Чтение 9–й страницы книги ~Война за погоду~

Вовка послушно отстучал. я1Тире тире... Точка тире... Тире тире...
я1Точка тире...

Лыков сразу насупился, забрал бороду в ладонь:

- Ладно, братан. Отыщем мы твою маму.

- Может, сейчас попробовать? - вскинулся Вовка. - Давайте выйдем
в эфир. "Мирный", он где-то рядом!

- А эти твои? - многозначительно постучал Лыков по ящику. - Эти
твои Мангольд да Ланге, да прочие гады? Думаешь, они лопухи? Никогда
так не думай о врагах, Вовка. Если они нас запеленгуют, хорошего не
жди. Не псами же нам пугать подлодку. Белый твой не бросится топить
подлодку. Так ведь? - И сам ответил себе: - Так! - И добавил, вставая:
- Идем!

3

Вовка бежал рядом с нартами.

Он устал, очень саднило плечо, но бежать было все же легче.
Нарты, наживо связанные ремнями, ходили под ним ходуном, баран рвался
из рук. Собаки, порыкивая на Белого, лихо несли нарты, тянули алык то
левым плечом, то правым, Вовку бросало как куль с мукой.

- Чего ты как на насесте! - прикрикнул Лыков. - Полозья есть,
ставь ноги на полозья.

Лыкову езда не доставляла никаких неудобств. Он пружинисто бросал
корпус из стороны в сторону, не теряя равновесия, гнал собак. Гин!
Гин!

- На твоего пса сердятся собачки. Он что, ходил у тебя в вожаках?
Это жаль. Не подпустишь к упряжке. Я утром выскочил на бугор, -
повернулся Лыков к Вовке. - Туман над морем, не видать ни земли, ни
моря. Только вдруг туман осветился изнутри - красным. Полыхнуло. Надо,
думаю, смотаться. Кто знает, что там? - Он спохватился и сменил тему:
- Рацию-то, слышь. Рацию, что ты видел в ящике, ее наш радист слепил.
Головастый мужик. Литовец. Римас Елинскас. Катушки для контура и
вариометра сам мотал из звонкового провода. Есть такой
одномиллиметровый двойной обмотки, понятно? Ну, а для прочности
покрыли его шеллаком. Стахановцы!

Вовка молча кивал.

"Белый хромает - жалко". Мысли путались. "На "Мирном" есть врач,
может, залечит Белого? Сколько льдов! Плоские они. И небо плоское".

Собаки на ходу воротили морды, порыкивали для порядка на Белого.
Лыков, не уставая, работал остолом. Выйдя на ровный участок берега
(справа, совсем вблизи, мрачно шли к морю обрывистые предгорья
Двуглавого), гикнул, пустил собак во всю прыть. Шесть их было, но
несли как бешеные. На ходу Лыков ловко спрыгивал с нарт, бежал,
задыхаясь, снова прыгал на нарты. Ни разу не споткнулся, не выронил
остол, все поглядывал.

"Вымотался пацан. Лицо - как бумага. Щека красная. Поморозил?
Обжег? И верит, дурачок, ушел "Мирный" в Песцовую. Я бы увидел. На дне
он, наш "Мирный". Карский штаб предупреждал: бродит подлодка. Плохо
дело. Жалко мальца...

Жалко мальца, - думал Лыков, прыгая на нарты. - Ничего он не
понял, отшибло соображение. Не ушел "Мирный", все там - на дне. Надо
сразу занять мальца делом, кончилось для него детство. Оно, в общем,
раньше кончилось. Что они видели за эти годы, наши мальцы? Война
проклятая!"

Собаки дружно тянули нарты.

Двуглавый вырос, занял полгоризонта, слева бледно тянулось
выцветшее от холода море. Высокие льдины отражались в плоской воде,
одинаково лиловые в воздухе и в море; оставалась за спиной голая
заснеженная тундра, плоская, низкая. Кочки не делали ее неровной.

Трясясь на нартах, оглядываясь на прихрамывающего Белого, Вовка
жил одним: скорей увидеть Песцовую!

Круглая бухта, вольная. Две-три лиловые льдины. А посреди бухты
"Мирный" - белый, а дым из пузатой трубы - черный. На борту
выстроилась команда. Вовку даже ругать не станут. Нашелся. Он ведь не
виноват, что его выбросило за борт.

"Но как они меня потеряли? Как я оказался на льду? Как оказались
на льду боцман и Белый?"

Он догадывался, он знал, но гнал от себя эти мысли. Твердил себе:
"Ударили из пулеметов, не позволили фрицам добежать до орудия, ушли в
лед. Поцарапать днище легко, вот она и краска на льдах".

С моря бил ветер, холодил лицо.

Собаки отворачивали морды в стороны, казалось - любуются
Двуглавым.

В Перми, вспомнил Вовка, зимой было тоже холодно. Утром протопят
печку, к вечеру все равно вымерзнет. Он и дома сидел в пальто.
Дровишек всегда не хватало. На оконных стеклах намерзали, оплывая на
подоконник, ледяные пластины. Но в Перми даже это было Вовке на руку.
Так легче было ждать маму. Ведь, как Руаль Амундсен, как челюскинцы,
Вовка каждый вечер искал свой путь во льдах, шел своим Северным
морским путем.

Весь Ледовитый океан, дымящийся от мороза, лежал перед Вовкой на
промерзшем оконном стекле. Бумажка, заменявшая корабль, скользила
сверху, с чистого стекла, подходила к кромке вечных льдов. Тут
приходилось пускать в дело стальной бур - сломанное ученическое перо.
Лед лопался, бежали по льду синеватые узкие трещины.

Тощий полярник В. П. Пушкарев, самый главный специалист по
Северу, буром-пером колол громоздкие паковые льды, пробивал коридор
для своего корабля, растаскивал по вяжущему, не отпускающему судно
стеклу тяжелые льдины.

Главное - пройти Северный морской путь за одну навигацию! То есть
пройти его до возвращения мамы! Зимовать во льдах Вовке было ни к
чему. Ведь он, полярный капитан В. П. Пушкарев, доставлял на мыс
Челюскина, на сибирские острова, на далекую Чукотку и даже для
камчадалов самые что ни на есть вкусные вещи. В трюмах его судна лежал
шоколад "Полярный", лежали сахарные головы, свежие мандарины, сало в
бочках, морошка моченая, консервы мясные и рыбные, чай. Эскимосы и
чукчи, полярники и промышленники выходили на обрывистые берега,
приставляли ладони к высоким лбам - ждали, облизываясь, Вовкиных
товаров.

Что там Ченслер и Пахтусов, что Мак-Клур и Франклин! Ему, Вовке,
мог позавидовать сам капитан Воронин!

Сейчас же Вовка хотел одного: увидеть "Мирный"!

Еще вчера не было для него судна более скучного, еще вчера не
было для него команды более осторожной, еще вчера он не понимал и с
презрением думал - зачем вообще выходить в море, если путь твой все
равно лежит в сплошной морозге и жмучи? Сейчас Вовка все был готов
отдать за встречу с "Мирным". В голове гудит, болит плечо, но пусть бы
еще сильней болело, только пусть мама лежит на рундуке и спит. Он не
стал бы ее будить. Надо выйти на палубу, выскочить в одном свитере, а
малица пусть лежит поверх одеяла - так маме теплее. Ведь какая
красивая мама была перед отъездом с материка: на голове беретик,
пальто с широкими плечиками; матросы, проходя мимо, морщили носы от
удовольствия.

"Где мама?"

Вовка бежал рядом с нартами, рядом с Лыковым, но ничего не
замечал, ничего не видел. Лыков жалел: "Подвело мальца. У Николая
Ивановича есть банка консервированных лимонов. На случай Победы
хранили, но тут такой случай, хоть плачь. Не много мальцу видеть
радостей. Не придет "Мирный". Это он еще в шоке, он еще специально
травит себя - на лед наткнулись. Не лед, подлодка. Приедем, предупрежу
Римаса. Николай Иванович - человек деликатный, мягкий, а Римас такое
может брякнуть, малец на него с ножом кинется. Ему сейчас много не
надо. Он как пружина взведен. Ему главное - маму увидеть. Чует ведь,
плохо дело, но надеется, обманывает себя. Боцмана похоронил, мамку не
может..."

4

- Перекур! - крикнул Лыков, вгоняя остол в снег. - За тем вон
увалом - станция. Вниз слетим в две минуты, что на твоих санках.
Перекур, Пушкарев Владимир!

- Вы мне?

- Нет, собачкам! - хмыкнул Лыков.

Это был второй перекур.

Вовка устал, но готов был бежать без всяких перекуров, так
хотелось ему быстрей увидеть Песцовую. Только Лыков все равно устроил
перекур. Скручивал козью ножку, старался не смотреть на Вовку. Всякое
ему приходилось видеть, но чтобы малец мать терял, на глазах терял -
такого не видел!

Тощий пацан. Видно, жилось несладко.

А где эвакуированным жилось сладко?

"Ничего, - решил Лыков. - Отстучим в Карский штаб, летчики ущучат
подлодку. Разгулялась, стерва! Война к завязке, а она кусается!"

Вздыхая, свертывал самокрутку.

- Отдышись, малец.

- Я не малец! - огрызнулся Вовка.

- Да вижу, вижу. Владимир ты Пушкарев. Вижу.

Вовка промолчал.

- Ты не злись, - вздохнул Лыков. - У нас тут не курорт, не
Северная Пальмира. Мы третий год без людей. Ты на острове - первый.