АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Тем не менее я должен был как можно скорее уехать отсюда, прежде чем полицейский начнет размышлять или говорить об этой истории. Поэтому я решил, пока мне везет, довериться своему счастью.
Я справился о ближайшем скором поезде в Швейцарию. Он уходил через час. Хозяйке я объявил, что должен на день съездить в Цюрих и возьму с собой только один чемодан. Я скоро вернусь, поэтому второй оставляю у нее и прошу его сохранить. Потом я отправился на вокзал. Знаком ли вам этот мгновенный отказ от предосторожностей, которым человек следовал годами?
- Да, - сказал я. - Но тут часто ошибаешься. Почему-то вдруг начинаешь думать, что судьба обязана дать реванш. Ничего подобного. Она никому ничем не обязана.
- Разумеется, - согласился Шварц. - Но иногда перестаешь вдруг доверять старым методам и думаешь, что нужно попробовать что-нибудь новое. Елена говорила мне, что я должен просто вместе с нею в поезде пересечь границу. Я не послушался ее и едва не погиб, если бы не ее предусмотрительность. Поэтому я подумал, что теперь должен подчиниться и сделать так, как она хотела.
- И вы это сделали?
Шварц кивнул.
- Я взял билет первого класса. Роскошь всегда вызывает доверие. Только тогда, когда поезд уже тронулся, я вспомнил о деньгах, что были при мне. В купе я не мог их спрятать. Я был не один. Кроме меня там сидел еще человек с бледным лицом. Чувствовалось, что он очень волнуется. Оба туалета в вагоне оказались заняты. Между тем поезд прибыл на пограничную станцию. Я инстинктивно бросился в вагон-ресторан, сел за столик и заказал бутылку дорогого вина и несколько блюд.
- У вас есть багаж? - спросил кельнер.
- Да, в соседнем вагоне первого класса.
- Может быть, вы дождетесь, пока пройдет досмотр? Я мог бы это место оставить за вами.
- Боюсь, что это продлится довольно долго. Принесите мне пока поесть, я голоден. Уплатить я могу вперед, чтобы вы не опасались, что я сбегу.
Я надеялся, что в вагоне-ресторане смогу избежать проверки, однако ошибся. Не успел кельнер принести вино и тарелку супа, как появились двое в форме. К тому времени я засунул деньги под войлочную подстилку на столе, поверх которой лежала скатерть. Письмо Елены я вложил в паспорт.
- Паспорт, - отрывисто сказал чиновник.
Я подал ему паспорт.
- Есть багаж? - спросил он, не успев даже раскрыть паспорт.
- Только небольшой чемодан, - сказал я. - В соседнем вагоне первого класса.
- Вы должны нам показать его, - сказал второй.
Я встал.
- Оставьте место за мной, - сказал я кельнеру.
- Конечно! Вы же уплатили вперед.
Первый чиновник взглянул на меня.
- Вы уже уплатили?
- Да. Ведь иначе я не смог бы пообедать, за границей уже надо платить валютой. А у меня ее нет.
Чиновник вдруг засмеялся.
- Неплохая идея! - заметил он. - Странно, что она немногим приходит в голову. Идите вперед. Мы осмотрим еще один вагон.
- А мой паспорт?
- Мы вас найдем.
Я вошел к себе в купе. Мой спутник сидел там, и вид у него был еще более беспокойный. Пот катился с него градом. Платок, которым он вытирал себе лицо, был совсем мокрый.
Я взглянул на вокзал и открыл окно. Если бы меня захотели арестовать, выскакивать, конечно, было бессмысленно. Однако открытое окно все-таки несколько успокаивало.
Второй чиновник появился в дверях.
- Ваш багаж!
Я вынул чемодан и раскрыл его. Он взглянул внутрь. затем осмотрел чемодан моего спутника.
- Хорошо, - сказал он и попрощался.
- А паспорт? - спросил я.
- Он у моего коллеги.
Его коллега появился в ту же минуту. Оказалось, однако, что это уже другой - член национал-социалистской партии - худой, в очках и высоких сапогах.
Шварц улыбнулся.
- Как немцы любят сапоги!
- Они нужны им, - сказал я. - Ведь они бродят по колено в дерьме.
Шварц осушил стакан. Вообще в течение ночи он пил мало. Я взглянул на часы: было уже половина четвертого. Шварц заметил это.
- Теперь осталось уже немного, - сказал он. - У вас будет еще достаточно времени, чтобы нанять лодку и сделать все остальное. Я уже приближаюсь к периоду счастья, а о нем долго рассказывать невозможно.
- Чем закончилась проверка? - спросил я.
"Партайгеноссе" ["товарищ по партии" - так нацисты называли друг друга] прочел письмо Елены. Он вернул мне паспорт и спросил, есть ли у меня в Швейцарии знакомые. Я кивнул.
- Кто?
- Господа Аммер и Ротенберг.
Это были имена двух нацистов, которые работали в Швейцарии. Каждый эмигрант, побывавший в этой стране, знал и ненавидел их.
- А кто еще?
- Наши друзья в Берне. Надеюсь, не нужно перечислять их всех?
Он выбросил руку вперед.
- Конечно! Желаю удачи! Хайль Гитлер!
Мой спутник, однако, оказался менее удачливым. Его заставили предъявить все бумаги и подвергли перекрестному допросу. Он потел, заикался и выглядел очень жалким. Я не мог больше этого вынести.
- Можно мне вернуться в вагон-ресторан? - спросил я.
- Разумеется! - откликнулся "партайгеноссе". - Приятного аппетита!
Вагон-ресторан был полон. За моим столиком сидела компания американцев.
- Где же мое место? - спросил я кельнера.
Он пожал плечами.
- Я не мог его сохранить за вами. Что поделаешь с этими американцами? Они не понимают ни слова по-немецки и садятся, где им вздумается. Займите другое место чуть подальше. Не все ли равно, за каким столом сидеть? Я уже переставил туда ваше вино.
Я не знал, что делать. Семья американцев весело и бесцеремонно заняла все четыре места за моим столиком. Там, где лежали мои деньги, сидела сейчас прелестная шестнадцатилетняя девушка с фотоаппаратом. Если бы я стал настаивать на том, чтобы обязательно занять свое место, это возбудило бы только всеобщее внимание. Мы находились еще на германской территории.
Я был в нерешительности.
- Присядьте пока за тот стол, - посоветовал кельнер. - Вы сможете занять свое прежнее место, как только оно освободится. Американцы едят быстро - пару бутербродов с апельсиновым соком - и все. А я затем подам вам настоящий обед.
- Хорошо.
Я сел так, чтобы наблюдать за деньгами. Странно - еще минуту назад я отдал бы все, лишь бы пробраться за границу. Но теперь я сидел и думал только о деньгах. Я готов был напасть на этих американцев, чтобы заполучить деньги, едва только поезд окажется в Швейцарии.
Мимо, по перрону, провели маленького потного человека из моего купе. При взгляде на него меня охватило глубокое бессознательное удовлетворение, что это был не я. Я жалел его, но дешевое чувство сострадания, охватившее меня, было всего лишь небольшой подачкой судьбе. Конечно, я был отвратителен, но я ничего не мог и не хотел предпринять. Я хотел спастись, и мне нужны были мои деньги. Ведь это были не просто деньги - обыкновенное, шкурное, эгоистическое личное счастье, - они означали безопасность, покой, жизнь с Еленой - пусть хотя бы в течение нескольких месяцев. Нам никогда не освободиться от этого. Но наше второе "я", которое не поддается контролю, всегда наблюдает за этой комедией...
- Господин Шварц, - прервал я его, - как вы все-таки опять завладели деньгами?
- Вы правы, - смутился он. - Я отвлекся. Но эта нелепая тирада посвящена все той же теме. В вагон-ресторан вошли швейцарские таможенники. Оказалось, что у американцев были не только чемоданы, но и крупные вещи в багажном вагоне. Они удалились, и дети последовали за ними. Кельнер оказался прав: с едой американцы управились быстро. Стол был убран, и я пересел опять на свое место. Я положил руку на скатерть и почувствовал небольшую выпуклость.
- С таможенным досмотром покончено? - спросил кельнер, переставляя бутылку ко мне на стол.
- Конечно, - сказал я. - Принесите мне жаркое. Мы уже в Швейцарии?
- Еще нет. Как только тронемся, переедем границу.
Он ушел. Когда же, наконец, тронется поезд? Меня охватило последнее лихорадочное нетерпение. Оно вам, конечно, знакомо. Я смотрел в окно на перрон. Там стояли и ходили люди. Приземистый человечек в смокинге и коротких брюках продавал с никелированной тележки шоколад и гумпольдкирхенское вино, яростно зазывая покупателей. Показался мой знакомый - вспотевший пассажир, теперь он был один и быстро бежал к вагону.
- Однако вы здорово пьете, - послышался голос кельнера.
- Что вы сказали?
- Я говорю, что вы пьете вино, словно заливаете пожар.
Я взглянул на бутылку. Она была почти пуста. Я не заметил, как выпил ее. В этот момент вагон дрогнул. Бутылка наклонилась и упала. Я успел подхватить ее. Поезд тронулся.
- Принесите мне еще одну, - сказал я.
Кельнер исчез. Я вытащил деньги из-под скатерти и сунул их в карман. Вернулись американцы. Они уселись за стол, откуда я только что пересел, и заказали кофе. Девочка принялась фотографировать пейзажи. У нее был хороший вкус: мы проезжали через красивейшие места мира.
Кельнер принес вино.
- Мы уже в Швейцарии.
Я заплатил и дал ему хорошие чаевые.
- А вино возьмите себе, - сказал я. - Оно мне уже не нужно. Я хотел отметить одно событие, но, кажется, и одной бутылки оказалось более чем достаточно.
- Это оттого, что вы выпили его натощак, - объяснил он.
- Возможно.
Я встал.
- Может быть у вас день рождения?
- Юбилей, - сказал я. - Золотой юбилей.
Маленький человек в купе некоторое время сидел молча. Пот с него, правда, уже перестал литься, но видно было, что костюм и рубашка у него насквозь мокрые.
Он спросил:
- Мы уже в Швейцарии?
- Да, - ответил я.
Он ничего не сказал и выглянул в окно. Мимо проплыла станция с швейцарским названием. Поезд остановился. На перроне появился начальник станции - швейцарец. Двое швейцарских полицейских болтали возле груды багажа, предназначенного для погрузки. В киоске продавали швейцарский шоколад и колбасу.
Человек высунулся в окно и купил швейцарскую газету.
- Это уже Швейцария? - спросил он мальчишку.
- Да. Что еще? Десять чернушек.
- Что?
- Десять чернушек! Десять сантимов, за газету!
Он отсчитал деньги с таким видом, будто получил крупный выигрыш. Перемена валюты, кажется, в конце концов его убедила. Мне он не поверил. Он развернул газету, просмотрел ее и отложил в сторону.
Поезд опять пошел. Усыпляюще стучали колеса. Меня охватило глубокое чувство свободы. Мой спутник начал что-то говорить. Я заметил, что губы у него двигаются, и только тогда услышал его голос.
- Наконец-то выбрались, - сказал он и пристально посмотрел на меня. - Наконец выбрались из вашей проклятой страны, господин "партайгеноссе"! Из страны, которую вы, свиньи, превратили в казарму и концентрационный лагерь! Слава богу, хоть здесь, в Швейцарии, вы уже не в состоянии приказывать! И человек может открыть рот, не боясь получить удар сапогом в зубы! Что вы сделали из Германии, вы разбойники, убийцы и палачи!
В углах рта у него появилась пена. Глаза готовы были выскочить из орбит. Он походил на истеричку, которая вдруг увидела жабу. Он считал меня тоже одним из "партайгеноссе", и - после того, что он услышал, - он был, конечно, прав.
Я слушал его совершенно спокойно. Я был спасен! Что по сравнению с этим значило все остальное?
- Вы, должно быть, очень смелый человек, - сказал я наконец. - Ведь я по крайней мере на двадцать фунтов тяжелее вас и сантиметров на пятнадцать выше. Впрочем постарайтесь высказаться. Это облегчает.
- Насмешки? - крикнул он, выходя из себя. - И сейчас еще хотите надо мной издеваться? Ошибаетесь! Это прошло, и прошло навсегда! Что вы сделали с моими стариками? Что вам сделал мой отец? А сейчас?! Сейчас вы хотите поджечь весь мир?
- Вы думаете, будет война? - спросил я.
- Так, так! Издевайтесь дальше! Будто вы этого не знаете! А что же еще остается вам делать с вашим тысячелетним рейхом и чудовищным вооружением? Вам, профессиональным преступникам и убийцам! Если вы не начнете войну, ваше мнимое благополучие лопнет - и вы вместе с ним!
- Я тоже так думаю, - сказал я и почувствовал вдруг, как по лицу скользнул теплый луч позднего солнца. Его прикосновение было похоже на ласку. - Но что будет, если Германия победит?
Человечек в пропотевшем костюме молча уставился на меня и судорожно глотнул.
- Если вы победите, значит, бога больше нет, - сказал он с трудом.
- Я тоже так думаю.
Я встал.
- Не прикасайтесь ко мне, - зашипел он. - Вы будете арестованы! Я остановлю поезд! Я донесу на вас! На вас и так нужно донести. Потому что вы шпион! Я слышал, о чем вы говорили!
"Этого еще недоставало", - подумал я.
- Швейцария - свободное государство, - сказал я. - Здесь не арестовывают на основании доносов. Вы этому, кажется, неплохо научились там, в Германии...
Я взял чемодан и отправился в другое купе. Я ничего не хотел объяснять этому сумасшедшему. Но сидеть рядом с ним мне было противно. Ненависть - это кислота, которая разъедает душу; все равно - ненавидишь ли сам или испытываешь ненависть другого. Я узнал это за время своих странствий.
Так я приехал в Цюрих.
9
Музыка на мгновение смолкла. Со стороны танцующих послышались возбужденные возгласы. Сразу же вслед за этим оркестр заиграл с удвоенной силой. Женщина в канареечном платье, с фальшивыми бриллиантами в волосах, выступила вперед и запела.
То, что должно было случиться, - случилось. Немец во время танцев столкнулся с англичанином. Каждый из них обвинял другого в том, что это было сделано умышленно. Распорядитель и два кельнера попытались сыграть роль Лиги наций и смягчить разгоревшиеся страсти, но их не слушали.
Оркестр оказался умнее: он переменил ритм и вместо фокстрота заиграл танго. Дипломаты оказались вынужденными или стоять посреди танцующих, что было просто глупо, или танцевать дальше.
Немец, кажется, не умел танцевать танго, в то время как англичанин, еще стоя на месте, принялся отстукивать ритм. Танцующие пары то и дело толкали обоих. Повод. для ссоры потерял остроту. Награждая друг друга свирепыми взглядами, оба отошли к своим столикам.
- Соперники, - презрительно сказал Шварц. - Почему нынешние герои не устраивают дуэлей?
- Итак, вы приехали в Цюрих, - сказал я.
Он слабо улыбнулся.
- Уйдем отсюда.
- Куда?
- Наверняка здесь найдется какой-нибудь кабачок, открытый всю ночь. А этот похож на могилу, где танцуют и играют в войну.
Он расплатился и спросил кельнера, нет ли тут поблизости какого-нибудь другого заведения.
Тот вырвал из блокнота листок бумаги, написал адрес и объяснил нам, как туда пройти.
Мы вышли. Стояла чудесная ночь. Небо еще было усыпано звездами, но на горизонте заря и море уже слились в первом объятии и исчезли в голубом тумане. Небо стало выше, сильнее чувствовался запах моря и цветов. Все обещало ясный день.
При свете солнца в Лиссабоне есть что-то наивно-театральное, пленительное и колдовское. Зато ночью он превращается в смутную сказку о городе, который всеми своими террасами и огнями спускается к морю, словно празднично наряженная женщина, склонившаяся к своему возлюбленному, потонувшему во мраке.
Некоторое время я и Шварц стояли молча.
- Вот так некогда и мы представляли себе жизнь, не правда ли? - мрачно сказал он. - Тысячи огней и улицы, уходящие в бесконечность.
Я ничего не ответил. Для меня жизнь заключалась в корабле, что стоял на Тахо, и путь его лежал не в бесконечность - в Америку.
Я был по горло сыт приключениями - жизнь забросала нас ими, словно тухлыми яйцами. Самым невероятным приключением становились теперь паспорт, виза, билет. Для тех, кто против своей воли превратился в изгнанника, обычные будни давно уже казались несбыточной фантасмагорией, а самые отчаянные авантюры обращались в сущую муку.
- Цюрих произвел на меня тогда такое же впечатление, как Лиссабон на вас этой ночью, - сказал Шварц. - Там вновь началось то, что мне казалось уже потерянным безвозвратно. Вы знаете, конечно, что время - это слабый настой смерти. Нам постоянно, медленно подливают его, словно безвредное снадобье. Сначала он оживляет нас, и мы даже начинаем верить, что мы почти что бессмертны. Но день за днем и капля за каплей - он становится все крепче и крепче и в конце концов превращается в едкую кислоту, которая мутит и разрушает нашу кровь.
И даже если бы мы захотели ценой оставшихся лет купить молодость, - мы не смогли бы сделать этого потому, что кислота времени изменила нас, а химические соединения уже не те, теперь уже требуется чудо...
Он остановился и посмотрел на мерцающий в ночи город.
- Я бы хотел, чтобы в памяти эта ночь осталась счастливейшей в моей жизни, - прошептал он. - Она стала самой ужасной из всех. Вы думаете, память не может этого сделать? Может! Чудо, когда его переживаешь, никогда не бывает полным, только воспоминание делает его таким. И если счастье умерло, оно все-таки не может уже измениться и выродиться в разочарование. Оно по-прежнему остается совершенным. И если я его еще раз вызываю теперь, разве оно не должно остаться таким, каким я его вижу? Разве не существует оно до тех пор, пока существую я?
Мы стояли на лестнице. Неотвратимо приближался рассвет, и Шварц маячил, словно лунатик, словно печальный, забытый образ ночи. Мне вдруг стало его смертельно жаль.
- Это правда, - осторожно сказал я. - Разве мы можем знать истинную меру своего счастья, если нам неизвестно, что ждет нас впереди!
- В то время, как мы каждое мгновение чувствуем, что нам его не остановить и что нечего даже и пытаться сделать это, - прошептал Шварц. - Но если мы не в состоянии схватить и удержать его грубым прикосновением наших рук, то, может быть, - если его не спугнуть, - оно останется в глубине наших глаз? Может быть, оно даже будет жить там, пока живут глаза?
Он все еще смотрел вниз, на город, где стоял дощатый гроб, а перед пристанью ждал корабль. На мгновение мне вдруг показалось, что лицо его вот-вот распадется - так сильно было в нем выражение мертвящей боли. Оно застыло, будто парализованное.
Потом черты его вновь пришли в движение, рот уже не напоминал черную, зияющую дыру, а глаза ожили и перестали походить на два куска гальки. Мы пошли вниз к гавани.
- Боже мой, - заговорил он снова. - Кто мы такие? Вы, я, остальные люди? Что такое те, которых нет больше? Что более истинно: человек или его отражение? Живое - наполненное мукой и страстью - или воспоминание о нем, лишенное ощущения боли?
Может быть, мы как раз и сливаемся теперь воедино - мертвая и я может быть, только сейчас она вполне принадлежит мне, - подчиняясь заклинаниям неведомой, безутешной алхимии, откликаясь только по моей воле и отвечая только так, как хочу этого я - погибшая и все-таки еще существующая где-то в крошечной фосфоресцирующей клетке моего мозга? Или, может быть, я не только уже потерял ее, но теряю теперь, в медленно тускнеющем воспоминании - вновь и вновь, каждую секунду все больше и больше. А я должен удержать ее, боже! Должен! Понимаете вы это?
Он ударил себя в лоб.
Мы подошли к улице, которая длинными пологими ступенями спускалась с холма. Днем здесь, видно, проходило какое-то празднество. Между домами, на железных прутьях, еще висели увядшие гирлянды, источавшие теперь запах тления, ряды ламп, украшенных кое-где большими абажурами в виде тюльпанов. Повыше, метрах в двадцати друг от друга, покачивались пятиконечные звезды из маленьких электрических лампочек. По-видимому, улицу украшали для какой-то процессии или одного из многих религиозных праздников. Теперь, в наступающем утре, все это выглядело жалким, обшарпанным и холодным, и только чуть пониже, где, вероятно, что-то не ладилось с контактами, все еще горела одна звезда необычно резким, бледным светом, какой всегда приобретают электрические огни в вечерних сумерках или на рассвете.
- Вот здесь можно и причалить, - сказал Шварц, открывая дверь в кабачок, где еще горел свет. К нам подошел большой загорелый человек, пригласил садиться. В низком помещении стояли две бочки. За одним из столиков сидели мужчина и женщина. Хозяин сказал, что у него есть только вино и холодная жареная рыба.
- Вы знаете Цюрих? - спросил Шварц.
- Да. В Швейцарии меня четыре раза ловила полиция. Тюрьмы там хорошие. Гораздо лучше, чем во Франции. Особенно зимой. К сожалению, если вы захотите отдохнуть вас продержат там не больше двух недель. Потом выпустят, и кордебалет на границе начинается сызнова.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 [ 9 ] 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
|
|