Чтение 9–й страницы книги ~Стриптиз~

- Я знаю только, что ее мать там заведует почтовым отделением.

- Ее действительно зовут Мадо Леруа?

Она уже забыла сцену, увиденную через окошечко в двери, когда новенькая протягивала свое удостоверение Леону, который вполголоса произнес ее фамилию.

Пусть она не может пойти сражаться в отель де Ля Пост, но ей доступен другой способ мести.

Полчаса спустя она вышла из кабаре вместе с Мари-Лу.

- Куда же мы идем? - спросила подруга.

- На телеграф.

Одно окошечко работало всю ночь. Селита написала на телеграфном бланке пером, которое сильно царапало: Мадам Леруа, заведующей почтовым отделением, Бержерак, департамент Дордонь".

Немного подумав, она составила такой текст: "Ваша дочь Мадо нанята для участия в стриптизе в кабаре "Монико" в Канне".

- А подпись? - спросила почтовая служащая, прочитав текст с невозмутимым видом.

Тогда Селита назвала первое пришедшее на ум имя - Каролина Дюбуа. Больше ее ни о чем не спрашивали.

Мари-Лу скромно дожидалась на пороге.

- Ты уверена, что не сделала глупость?

Селита рассмеялась:

- Мне теперь уже все равно, глупостью меньше, глупостью больше... Тебе не хочется напиться, а?

- Нет, если ты пойдешь пить, я тут же возвращаюсь домой.

Нельзя сказать, что это было только желание напиться. Селита испытывала потребность в чем-то более неопределенном и чувствовала себя несчастной и оскорбленной.

Она молча разделась в комнате, которая ей показалась сегодня особенно неуютной, безликой и уродливой.

Вопреки своим привычкам, она улеглась голой и не почистила зубы. Мари-Лу легла позже нее и погасила свет.

- Спокойной ночи.

Прошло несколько минут, и теперь Селита твердо знала, чего она так мучительно желает: мужчину, безразлично какого, лишь бы он смог раздавить ее, причинить ей боль и снять ее нервное напряжение.

Возможно, оттого, что она много выпила и в ее затуманенном мозгу произошел какой-то сдвиг, ей вдруг захотелось встать, накинуть пальто прямо на голое тело и отправиться на улицу, чтобы попросить первого попавшегося мужчину помочь ей.

В прошлую ночь, хотя она совсем этого не желала, у нее был Эмиль.

Через приоткрытое окно и закрытые ставни она слышала шаги, шуршание шин велосипедов - мимо проходили люди, одни возвращались с ночной смены, другие направлялись на дневную работу.

Ее глаза были устремлены в темноту, тело напряжено, болели кончики грудей. Она так стиснула зубы, что они заскрипели. С соседней кровати послышался сонный голос Мари-Лу:

- Что с тобой?

Тогда она зашлась в крике:

- Ничего! Ты меня слышишь? Ничего! Я...

И вдруг обмякнув, почувствовав себя опустошенной, разразилась громкими рыданиями. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 1

Не сговариваясь, все трое выбрали в своем гардеробе одежду поскромнее, попроще и почти не наложили косметики. Если посмотреть на них, тихо стоящих в саду, то кажется, что это девушки, вышедшие из церкви после мессы.

Наташа пришла раньше всех и подождала остальных на небольшой узкой улочке, ведущей вниз. "Понтиак" мсье Леона стоял там позади длинной и низкой ярко-красной спортивной машины хирурга.

Когда подошли ее подруги, вопросительно посмотрели на нее, Наташа сказала:

- Началось это четверть часа назад. Мы вроде бы сможем подождать в саду, но если не произойдет какого-нибудь несчастья, мы все равно ничего существенного не узнаем сегодня.

Они находились в Эстерельской клинике, расположенной в тихом старинном квартале, где только собаки и кошки бродили по улицам, резко поделенным на теневую и солнечную сторону, и виноторговцы мыли свои бутылки.

В саду с аллеями, усыпанными светлым гравием, было много тени от деревьев, чья листва поражала разнообразием оттенков зеленого цвета, а в глубине у самой стены кудахтали куры, отгороженные мелкой решеткой.

Редко девушкам доводилось бывать где-либо в такое время, и к тому же всем вместе, ибо еще не наступил полдень и они почти не спали. Большинство окон клиники были открыты, и больные, мужчины и женщины, в халатах из хлопчатобумажной материи с тонкими синими полосами, высовывались поочередно, чтобы посмотреть на девушек.

Из них троих Селита была самая бледная и выглядела наиболее взволнованной. В течение десяти дней, пока мадам Флоранс находилась в клинике и ее обследовали, брали анализы и делали рентгеновские снимки, она приходила сюда каждый день в часы посещений, и места ей были уже хорошо знакомы.

Селита знала, что на первом этаже располагалось родильное отделение. Два дня назад она видела, как везли по коридору женщину из шестой палаты, а следом шла медсестра с пятнами крови на переднике и несла в руках новорожденного.

Занавеска на окне иногда раздувалась от ветра и немного сдвигалась, так что взорам открывались кровать, неподвижная и ослабевшая мать, белые гвоздики на ночном столике, а в глубине поблескивала колыбель ребенка.

Этажом выше, прямо над шестой палатой, были матовые стекла, там, за этими стеклами, и оперировали сейчас хозяйку.

Наташе тоже было не по себе.

- Говорят, что в последний момент, когда за ней пришли с носилками, она приподнялась в своей кровати и стала кричать, что не хочет, что отказывается от операции и предпочитает спокойно умереть. Она так билась и кричала, что пришлось ей делать уколы.

Небо было ярко-синим, в воздухе разливались тепло и спокойствие, на деревьях щебетали птицы, какой-то совсем не пугливый дрозд прыгал по лужайке, вызывающе, с наглым видом поглядывая на трех девушек.

- А где сейчас хозяин? - спросила Селита.

- Насколько мне известно, там наверху есть небольшая комната, рядом с операционной, специально для родственников, которые ожидают. Я его не видела. Когда я пришла, его машина уже была здесь.

Они услышали шаги по гравию и увидели спешащую Франсину, одетую в синий костюм, с белой шляпой на золотистых волосах.

- Сегодня четверг, - объяснила она. - У Пьеро нет занятий. А я никого не могла найти посидеть с ним. Не приводить же его сюда.

- Куда же ты его дела?

- Он играет на улице, где совсем не бывает автомобилей, Торговка из молочной лавки обещала мне посматривать за ним через витрину.

Франсина тоже бросила взгляд на матовые стекла.

- Ну и как?

Ей не ответили, она поняла, что ничего еще не известно, нужно ждать. Чуть позже она спросила Наташу:

- Что слышно о Кетти?

- Ничего нового. Кроме того, что ее якобы видели в Ницце. Поскольку мне уже" третий человек об этом говорит, значит, должно быть, это так и есть.

Неожиданно для всех именно Кетти стала первой жертвой Мадо. Это случилось до того, как мадам Флоранс попала в клинику. Она тогда еще часть ночи занималась кассой в "Монико". Примирилась ли хозяйка к этому времени со своей участью? Уже видно было, что она очень больна. Всех потрясло, что так внезапно с ней это приключилось и к тому же совпало с появлением Мадо.

Селита знала, что внезапность была чистой видимостью, в чем ей призналась в больнице Флоранс.

- Я уже давно жду, что со мной это произойдет в один прекрасный день, доверительно сообщила она грустным голосом. - Вот почему я упорно избегала врачей. Дело в том, что боли в животе у меня появились очень давно. А в последние месяцы я уже не могла больше выносить отношений с Леоном, мне они причиняли боль.

Меньше двух недель понадобилось, чтобы превратить ее не только в больную, но в изможденное, жалкое существо без возраста, с обвисшей кожей, с огромными, воспаленными глазами, в которых читался ужасный вопрос, когда она смотрела пристально на собеседника.

- Они мне не говорят, что со мной, но, судя по тем тестам, которым они меня подвергли, я знаю, что это рак и что я уже не поднимусь... Бедный Леон!

Она жалела его. Не сердилась на него, а горевала о том, что ее не будет здесь, чтобы защищать его.

- И надо же, что именно в такой момент появляется эта девица!.. Он не знает что делать... Ему стыдно. Он едва осмеливается смотреть мне в глаза, но у него не хватит духу избавиться от нее...

Она часто прерывалась, делала долгие паузы, во время которых устремляла глаза к потолку.

- В глубине души он слабый человек.

Чуть позже она добавила:

- Как все мужчины! Если со мной что случится, он будет ужасно несчастен, его всю жизнь будет мучить мысль, что это произошло по его вине...

Может быть, это и было верно, но, скорее, относилось к будущему, потому что в настоящем, по глубокому убеждению Селиты, Леон не станет особенно огорчаться, если его жена исчезнет. Он сам себе в этом не признается и, должно быть, отбрасывает подобную мысль, когда она ему приходит в голову. И тем не менее это многое упрощает.

Он старался преодолевать трудности своего положения, и вопреки тому, что можно было предположить, его несчастья не оттолкнули его от Мадо, а, напротив, сблизили с ней. Кто знает? Может быть, и сейчас там, наверху, ожидая результатов операции, он думает о ней.

Мадо, естественно, не пришла. Он покинул ее, когда она спала, ибо он проводил отныне все ночи с ней в "Луксоре - бывшем роскошном отеле на набережной Круазетт, превращенном несколько лет тому назад в дом, где сдаются меблированные квартиры.

Во второй половине дня можно было видеть девушку на балконе, где она загорала, попивая фруктовые соки и слушая пластинки.

У нее были три светлые красивые комнаты с видом на море и на пляж, куда она иногда прямо в халате спускалась, когда хотела искупаться.

Была ли Кетти виновата в том, что произошло в вечер появления статьи в "Нис-Матэн", когда зал был переполнен? Она сидела за столом в первом ряду с мужчиной в возрасте, похожим на торговца скотом или богатого фермера. Он уже изрядно выпил.

Но разве не в том-то и состояла роль Кетти, чтобы заставлять выпивать клиентов? Уже шел второй сеанс выступлений, а в перерыве Мадо оставалась наверху и читала, сидя в плетеном кресле, специально для нее поставленном.

Это был один из тех вечеров, когда неизвестно почему атмосфера становится как бы насыщенной электричеством. В баре разбили несколько бокалов, а каждая из вспышек света во время выступления Кетти встречалась шумным гулом голосов.

Кетти вновь спустилась, переодевшись после выступления, и села на то же место. Ее кавалер своей толстой лапой с разбухшими венами принялся тискать ее бедро.

Было заметно, что Мадо в этот вечер с некоторым затруднением впадает в транс (именно это слово упомянул журналист в своей статье). А это было уязвимое место ее номера, и она рисковала потерпеть провал, если публика перестанет переживать, видя, как она волнуется и вибрирует.

Она только что встала на колени. Тело ее было обнажено. Придерживая грудь руками, она медленно покачивалась в такт музыке. В ее глазах застыла грусть.

Губы кривились от напряжения.

Захваченные этим зрелищем, посетители затаили дыхание, но среди них в тот вечер оказались и такие, которых она не могла увлечь. Это чувствовали и сама Мадо, и Джианини, делавший непрестанные знаки музыкантам.

Возможно, через одну-две минуты все бы и закончилось вполне благополучно, если бы кавалер Кетти, вставший по своей ярмарочной привычке во весь рост, чтобы лучше разглядеть, не крикнул хриплым голосом:

- Слушай, малышка! А можно тебе помочь?

Сразу же исчезло очарование, и зал разразился хохотом. Мадо, обескураженная, попыталась выпрямиться, но неуклюже рухнула на бок.

Леон, красный от ярости, бросился к ней и увел ее в артистическую, где они оставались довольно долго. Оттуда доносились рыдания Мадо и его глухой, низкий голос с умоляющими интонациями. Спустившись вниз, с лицом, искаженным злобой, он, нарушая традиции заведения, громко крикнул:

- Кетти!

Кроме торговца скотом, ожидавшего за своим столом возвращения Кетти, все поняли, что произошло. Кетти вышла из артистической в пальто, с одеждой под мышкой, держа в руке туфли. Мадам Флоранс, которой муж успел сказать несколько слов, протянула ей уже приготовленный конверт.

- Привет, подружки! - крикнула Кетти на прощание.

Эту ночь она еще провела в квартире, которую делила с Наташей, а на следующий день уехала якобы в Женеву, где, как она утверждала, ее давно ждали.

Но по докатившимся слухам, Кетти даже и не делала попытки направиться туда, потому что ее несколько раз видели на тротуарах Ниццы, особенно в районе площади Победы.

Как удавалось Леону в такой трудный период сохранять хладнокровие и находить еще время для новой любви? Все произошло одновременно. Буквально на следующий день мадам Флоранс попала в клинику, а час спустя Леон получил приглашение явиться в полицейский комиссариат.

Селита еще раз потерпела неудачу, ибо ее телеграмма, как и тот телефонный звонок в полицию, не принесли ожидаемого результата. Когда Леон пришел к полицейскому комиссару, тот показал ему обстоятельное письмо от матери Мадо, требующей, чтобы ей возвратили домой ее дочь.

О том, что там происходило, за кулисами стало известно лишь по отрывочным сведениям. Как бы то ни было, только вечером того дня, когда Леон посетил комиссариат, Мадо не выступала. А назавтра хозяин направился к адвокату.

Людо, который, видать, в таких делах разбирается, заявил:

- Коль скоро ей больше восемнадцати лет, ничего нельзя сделать ни ей, ни хозяину.

Два дня спустя мадам Леруа прибыла в Канн и, не зная адреса дочери, в три часа после полудня явилась в "Монико", где уборщицы, подметая, подняли облако пыли. Разговаривал с ней Эмиль. Он потом так описывал ее Селите:

- Женщина довольно полная, маленькая, одетая в черное, как будто в трауре, и в придачу с усами. Она только что увидела фотографию Мадо в витрине и поэтому просто кипела от возмущения:

"Так, значит, это правда! Она это сделала! Моя дочь, которую я воспитывала как... как..."

Мать Мадо была настолько смешной, что даже не вызывала жалости, тем более что спросила потом у Эмиля:

- А сколько ей платят за то, что она этим занимается?

Эмиль позвонил хозяину, чтобы предупредить его. Никого не застав, позвонил в клинику. Наконец, в отель де Ля Пост, где тогда еще жила Мадо.

- Господин Леон? Здесь пришла дама, которая хочет вас видеть...

- Дайте мне, я поговорю с ним, - выкрикивала маленькая мадам Леруа, пытаясь вырвать трубку у Эмиля.

- Нет, мадам... Он сейчас придет... Хозяин, это мать... Я ей говорю, что вы сейчас придете, но она...

Леон испугался, что Эмиль может дать ей адрес Мадо, и несколько минут спустя прибежал с кое-как наспех завязанным галстуком. Но он все же успел позвонить адвокату, который не замедлил, в свою очередь, явиться в "Монико".

Поскольку спокойно поговорить в кабаре было затруднительно из-за происходившей там уборки, они втроем отправились к адвокату, жившему напротив казино, на площади Мериме.

О том, что произошло между ними, никто не знает. Только известно, что примерно час спустя Мадо была вызвана по телефону и присоединилась к ним.

Как там развернулись события? Какую сделку они заключили? Трудно сказать. Но как бы то ни было, с тех пор никто больше не видел мадам Леруа в "Монико". В тот же вечер она отбыла на поезде.

Если хозяин и догадался, кто послал телеграмму, то никак этого не показал, а впрочем, мадам Леруа и без телеграммы могла быть в курсе дела, так как один парижский еженедельник опубликовал целых пять фотографий Мадо, в том числе ту, где она показана в "экстазе", по определению автора статьи, который рассказал романтическую историю о "девушке, обнаружившей у себя призвание к стриптизу".

После ухода Кетти стали ощущать некоторую пустоту. А отсутствие мадам Флоранс у кассы вызывало чувство тревоги, и все с удивлением заметили, что разговаривают тихо и ходят чуть ли не на цыпочках.

Последним событием, которое окончательно разрушило какую-либо надежду на возврат к нормальной жизни, было переселение Мадо в "Луксор" и то, что отныне ее приход и уход на работу стал сопровождаться своего рода церемониалом. Теперь она появлялась ровно в полночь, за несколько минут до своего выступления. Ее привозил на своей машине хозяин, покидавший для этого в нужное время "Монико". В филиале крупной парижской фирмы он купил ей прекрасное белое манто, которое она, для того чтобы сохранить верность своему образу, снимала у входа и оставляла на хранение у Франсины.

Самое большое раздражение вызывал у Селиты робкий, почти приниженный вид, который принимала Мадо, общаясь как с посетителями, так и с девушками и остальным персоналом. Ее тихое "здравствуйте" звучало как извинение за то, что она вообще находится здесь, и, дожидаясь своего выхода, ничем не занятая, ибо ей не нужно было переодеваться, она старательно аплодировала Селите, выступавшей перед ней.

- А теперь, дамы и господа, дирекция "Монико" имеет честь...

Она не всегда сидела в артистической в промежутке между двумя сеансами, иногда ей удавалось посещать казино, одной или с хозяином.

Мсье Леон, который понимал, что уж в самом лучшем случае его жена выбывает на несколько недель, а то и месяцев, пригласил свою сестру. О ней никто прежде не слышал. Это была довольно красивая женщина, правда несколько полноватая и немолодая, но еще аппетитная, чертами лица похожая на брата.

Они с мужем владели небольшим кафе в Гавре, близ рыбацкого порта, это чувствовалось в том, как она держала себя, сидя у кассы. Однако по ее хриплому и чуть грубоватому голосу и по разным мелочам, которые не могли ускользнуть от внимания женщин из "Монико", они догадывались, что когда-то она зарабатывала на жизнь совсем иным способом.

Она не говорила как Флоранс:

- Мадмуазель...

Она выкрикивала с напускным добродушием:

- Ну давайте, девочки!

С первого же знакомства она всем стала говорить "ты".

- Эй, ты. Рыжая, тебе уже пора пошевеливаться...

Рыжая - это была Селита, в то время как Наташа стала Дылдой, а Мари Лу-Толстухой.

У нее был ребенок, мальчик в возрасте Пьеро, и она нашла общий язык с Франсиной. Как только выдавалась минутка, они увлеченно говорили о кори и о средствах против глистов.

Селита не срывалась, не устраивала скандалов, как этого ожидала, в частности, Наташа и опасался Людо. Она старалась сдерживаться и избегать каких-либо стычек и с Леоном, и с новой фавориткой, что, впрочем, не означало, что она отступилась.

Между ней и Флоранс возникли определенное доверие и даже некоторая близость. Тем не менее во время ее почти ежедневных посещений клиники обе женщины разговаривали совсем немного, может быть, потому, что не нуждались в долгих фразах, чтобы понять друг друга.

Леон, надо сказать, ничего не скрывал от жены. Он ей рассказывал больше, чем Селита могла вообразить. Так, именно от Флоранс она впервые услышала о квартире в "Луксоре".

- Я думаю, он прав. Не мог же он оставить ее в отеле де Ля Пост. А ты знаешь, что он очень несчастен?

Неужели Флоранс попалась на эту удочку? Возможно ли, чтобы болезнь напрочь лишила ее ясности ума и притупила ее женский инстинкт?

- Ты мне не веришь, но это так. В определенном возрасте мужчины становятся беззащитными, и особенно те, кто считали себя наиболее неуязвимыми. Это случается и с женщинами тоже...

Она прервалась, чтобы немного пожурить Селиту.

- Зачем ты принесла цветы? Он мне их столько притаскивает, что медсестра уже просто не знает, куда их ставить. Он пытается так успокоить свою совесть, понимаешь? Он меня любит, я знаю. Но это сильнее его...

После долгой паузы она добавила:

- Ты тоже, ты чуть было не одержала победу... А с тобой, наверное, я бы меньше опасалась.

Услышав такие слова, сказанные глухим и монотонным голосом, будто их произносит уже отрешенная от мира монахиня, Селита остро ощутила отчаянье, ибо теперь ей придется бороться одной.

На другой день Флоранс ей сказала:

- Он прекрасно отдает себе отчет, что вы все против него, и от этого ему больно, особенно от того, что ты против него...

- Он так сказал? Он говорил обо мне?

Флоранс уклонилась от ответа, и Селита заподозрила, что она лжет, и даже догадалась, каким мотивом руководствовалась Флоранс, говоря с ней таким образом.

Даже если бы она сейчас и не болела, ей бы, наверное, все равно пришла в голову мысль бороться им обеим вместе против общего врага, но с тем, чтобы потом снова между ними двумя продолжилась бы битва не на жизнь, а на смерть.

Не это ли Селита, как ей показалось, прочитала в глазах Флоранс еще в вечер первого появления Мадо?

Теперь, когда на время или навсегда она выбывает из игры, ей бы не хотелось, чтобы Селита прекратила борьбу.

Если кто-то и должен был у нее отобрать Леона, будь она живой или мертвой, нельзя ни в коем случае допустить, чтобы это была Мадо.

- Понимаешь, для такого мужчины, как он, дойти до подобного состояния настоящая трагедия, и это его страшно мучает. Вчера он тут сидел на твоем месте и вдруг заплакал, взяв меня за руку, и стал просить прощения...

Селита впилась ногтями в ладони, чтобы не закричать от ярости...

- Ну вот! Я могу тебя больше и не увидеть. Не будь слишком жестокой по отношению к нему. Ты еще увидишь: в один прекрасный день...

Только с ней одной Флоранс говорила на такие темы. Может быть, это было своего рода завещанием? В беседах с Мари-Лу, Наташей и Франсиной она ограничивалась лишь вопросами, свидетельствующими о том, что она не утратила интереса к своему заведению. Она расспрашивала их о числе посетителей, о том, до которого часа они работали, и, несомненно, сестра Леона - ее звали Алиса - сообщала ей каждый день о сумме выручки.

Наташа разговаривала со старшей медсестрой, которая жила с ней в одном доме. Она пыталась узнать, каковы результаты тестов и нашли ли у Флоранс рак матки. Медсестра не ответила прямо, но сделала неопределенный жест, сопровождаемый тяжелым вздохом.

- Как долго! - начала терять терпение Мари-Лу. - Как вы думаете, это хороший признак?

- Некоторые операции длятся по два, по три часа и даже больше, - ответила Наташа, которая обладала знаниями в разных областях. - Все зависит от того, что находят...

Старичок с коричневой от солнца лысиной высунулся из окошка на третьем этаже. Он был, как и все больные, в халате с синими полосками. Два или три раза он делал какой-то знак, обращенный к девушкам.

- Ты знаешь, кто это? - спросила Селита.