- Подожгу, - грозилась она, приезжая из совхоза. - Мое дело маленькое.
Не хочете уходить, хочете гореть - горите. А я из-за вас страдать не
собираюсь.
Тем же - как скорей получить вторую половину причитающихся за усадьбу
денег - озабочен был и Петруха, сын старухи Катерины. Но Петруху держала
другая беда. Еще два года назад какие-то люди, которые ходила по Матере и
простукивали, просматривали чуть ли не все постройки, прибили на Петрухину
избу жестяную пластинку: "Памятник деревянного зодчества. Собственность Ак.
наук". Петрухе сказали, что его избу увезут в музей, и он поначалу очень
загордился: не чью-нибудь, Петрухину избу выделили и отметили, люди станут
платить деньги, чтобы только посмотреть, что это за изба, какой редкой и
тонкой работы кружева на ее оконных наличниках, какая интересная роспись на
заборках, какие в ней полати, из каких она сложена бревен. И хоть на
мельнице и мангазее тоже висели такие же пластинки, но то мельница и
мангазея, а тут жилая изба - ну разве можно сравнивать? Пока это временная
пластинка, там, в музее, будет другая: "Изба крестьянина из Матеры Петрухи
Зотова..." - или нет: "...крестьянина из Матеры Никиты Алексеевича Зотова".
Все станут читать и завидовать Петрухе - Никите Алексеичу Зотову. При
рождении его действительно назвали и записали Никитой, а при жизни за
простоватость, разгильдяйство и никчемность перекрестили в Петруху. Теперь
никто уже и не помнил, что он Никита, родная мать и та называла Петрухой, да
и сам он только в мечтах, когда его награждали и возносили как человека
особенного, прославленного, тайком доставал и ставил в строку свое законное
имя, а в каждодневном своем житье-бытье обходился Петрухой. Но уж на
дощечке, на надписи он, как полагается, должен быть при полном величанье.
Но проходили месяцы и месяцы, люди, которые облюбовали Петрухииу избу,
не давали о себе знать, и Петруха забеспокоился. Аванс, половина компенсации
за избу, был давно прожит и пропит, для получения второй половины
требовалось, чтобы Петрухиной избы как таковой на месте не существовало.
Весь последний год Петруха писал письма и требовал, чтобы "Ак. паук" забрала
свою собственность. Никто ему не отвечал. Он уже и не рад был музею - черт с
ней, с вечной и звонкой надписью на дощечке - получить бы деньги. Петруха
после колхоза никуда не прибился и нигде не работал, сшибал копейки чем
попадя и жил с матерью впроголодь, а в это время где-то в ведомости напротив
его фамилии стояла круглая цифра - тысяча рублей, целое состояние. Дело
оставалось за небольшим - убрать избу. Не будь этой "Ак. наук", он бы мигом
убрал: Петрухина усадьба стояла наособицу, так что за соседей можно было не
тревожиться. Но "собственность Ак. наук" покуда его тоже удерживала.
Печатными буквами пробито, что не его, не Петрухина, собственность - не
напороться бы на неприятность. Вот как: изба Петрухина, а собственность не
Петрухина - поди разберись, кто ей хозяин. И ему не дают, и сами не берут.
- Они у меня дождутся, - угрожающе кивал Петруха куда-то далеко поверх
Ангары. - Дерево не железо, оно само может пыхнуть. Потом спрашивай, чья
собственность. Дождутся.
Вот они, Клавка с Петрухой, да еще, наверно, кой-кто из молодых, кто
уже уехал и не уехал, переменам были рады и не скрывали этого, остальные
боялись их, не зная, что ждет впереди. Тут все знакомо, обжито, проторено,
тут даже и смерть среди своих виделась собственными глазами ясно и просто -
как оплачут, куда отнесут, с кем рядом положат, там - полная тьма что на
этом, что на том свете. И когда приезжал ненадолго из совхоза Павел и Дарья
принималась расспрашивать ого, он отвечал неохотно и как бы виновато, словно
боясь ее испуга, того, что новое не способно вместиться в ее старые понятии.
- Баня, говоришь, на всех одна? - ахала она, пытаясь представить, что
это за баня. - Ишо не легче! На столь народу одна?.. Свою-то нельзя, ли че
ли, поставить?
- Где ее там ставить?..
- Господи! Я, кажись, грязью лутче зарасту, чем в этую оказину идти.
А тут еще одна новость: в подпольях вода. Если она есть теперь, будет и
на тот год - нынче и лето не сырое. Значит, надо поднимать подполье, коли
есть куда его поднимать, делать из него лунку с деревянным настилом. Так, на
огород в полторы сотки, пожалуй, и лунки хватит. Невелика земля - курицы
ископают, и они же приберут.
Помянешь, ох, помянешь Матеру...
6
А когда настала ночь и уснула Матера, из-под берега на мельничной
протоке выскочил маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не
похожий зверек - Хозяин острова. Если в избах есть домовые, то на острове
должен быть и хозяин. Никто никогда его не видел, не встречал, а он здесь
знал всех и знал все, что происходило из конца в конец и из края в край на
этой отдельной, водой окруженной и из воды поднявшейся земле. На то он и был
Хозяин, чтобы все видеть, все знать и ничему не мешать. Только так еще и
можно было остаться Хозяином - чтобы никто его не встречал, никто о его
существовании не подозревал.
Еще раньше, выглядывая из норы, из своего давнего убежища на берегу
мельничной протоки, он видел, что с вечера взошли и скоро погасли звезды.
Быть может, они были где-то и теперь, потому что стекал же сверху серый
сумеречный свет и откуда-то он должен же был браться, но даже его острые
глаза не различали их. К тому же он не любил смотреть в небо, оно вводило
его в неясное, беспричинное беспокойство и пугало своей грозной
бездонностью. Пускай туда смотрят и утешаются люди, но то, что они считают
мечтами, всего лишь воспоминания, даже в самых дальних и сладких рисованных
мыслях - только воспоминания. Мечтать никому не дано.
Ночь была теплая и тихая, и, наверно, в другом месте - темная, но
здесь, под огромным надречным небом, проглядная и сквозная. Было тихо, но в
этой сонной и живой, текущей, как река, тишине легко различались и журчание
воды на верхнем, ближнем мысу, и глухой и неверный, как от ветра в деревьях,
шум переката далеко на левом чужом берегу, и редкие мгновенные всплески
запоздало играющей рыбы. Это были верхние, податливые слуху звуки, звуки
Ангары, услышав, распознав которые, можно было услышать и звуки острова:
тяжкий, натужный скрип старой лиственницы на поскотине и там же глухое
топтание пасущихся коров, сочную, сливающуюся в одно звень жвачки, а в
деревне - непрестанное шевеление всего, что живет на улице, - куриц, собак,
скотины. Но и эти звуки были для Хозяина громкими и грубыми, с особенным
удовольствием и особенным чутьем прислушивался он к тому, что происходит в
земле и возле земли: шороху мыши, выбирающейся на охоту, притаенной возне
пичуги, сидящей в гнезде на яйцах, слабым замирающим ихам качнувшейся ветки,
которая показалась ночной птице неудобной, дыханию взрастающей травы.
Выскочив из норы и прислушавшись, привычно осознав все, что творится
кругом, с той же привычной неспешностью и заботностью Хозяин повел свой путь
по острову. Он не держался одной дороги, сегодня мог бежать левой стороной,
а завтра правой, мог с половины земли, откуда-нибудь от сосновой рощи,
повернуть назад, а мог добежать до конца или даже пробраться на Подмогу и
часами оставаться там, проверяя и ее жизнь, но никогда он не пропускал
деревню. Чаще всего всякие изменения происходили в ней. И хоть
предчувствовал Хозяин, что скоро одним разом все изменится настолько, что
ему не быть Хозяином, не быть и вовсе ничем, он с этим смирился. Чему быть,
того не миновать. Еще и потому он смирился, что после него здесь не будет
никакого хозяина, не над чем станет хозяйничать. Он последний. Но пока
остров стоит, Хозяин здесь он.
Он взбежал на бугор, рядом с тем местом, где сидела днем старуха Дарья,
и, подняв голову, осмотрелся. Покойно, недвижно лежала Матера: темнели леса,
водянисто серебрилась по земле молодая трава, большими расплывчатыми пятнами
чернела деревня, где ничто не стучало и не бренчало, но словно бы
подготовлялось к стуку и бряку. Дневное тепло выстыло, и от земли вставали
прохладные, с горьковатыми протечами запахи. Откуда-то прорвался слабый и
тяжелый дых ветра, охнул и сел - как волна, втянутая в песок. Но длинней и
тревожней скрипнула старая лиственница, и ни с чего, будто спросонья, слепо
мыкнула, как мяукнула, корова. Далеко в береговых зарослях смородиновый
куст, прижатый книзу другим кустом, наконец освободился от него и,
покачиваясь, встал в рост. Хлипнула вода - или лопнул плававший с вечера
пузырек, или содрогнулась, умирая, рыба: по траве пробежала и убежала узкой
полоской незнакомая рябь, и только теперь сорвался с березы, что рядом с
лиственницей на поскотине, последний прошлогодний лист.
Хозяин направился в деревню.
Он начал ее обег, как всегда, с барака на голомыске, где жил Богодул.
Длинный и низкий, как баржа, барак давно провонял запустением и гнилью, и
присутствие Богодула ничем не помогало ему. Что наскоро ставится, скоро и
старится. В Матере были постройки, которые простояли двести и больше лет и
не потеряли вида и духа, эта едва прослужила полвека. И все потому, что не
было у нее одного хозяина, что каждый, кто жил, только прятался в ней от
холода и дождя и норовил скорей перебраться куда поприличней. Богодул тем
более не хозяин, хоть перебираться ему никуда и не придется.
Богодул спал в крайней к деревне комнате. Сквозь окно и стены доносился
его могучий, на два голоса, туда и обратно, храп, прислушавшись к которому,
Хозяин уже не в первый раз почуял: здесь, в Матере, и достанет наконец
Богодула смерть, что живет он, как и Хозяин тоже, последнее лето.
Когда-то протока тянулась тут одной прямой и ровной струей, но
постепенно своротом с носа острова натащило сюда камней, и живая, быстрая
вода отошла влево, а за мысом кисло теперь бестечье с илистым дном и
качающимися водорослями. Ниже протока поправлялась, натягиваясь во всю свою
ширь, там опять появлялся каменишник с песком и вырастал яр, на котором и
построилась деревня. Первой, еще не взобравшись на яр, словно устав и
отстав, стояла отдельно изба Петрухи Зотова. Знал Хозяин, что Петруха скоро
распорядится своей избой сам. От нее исходил тот особенный, едва уловимый
одним Хозяином, износный и горклый запах конечной судьбы, в котором нельзя
было ошибиться. Вся деревня из конца в конец курилась по ночам похожим
истанием, но у Петрухиной избы он чувствовался свежей. Чему быть, к тому
Аникина Наталья
Зыков Виталий
Каменистый Артем
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Смоленский Вадим