на Сталинград по рельсам, положенным на землю, составы с войском возил... По
ночам возил! И ни одной аварии, считай! А тут... Он качал седым ежиком и
звал на помощь директора. Появлялся суетливый Петр Анисимович, он перебегал
от вагона к вагону и, прижимая портфель к груди, наклонялся, просил:
места, вы понимаете?
издавали в ответ на слова директора громкие звуки.
суток. Временный мост через горную реку, наведенный еще саперами во время
наступления, снесло разбушевавшейся стихией, а новый мост еще не пустили.
товарняке на сене: прежде здесь возили лошадей.
себя овощей, семечек, зеленых арбузов, баклажан и прочего. Он первый и слег
с животом. Каждый час бегал вслед за остальными в тамбур.
пристроиться так, что у него все выливалось фонтанчиком через дырку.
черное даже. Появилась слизь, а в ней и сгустки крови.
женщина. Всех осмотрели. И Сашку тоже. Пощупали ему живот, взглянули на
язык.
называется станицей, и про то, что в садах растет желтый плод алыча. Прям на
улицу перевешивается, рви да жри до отвала. А у насыпи еще один плод, тоже
бесплатный: терном зовется. И его завались.
не видно. Шантрапа, все шакалы, которые могут ходить, кладут те косточки на
рельсу и долбят камнем. По всей станции звон да долбеж стоит!
губами. Как все из него выжало-то. Колька смотрел и удивлялся.
вагонах на дальнем тупике за водокачкой. На те вагоны он набрел случайно,
собирая вдоль насыпи терн, и услыхал, как из теплушки, из зарешеченного
окошечка наверху кто-то его позвал. Он поднял голову и увидел глаза, одни
сперва глаза: то ли мальчик, то ли девочка. Черные блестящие глаза, а потом
рот, язык и губы. Этот рот тянулся наружу и произносил лишь один странный
звук: "Хи". Колька удивился и показал ладонь с сизоватыми твердыми ягодами:
"Это?" Ведь ясно же было, что его просили. А о чем просить, если, кроме
ягод, ничего и не было.
решетку впились детские руки, другие глаза, другие рты, они менялись, будто
отталкивали друг друга, и вместе с тем нарастал странный гул голосов, словно
забурчало в утробе у слона.
вооруженный солдат. Он стукнул кулаком по деревянному борту вагона, не
сильно, но голоса сразу пропали, и наступила мертвая тишина. И руки пропали.
Остались лишь глаза, наполненные страхом. И все они теперь были устремлены
на солдата.
опомнившемуся Кольке, ловко развернул лицом к станции, будто знал, откуда он
взялся, и подтолкнул в спину.
будь Сашка в таком тяжелом состоянии, он тут бы выложил ему новость да про
чечмека бы спросил... Шпана, скажем, или беспризорщина, или жулье, или
блатяги?.. Эти названия ему известны. А тут - новенькое, переварить башкой
надо. Но Сашка был плох. Погибал, судя по всему, Сашка.
флаконе. Колька из жалости к брату половину тех таблеток сам пожрал (вот
отрава-то) и бурду выпил. Одному Сашке, он понимал, с такими лечениями не
выжить. Он даже градусник подержал за Сашку, но тут его засекли.
в другом вагоне.
напрасно. Врачиха оказалась твердокаменной. Чуть не силой, при помощи белого
мужчины, вытурила Кольку и велела не показываться возле Сашки. Не то,
пригрозила, его вообще увезут.
переговариваться с братом. Когда врачей не было, Сашка глуховато отвечал.
Приложив ухо к деревяшке, можно было разобрать.
лежак, спал под тем местом, где находился Сашка. А чтобы знал, что Колька
всегда при нем, он постукивал по дну вагона камешком. Сашка ему отвечал.
отмыли, очистили, провоняли известкой да карболкой. Так что первые, кто
хотел в него переселиться, не смогли там дышать, слезы катились. И потому
еще сутки ждали, когда вся дрянь из вагонов выветрится. В эти сутки Колька
еще раз пробрался к странному товарняку. Не поленился проделать кругаля по
колючим кустам, а все из-за одной лишь подлой привычки, свойственной любому
шакалу: кружить, как кружат осы именно там, где гонят! Известно, там всегда
что-нибудь да ухватишь. Пусть не ртом, а глазами... У нас и за погляд деньги
берут! А у шакалов детдомовских острый глазок за вторую пайку почитается.
вслушивался, ничего не мог обнаружить Видел солдата, но не того, что турнул
Кольку, а другого, повыше и покрупней, он вышагивал вдоль эшелона, стараясь
спрятаться от пекла в узкой вагонной тени.
поездов, проходящих через Томилино: санитарных с красными крестами на боках,
военных с танками под брезентом, с беженцами, с трудармейцами, даже с
зеками... Однажды они видели, как везли пленных фашистов, тоже в теплушках,
а ихних генералов так в отдельном шикарном вагоне... Их потом по Москве
колонной водили. Но этот эшелон, Колька мог поклясться, не был ни
фашистским, ни беженским. Он скорей был похож на их беспризорный поезд:
тоже, видать, не кормили. Так ведь шакалы и сами могли добыть себе
пропитание - привычное с детства дело! А взаперти-то как добудешь?
попадали в кутузку, последний раз за стибренный на рынке соленый огурец.
Пока их тащили, они тот огурец сжевали, а потом сидели всю ночь и орали, так
хотелось пить! Ну Кузьменышей хоть за соленый огурец запирали или еще за
что, а этих?.. Может, они директора почистили? Может, хлеборезку скопом
взяли?
раз вдоль состава глазом стрельнул, на ступеньку вскочил, и тут снова
раздались голоса. Уже не один вагон - все вагоны. Завопили, закричали,
заплакали...
какая странность, звуки и голоса из теплушек еще долго реяли в воздухе за
станцией, пока не растаяли в теплых сумерках.
него, как оказалось, этих криков и плача не слышал. И машинист седенький с
их паровоза мирно прохаживался, постукивал молоточком по колесам, и шакалы
суетились у поезда, и люди на станции двигались спокойно по делам, а радио
доносило бравурный марш духового оркестра: "Широка страна моя родная...". А
потом и мы двинулись в сторону неведомого нам Кавказа.
по хлипкому, по вздрагивающему временному мосту, наведенному в недавние
времена саперами, открылись нам затопленные сады, а потом на горизонте
засветились и далекие горы. Мы ликовали, будто сделали в своей жизни великое
открытие: "Горы! Смотрите, это же горы! Настоящие горы!" Они синели, как
редкие тучки на краю неба, и ехать до них, как оказалось, предстояло еще не
одни сутки! Дух захватывало от сверкающих вершин, в это время нам и правда
казалось, что все наши шакальи мечты об изобилии, о сытой и замечательно
радостной невоенной жизни непременно сбудутся.
эшелоном, из которого к нам тянули руки наши сверстники: "хи! хи!"Наши
поезда постояли бок о бок, как два брата-близнеца, не узнавшие друг друга, и
разошлись навсегда, и вовсе ничего не значило, что ехали они - одни на
север, другие - на юг.
Сашке и еще двоим сказали, что им нельзя ехать, слабы, и вообще, их надо
госпитализировать.
поезд его нельзя, с Колькой нельзя! Так и совсем уморят.
против белой врачихи, которая не пускает...
станицей, делать нечего. Хоть терна тут растет много и алычи много, а
косточек у насыпи так целый мильон, а выжить братья смогут лишь когда они
вместе, и в поезде...