никого.
А маме скажем, что я была в садике, она все равно позже тебя придет...
пожалуйста!
тебе лешие слетятся, начнут щекотать, волосы драть... Нет! А кроме того, мне
придется идти в садик, упрашивать воспитательницу разрешить тебе денек
побыть дома, а она скажет, чтобы без справки не приходили, и мы с тобой
завтра отправимся в поликлинику за справкой, а там очередь, и мы проторчим
целый день...
щеколду и вышла, не взглянув на Вадима Кузьмича. Он долго слышал ее
горестные шаги по лестнице, а выйдя на балкон, увидел маленькую фигурку
дочери - понуро опущенная голова, руки в карманах и консервная банка,
которую она гнала перед собой. Танька знала, что отец смотрит на нес с
пятого этажа, но шла не оборачиваясь.
головой - дескать, слышу, знаю, спасибо, до вечера. Вот она вошла в калитку
детского сада, присоединилась к детям, таким же сонным и недовольным. Вадим
Кузьмин нашел взглядом воспитательницу. Она стояла в сторонке и предавалась
вялой утренней болтовне с такой же девахой из соседней группы. Танька
подошла к дощатому сараю, поковыряла пальцем столб, выкрашенный шефами из
воинской части в маскировочный зеленый цвет, потом постояла у какого-то
странного сооружения, сваренного из толстых железных прутьев, подняла желтый
лист и принялась внимательно рассматривать его бледные прожилки.
остатки ужина, читать не менее скучно, нежели описывать. Опустим этот
невеселый отрезок его жизни. Это непримечательное утро Вадим Кузьмич начисто
забыл к обеду. Забудем и мы, тем более что к основным событиям оно не имеет
никакого отношения.
листья волновали Анфертьева, словно обещание праздника. Сунув руки в карманы
светлого плаща, подняв куцый воротник, он шагал к метро и знал, уже
наверняка знал: это утро в нем останется в виде кадров, которые он без
устали снимал выхватывая отражения школьниц в пузырчатых льдинках луж, яркие
куртки малышей, которых родители растаскивали по садам и яслям, ворону на
мусорном ящике, темную очередь пожилых женщин, выстроившихся у дверей еще
закрытого магазина, лестниц метро, соскальзывающую в освещенное подземелье,
с визгом уносящиеся в темноту голубые вагоны, москвичей, вырванных из теплых
постелей всесильным законами бытия...
подъездами.
норовят пройти не какими-то там закоулками, дворами, проходами и проездами,
нет, идут центральными улицами, пересекают площади в самом широком месте,
шагают величаво, будто под ними не серый асфальт, а ковровая дорожка. Такие
люди ценят себя, относятся к себе с уважением, прислушиваются к своему
мнению. Рискнув, можно предположить, что эти граждане самолюбивы и
тщеславны. Они знают, чего хотят в ближайшем будущем и в более отдаленном,
им известны слабости своего начальника, и они никогда о них не забывают, не
упустят случая воспользоваться ими, их не устраивают ни должность, ни
зарплата... Ну, и так далее.
это лишь для того, чтобы в конце концов пояснить: Анфертьев к таким людям не
относился. Он терпеть не мог ритуала предъявления удостоверения в проходной
завода, хотя там мог любезно раскланяться с директором товарищем
Подчуфариным, перекинуться ласковым словцом с его заместителем Квардаковым,
напомнить о причитающемся отпуске, премии, отгуле. Избегал Анфертьев
пользоваться и вспомогательной проходной по той простой причине, что
располагалась она метров на двести дальше, нежели щель в заборе, которую он
облюбовал несколько лет назад. Этот неприметный лаз был скрыт от бдительных
глаз вахтеров и охранников зарослями клена, от щели по ту сторону забора
вела не 'асфальтированная дорожка, огороженная портретами передовиков
производства, а милая его сердцу уютная тропинка, свободно петляющая между
деревьями.
кирпичным столбом и бетонной плитой, Вадим Кузьмич оказался на заводском
дворе среди посаженных во время апрельских субботников деревьев. Сейчас все
осыпалось, шуршало под ногами и тревожило, и приходила грусть, но не
гнетущая, а какая-то желанная. Анфертьев отдался ей целиком и полностью, как
выражался директор завода Геннадий Георгиевич Подчуфарин.
недозволенность. А кто из нас удержится, чтобы не совершить нечто запретное,
но не очень опасное для общества и нравственности! Ах, как хочется иногда
выкинуть какое-нибудь отчаянное коленце, шало оглянуться, хихикнуть про себя
и нырнуть за угол! Когда раздавалась трель вахтерского свистка, Анфертьев не
останавливался, а, наоборот, припускался наутек, петляя между деревьями,
словно опасаясь пальбы из короткоствольных карабинов. В заводоуправление он
вбегал запыхавшийся и счастливый...
дороге из дома на службу. Куда деваются наши остроумие, раскованность и
свобода суждений об устройстве миров и государств, о народонаселении Китая и
связанной с ним зерновой проблеме, о мировой революции и сроках ее
проведения, о продовольственной программе и возрождении Нечерноземья, о
летающих тарелках, пришельцах, о пальцах Розы, взгляде Джуны, заблуждениях
Ажажи... Куда это все девается? Что происходит в тот неуловимый миг, когда
мы переступаем порог родного завода, конторы, редакции?
сохраняют значительность, но как далек смысл наших слов от того, что мы
отстаивали полчаса назад за завтраком! Но и это не самое страшное, что может
произойти с человеком за колдовской служебной дверью. Черт с ними, с
убеждениями! Беда, когда мы сами меняем свой знак на противоположный и
начинаем послушно восхищаться тем, над чем только что смеялись, поносим то,
что совсем недавно вызывало в нашей душе искреннее благоговение. И того, кто
не сумел перестроиться так же быстро и убедительно, мы клеймим последними
словами, вытаскиваем на товарищеский суд, а то и на суд куда более высокого
пошиба. Так нельзя, это нехорошо. Вещи, которыми ты гордился по дороге на
работу, недопустимо превращать в посмешище, надев служебные нарукавники.
уходили в своих суждениях, мы неизменно будем возвращаться к Вадиму
Кузьмичу.
догадывается о том, что выкинет в ближайшее время, но мы-то знаем! Однако
всему свое время.
подъездов и центральных проходных с их отработанным ритуалом опознавания,
они давили на него, а несолидная щель в заборе позволяла сохранить хотя бы
видимость независимости. Чтобы уже не возвращаться к этому, давайте
согласимся с тем, что у каждого из нас есть своя щель в заборе, а у кого ее
нет, того можно попросту пожалеть. Щель может принять вид собаки, авторучки,
девушки, знакомого валуна на Южном побережье Крыма и даже обернуться
самогонным аппаратом. И такие случаи известны.
нам оставаться... Впрочем, нет. Отставить. Никаких тостов. Безнравственно
пить в то время, когда весь наш народ включился в борьбу с пьянством.
Давайте просто согласимся с тем, что каждому желательно иметь свою щель в
заборе. И пусть каждый сам решает, что он разумеет под забором, а что - под
щелью.
располагалось заводоуправление - двухэтажное здание, облицованное
голубоватой плиткой, которую подарил директору Подчуфарину начальник
какого-то строительного управления в благодарность за ремонт двух
экскаваторов. Голубой цвет выглядел легкомысленно, да и характеру Геннадия
Георгиевича не подходил - директор был крут, упрям, немногословен. Анфертьев
про себя посмеивался над Директорскими галстуками - темными, с узлами на
резинках, захлестывающихся где-то у затылка.
этого у Подчуфарина выработалась устойчивая привычка: время от времени он с
усилием поводил головой из стороны в сторону, будто освобождаясь от
невидимых пут, мешающих ему жить.
снабженцев, диспетчеров автохозяйства, тут же, в большой, сорокаметровой
комнате, размещалась бухгалтерия. Протиснувшись между столами учетчиков,
счетоводов, бухгалтеров, вы окажетесь перед маленькой картонной дверью
фотолаборатории. Рядом за такой же дверью, в такой же каморке громоздился
архив бухгалтерских документов - полки, заваленные папками,
скоросшивателями, связками скучнейших бумаг, разобраться в которых ничуть не
проще, чем в шумерской клинописи. Третью каморку занимала главный бухгалтер
Зинаида Аркадьевна.
управлении городскими банями или в нотариальном учреждении, представить
бухгалтерию нетрудно. Десяток разношерстных столов из прессованной стружки,
счеты, папки, подоконники, заваленные бумагами и горшками с цветами. Эти
цветы были последним прибежищем возвышенных порывов женщин, проводивших
Громыко Ольга
Афанасьев Роман
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Каменистый Артем
Распопов Дмитрий