчаливо складывала в стопку грязные тарелки, брезгливо
косясь на понатыканные в них окурки. Склоняясь над столом, официантка
невольно предъявляла нам свою вполне убедительную грудь. Неожиданно Витек
схватил ее за руку и потянул к себе:

-- Как зовут-то?

-- Отпустите, -- ответила она с томной строгостью.

-- Отпущу -- упадешь!

-- Нахал...

-- Пускай нахал -- лишь бы пахал! -- засмеялся Витек, и я подумал о
том, что современная наука явно недооценивает нынешний городской фольклор.

-- Я милицию вызову! -- неуверенно пообещала Надюха.

-- Позвонила я ноль-два -- ноги сходятся едва! -- поддал Витек.

-- Скажите вашему другу! -- Она растерянно глянула на меня.

-- Отпусти ее! -- приказал я, заметив, что возня у столика привлекла
внимание хмурой метрдотельши, похожей на смотрительницу женской тюрьмы.

Витек неохотно выпустил руку, Надюха потерла покрасневшее запястье,
буркнула: "Дурак" и, подхватив посуду, ушла. Мы проводили ее голодными
взглядами. Первым опомнился, конечно, я:

-- Давай сразу договоримся: ты ничего не делаешь без моего разрешения!

-- Что ж, мне теперь и ляльку без вашего разрешения не зачалить? --
засопел Витек.

-- Без моего разрешения -- нет. Повторяю: ты должен меня слушаться,
иначе эксперимент сорвется...

-- Эксперимент... А я, выходит, кролик?

-- Тебя это так смущает?

-- В общем, нет... В нашей собачьей жизни кроликом побыть -- это даже
неплохо.

Он задумался и снова принялся лепить из хлебного мякиша форму, которую,
если ее увеличить раз в сто, можно совершенно спокойно показывать на
выставке современной скульптуры, назвав, допустим, "Женщина на изломе луча".
Я тоже задумался, а точнее, под влиянием "амораловки" затомился
воспоминаниями об Анке, о наших безумных ночах на даче в Перепискино, о
смуглом мраморе ее тела, с победной ненасытностью вздымавшегося надо мной,
точно торс языческой богини над пьедесталом... Да, воспоминания -- это
разновидность некрофилии. К здоровой реальности меня вернул Стас, снова
усевшийся за наш столик.

-- А где Арнольд? -- удивился Жгутович.

-- Ушел на медведя, -- объяснил я.

-- Понял... Слушай, -- страстно зашептал он, -- у меня к тебе есть
просьба. Поскольку ты все равно проиграешь, я бы хотел сегодня вечером в
счет будущих прав использовать твою квартиру. Ты не возражаешь?

Произнеся это, он метнул нежно-обещающий взгляд незнакомке,
приканчивавшей уже третью бутылку шампанского. В ответ она показала ему
алчущий язык.

-- В принципе не возражаю, -- ответил я, -- хотя это то же самое, как
если б мне в счет моего будущего несомненного выигрыша захотелось бы вырвать
несколько страниц из твоей "Масонской энциклопедии"...

-- Ну ты сравнил! -- возмутился Стас.

-- А во что вы играете? -- поинтересовался Витек.

-- В жизнь, -- улыбнулся я нашему простодушному другу и, снова
повернувшись к Стасу, добавил: -- Но даже если я, учитывая твое состояние,
разрешу тебе воспользоваться моей квартирой, ты все равно не сможешь этого
сделать...

-- Почему это? -- возмутился Стас, уловив в моем ответе недоверие к его
потенциалу.

-- Оглянись, эротоман ты хренов! Он обернулся: в дверях стояла его
жена, которую я заметил минуту назад.

-- Она... она... видела, как я?! -- прошептал он, мертвея, и показал
глазами на незнакомку, манившую его к себе пустым бокалом.

-- Не умирай, -- успокоил я. -- Она вошла, когда ты вернулся к нам.

-- Фу-у, -- Стас выдохнул, как подсудимый, которому в последний момент
расстрел заменили пожизненной каторгой.

-- Сам выпутаешься или помочь? -- великодушно спросил я.

-- Помоги!

Я встал, подхватил Стаса под руку и, широко улыбаясь, повел его к
супруге. Она смотрела на нас, как пулеметчик смотрит на наступающие
вражеские цепи, подпуская поближе, чтобы бить наверняка. Попутно мне
довелось принять на себя пьяные объятия незнакомки, кинувшейся вслед
ускользавшему от нее Жгутовичу. Бережно, но не без усилий усадив ее за
столик, я догнал Стаса еще до того, как он успел открыть рот. Невинно глядя