Хромова.
законам, и мы не можем эти законы понять. Не дано. Да оно и к лучшему.
послышалось пренебрежение. И сразу чтото злое, неуправляемое зашевелилось
в нем, и он снова спросил, зная, что Званцеву будет неприятен его вопрос.
Околеваю. Знаешь, раньше я полагал, что зима, как таковая, кончается на
десяти градусах мороза. Если мороз сильнее, значит, это уже не зима, а
черт знает что. Пакость и мерзость. Прожив здесь два года, я изменил свои
убеждения. Теперь я думаю, что зима кончается на двадцати пяти градусах.
изводишь, зная, что ответить мне нечего.
закон, открыть я его открыл, но не могу еще доказать математически, чтобы
диссертацию оформить. В чем суть... Выйди на середину Пролива, так, чтобы
вокруг на десять километров ни одной души не было живой, и вслух скажи
что-нибудь такое, что другим знать не положено. Понимаешь? Так вот, завтра
же об этом будут знать все, кого это касается.
уж минут пять, как перестал тебя понимать.
только одному.
нашего главного инженера.
спину Званцева, еще раз крикнул, будто собаку дразнил: -У!
оборачиваясь.
вакуум не терпит. Тут тебе я формулировка, тут тебе и математика. Свято
место пусто не бывает.
крыльце конторы и, придерживая дверь, пропускает членов Комиссии.
с одним окошком, и не замечал ни ее шелушащихся стен, ни перекошенного
пола, ни выпирающей дверцы печи, грозящей вывалиться в любую минуту,
привык к высокому жесткому креслу. Еще в самом начале строительства он
облюбовал эту громадную табуретку и приколотил к ней подлокотники и
спинку. На столе стоял старомодный угластый телефон с мохнатым проводом,
стену украшала схема трубопровода на пожелтевшем ватмане, у двери
несколько вбитых в стену гвоздей заменяли вешалку.
зашел сюда в последний раз, чтобы попрощаться. Чувство расставания,
отчужденности охватило его, и в кресло он сел так, будто его на время
оставили в чужом кабинете, будто вот-вот зайдет хозяин, посмотрит на него
недоуменно- а ты, мол, кто такой? Панюшкин отрешенно посмотрел на дождевые
пятна, разбросанные по потолку, на замусоленную дверь, на бумаги,
показавшиеся вдруг ненужными, незначительными, неожиданно резко
почувствовал запах раскаленной глины, исходившей от печи...
кабинете? Ведь было! Только что он зашел сюда с робостью, неуверенно.
Неужели прощание все-таки состоится? Неужели и через это ему предстоит
пройти? Иначе откуда эта мгновенная переброска куда-то в будущее, когда ты
будешь лишь вспоминать об этом кабинетике, да и вспомнишь ли... Тогда уж
ов действительно станет для тебя чужим, и с удивлением будешь прикидывать:
где мог видеть это странное мрачноватое помещение? И мелькнет сумасшедшая
надеж.?
отчаянно скрипящая табуретка, воображающая себя креслом? Вдруг не во сне
ты все это видел, вдруг в самом деле помнят они тебя и где-то ждут?
дорогу, ни роковые цифры, ни вещие сны. Как и всякий человек дела, он был
уверен, что все это-блажь, которая нисколько не влияет на работу, если
работа хорошо продумана и организована. Но он всерьез опасался смутных
предчувствий, таких вот, как сегодня. Ведь не мог он быть чужим в своем
кабинете, а чувство такое возникло. Откуда оно? Интуиция?
относился к ним как к предупреждению, ну, вот как если бы неведомая сила,
какой-то оборотень преследовал его, неосторожно оставляя следы. Заметив ту
же кошку, перебегающую дорогу, Панюшкин мысленно благодарил ее и
настораживался, как охотник, заметивший на тропе след опасного хищника.
Через минуту он забывал о кошке, но подтянутость, внутренняя готовность
встретить скверную неожиданность оставались. Война с несуществующим
оборотнем больше напоминала игру и забавляла Панюшкина. Часто он забывал о
нем, но, когда появлялась передышка, возможность прикинуть варианты,
оборотень напоминал о себе, и Панюшкин, усмехаясь, мысленно разговаривал с
ним, как с равным противником, отстаивающим нечто противоположное. Конечно
же он прекрасно понимал, что оборотень не что иное, как он сам, его
сомнения, колебания, его собственная дерзость или усталость...
приехал в Поселок следователь, напившись, забрался в бульдозер и попер на
общежитие, чтобы снести с лица земли этот "клоповник", у Панюшкина
возникло ощущение, будто рычагами бульдозера в этот момент двигает
оборотень. И он, не разду мывая, стал на его пути, заслонив собой
жиденький барак, потому что знал-не будет барака, и завтра же половина его
обитателей уедет. И тогда снова рассылай заявки, объявления, требования и
жди, жди, пока снова соберется достаточно водителей, ремонтников,
сварщиков. Бульдозер каждую минуту мог раздавить его, вмять гусеницами в
сырой песок, и Панюшкин отступал, пятился, пока не уперся спиной в бревна
барака. Он мог отскочить в сторону, но он не сделал этого. Потом, поздно
ночью, глядя на свои еще вздрагивающие пальцы, он пытался понять - почему?
Только ли здравая мысль о спасении общежития руководила им? Нет, в тот
момент его душила злоба, он ненавидел бульдозер, этот сгусток холодного
металла, ненавидел Горецк "о.
станешь и ты к стенке!"
сантиметрах, потом эта глыба стали еще приблизилась, коснулась его,
прижала к стене так, что Панюшкин уже не мог вздохнуть. Он видел, как
хлопали двери общежития, вспыхивали окна, бежали люди. Фары не слепили,
они были по обе стороны от него и казались глазами оборотня - слепыми,
обезумевшими, испуганными. Да, он почувствовал неуверенность стального
ножа. Панюшкин осторожно выбрался из узкой щели между резаком и стеной,
лишь когда увидел, что Горецкий, не выключив мотор, спотыкаясь, ушел в
темноту.
бракованные трубы, потом-в обыкновенный грипп, в обильную партию водки для
поселкового магазина, в неожиданное бегство двух специалистов, без которых
бригада водолазов простояла почти неделю...
Министерства не забывали присылать поздравления к праздникам и пожелания
новых трудовых успехов, когда ему никто не объявлял выговоров, а,
наоборот, даже снимали прежние, Панюшкиа настораживался. И спешил, спешил,
стараясь выиграть час, сутки, - оборотень не мог оставить своих козней, он
опять что-то затеял, он опять где-то совсем близко. Казалось бы, и трубы в
достатке, и погода хорошая, и сварЩики не думают уезжать, а Панюшкиным
овладевало беспокойство, и он сутками не уходил с Пролива, наверняка зная,
что все это не может продолжаться слишком долго, что оборотень притаился,
может быть, вон за той сопкой, под тем листком календаря, прилетел в
самоле-Д тике, который кружит над Поселком, заходя на посадку.
в постельку, и никакая сила не вырвет их оттуда, Панюшкин радовался как
ребенок, хлопал себя ладонями но коленям, рассказывал занятные истории, а
потом вдруг умолкал, замыкался, будто почувствовав боль в сердце, будто
его беззаботный смех мог озлобить оборотня...
отрывая взгляда от отчета. И повторил:-Два ножа. Пираты затаили вдруг
дыханье.
фехтованья. Да, все знали атамана как вождя и большого специалиста в
фехтовальном деле...
Нина-машинистка, секретарь, курьер и еще бог знает кто. В общем, правая
рука Панюшкина. - Раз, думаю, дело до ножей дошло, значит, что-то будет, -