обрывками растерянных снов. Неужели где-то там есть еще люди, война, смерть
и беды? Когда это было, и было ли это когда-нибудь вообще? Воздух в
зимовейке горчил, густая, неземная тишина убаюкивала, укрывала от всяких
забот и хлопот, пьянила свободным и одиноким существованием. Успокоившееся
тело раскинулось во всю сласть, лежало молча и забывчиво, не напоминая о
себе ни одним желанием.
спросила она.
зимнего загара, круглое лицо обмякло и светилось сквозь сон вольной улыбкой.
Оно за эти годы чуть поддубело, огрубло, с него исчезли совсем, а исчезать
стали еще при нем, девическое нетерпение и удивление, которые вечно были на
виду: ой, как интересно, а что дальше? Сказка скоро кончилась, все тайны
были открыты, а если и выпадало иной раз что-то еще удивительное, то оно
догоняло, казалось, из прошлого, из того, что в спешке было пропущено по
пути.
вздымались вместе с грудью, чуть пошевеливаясь в пальцах. Андрей заметил,
что руки тоже набрякли и потяжелели - это от работы.. От глубокого и ровного
дыхания исходил теплый и сладкий, парной запах.
бьется ее сердце. Оно стучало отчетливо и близко, с каждым тукающим ударом
наполняя его неясной, болезненной тревогой. Она, тревога эта, все прибывала
и прибывала, и оттого, что он не знал, к чему она относилась и что
предвещала, было еще неспокойней. Лежать больше он не мог и поднялся,
тихонько сполз с нар и воровато, из-за спины, оглянулся на спящую Настену.
"Спи, спи", - зачем-то шепнул он, но больше всего он хотел, чтобы она
проснулась. Быть рядом с ней и не слышать ее, пропустить все, что она могла
бы сказать и сделать, становилось невмочь, в груди быстро выстыло и
опустело, сжалось, требуя движения и тепла.
глаза свет. Казалось, все солнце, стоящее как раз над горой, скатывалось с
горы сюда. Снег пыхал, искрился, а в легких тенях отливало мякотной синью.
Тепло было весеннее, с запахом. На углу крыши у зимовейки наплавлялась
сосулька, на мелких от снега, проплешистых местах распрямлялся голубичник.
коня, затем спустился к Ангаре, чтобы посмотреть, не видать ли чего
постороннего. Но беспокойство не исчезало. Андрею казалось, будто сейчас,
как раз в эти минуты он по своей глупости теряет что-то важное,
невозвратное, донельзя необходимое ему, чего потом не найти.
опять приткнулся к ней, прильнул головой к ее груди, но, задыхаясь от
близости, отстранился. Настена во сне нашла рукой его голову, провела по
волосам, и от этого прикосновения ему вдруг стало легче. Он закрыл глаза и,
чувствуя на плече спасительную руку Настены и представляя, как он, медленно
кружась, вворачивается в какую-то мягкую и просторную пустоту - это всегда
помогало ему уснуть, - скоро забылся.
и он, вздрогнув, очнулся. Она улыбнулась ему.
уклон.
доводилось - на самом дне. А все потому, что рядом с тобой. Гляжу на тебя и
не верю, что это ты. А во сне, вот видишь, поверила, растаяла до последней
капельки. Спокойно-спокойно было...
удивлением и ожиданием. Настена хотела подняться, но он удержал, и она,
обрадованная этим, засмеялась.
от него все равно не деться.
воевал и воевал, не прятался, не хитрил, а тут нашло. Нашло-наехало так - не
продохнуть. Зря это не бывает. Зря не зря - теперь уж дело сделано,
переделывать поздно.
той рвущейся, прыгающей злостью, какая бывает, когда ее не к кому обратить.
Как у тебя духу хватило?!
прикидывается, не выдумывает: - Невмоготу стало. Дышать нечем было - до того
захотелось увидеть вас. Оттуда, с фронта, конечно, не побежал бы. Тут
показалось вроде рядом. А где ж рядом? Ехал, ехал... до части скорей
доехать. Я ж не с целью побежал. Потом вижу: куда ж ворочаться? На смерть.
Лучше здесь помереть. Что теперь говорить! Свинья грязи найдет.
после сызнова поднимать, расстреливали бы по три раза. Чтоб другим неповадно
было. Моя судьба известная, и нечего теперь о ней хлопотать. Я шел и думал:
приду, погляжу на Настену, попрошу прощенья, что сломал ей жизнь, что гнул
без нужды да изголялся, когда можно было жить. И правда - чего не жилось?
Молодые, здоровые, всем, как нарочно, друг под друга подогнанные. Живи да
радуйся. Нет, надо было каприз показывать, власть держать. Вот дурость-то. И
сам же понимал, что дурость, не совсем ведь остолоп, понятье какое-то есть,
а остановиться не мог. Казалось как: успеем, наживемся, налюбимся - век
большой. Вот и успели. Думаю, приду, покажусь Настене на глаза, покаюсь,
чтоб извергом в памяти не остался, погляжу со сторонки на отца, на мать, и
головой в сугроб. Зверушки постараются: приберут, почистят. А уж чтоб вот
так с тобой быть - и не надеялся, не смел. Это-то за что мне привалило? За
одно за это, если б жить не вспохват, я должен тебя на руках носить.
себя оставлять ни к чему, не пригодится. Что есть, то и выкладывай. Вот.
Пришел, думал, ненадолго, думал, до прощенья да до прощанья, а сейчас уж
охота до лета дотянуть. Посмотреть напоследок, какое лето. Охота, и все -
хоть убей. А тут ты сегодня обогрела - в пору скулить от радости. - Он
поперхнулся, сглатывая комок в горле, и помолчал. - Мне от тебя много не
надо, Настена. Ты и так сколько сделала. Потерпи еще эти месяцы, потаись, а
там, придет пора, я сгину. Но потерпи. Немало ты от меня вынесла, вынеси еще
и это.
почему-то не хотелось, слова не отделялись из одной общей тяжести, и она
промолчала. Он помедлил, подождав, и продолжал:
станет, приходи. А я молиться буду, чтоб пришла. На люди мне показываться
нельзя, даже перед смертным часом нельзя. Уж что-что, а это я постараюсь
довести до конца. Я не хочу, чтоб в тебя, в отца, в мать потом пальцем
тыкали, чтоб гадали, как я прятался, следы мои нюхали. Чтоб больше того
придумывали, косточки мои перемывали. Не хочу. - Он приподнялся и сел на
нарах, лицо его заострилось и побледнело. - И ты - слышишь, Настена? - и ты
никогда никому, ни сейчас, ни после, никогда не выдашь, что я приходил.
Никому. Или я и мертвый тебе язык вырву.
теперь они сидели рядом, касаясь локтями друг друга, и она слышала его
тяжелое, гудящее, как в полости, дыхание.
окошке. Но помни, всегда помни, живой я буду или неживой, где для меня
горячо и где холодно. Потом, когда все это кончится, ты еще поправишь свою
жизнь. Должна поправить, у тебя время есть. И может статься, когда-нибудь
тебе будет так хорошо, что захочется за свое счастье выпростать себя до
конца, сказать все, что в тебе есть. Это не трогай. Ты единственный человек,
кто знает про меня правду, остальные пускай думают что хотят. Ты им не
помощница.
спросила Настена. Она растерялась и не знала, что говорить, этот чисто бабий
расхожий вопрос, в котором не столько обиды, сколько мольбы, сорвался у нее
сам собой и прозвучал жалобно, но Андрей, казалось, даже обрадовался ему,
чтоб под его смирением успокоиться совсем.
все, как есть. В другой раз я бы, наверно, не стал такое говорить, а теперь
приходится. Я теперь и сам не соображаю, что делаю, зачем делаю. Будто не я
живу, а кто-то чужой в мою шкуру влез и мной помыкает. Я бы повернул вправо,
а он нет - тянет влево! Ну ничего, уж немножко осталось.
пугать: страшней не будет. Это я при тебе слабину дал. Зато все, что надо,
сказал, обо всем предупредил. Легче стало. Теперь ты говори.
меня не подпускает - сама. Так и не научусь, поди, никогда хлебы печь.
смотрит. Тоже сдал. Кряхтит все, устает сильно. А тут еще я его позавчера
оглоушила.
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Березин Федор
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Белогорский Евгений