Чтение 9–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

Правда, дело это обычное, когда старший оруженосец заставляет младшего по возрасту и сроку службы работать за себя — точить меч, начищать кольчугу, полировать шлем, натирать смесью дегтя и рыбьего жира конскую сбрую. Но всему есть предел. Трудно согласиться и принять с покорностью, когда от тебя требуют чистить одежду еще и старшему оруженосцу, отгонять от него мух во время дневного сна, да еще вместо благодарности норовят отвесить тумака тяжеленным кулаком.

Годимир терпел недолго, а потом высказал Бычку все, что думает о нем, о его дрянной суркотте и сапогах, и посоветовал не приближаться больше чем на три шага, дабы не портить воздух вонью собачьего дерьма, которым набита его тупая башка.

Понятно, стерпеть такое Славощ-Бычок не смог. Полез драться. А чего бояться плечистого, но тощего мальчишку? Тогда Годимир бился не на жизнь, а на смерть, ибо ставкой было самое дорогое для всякого юноши, претендующего на рыцарский пояс и шпоры в будущем, — честь и самоуважение. Вот где пригодились навыки, полученные в драках с братьями! Рассчитывавший на скорый успех, Бычок откровенно запаниковал, когда мальчишка, сбитый с ног в десятый раз, опять поднялся и, сцепив зубы и сжав кулаки, вновь пошел на него. Вид Годимира мог испугать любого — рассеченная бровь, расквашенные губы, из ноздрей сбегают струйки крови… Славощ дернулся, отшатнулся и… промахнулся. Кулак мордоворота свистнул над головой. Будущий рыцарь герба Косой Крест врезался врагу макушкой под ложечку, влепил коленом по причинному месту, а когда Бычок согнулся пополам, лбом разбил ему губы, выбив оба верхних резца. Это была первая победа Годимира. Даже пан Стойгнев сильно не ругал его. Нет, пожурил для вида, конечно, а там и простил… А уже через полгода взял Годимира с собой в поход против кочевников, чьи чамбулы начали слишком часто переправляться через Усожу и тревожили уже не только рубежи Бытковского воеводства, но и до самого Хороброва добирались.

От воспоминаний словинца отвлекли послышавшиеся вдруг сердитые голоса. Олешек с кем-то пререкался, причем этот кто-то мало праздновал объяснения, вроде: пану рыцарю нужно подготовиться к поединку, пан рыцарь сейчас не может…

Годимир открыл глаза.

Отпихивая древком алебарды с дороги пятившегося Олешека, к нему приближались давнишние знакомцы — Желеславовы стражники. Чэсь из Островца монотонно бубнил, отмахивая для вящей убедительности в такт ребром ладони. Карпуха не слишком нагло, но настойчиво тыкал шпильману в лицо скомканную тряпку. Третий стражник — коренастый, с переломанным сразу в двух местах носом — полностью сосредоточился на своей алебарде, стараясь убрать с дороги навязчивого музыканта и, вместе с тем, не поранить его острым крюком.

Хочешь, не хочешь, а придется вмешаться.

— Что случилось, любезный? — Рыцарь вскочил на ноги, шагнул к стражникам.

— Где Пархим? — огорошил его вопросом в лоб Чэсь.

— Не знаю! — Годимир развел руками. — Со вчерашнего вечера не видел. Как спать легли, так и…

Олешек обернулся к нему, виновато улыбнулся:

— Похоже, пан рыцарь, нам убийство приплести хотят…

— Что?

— А что слышал! — окрысился Чэсь, багровея лицом сильнее обычного. — Пан рыцарь, это… Тьфу, еще поглядеть надо, какой ты рыцарь!

— Ты как смеешь? — нахмурился Годимир, подался вперед.

— А вот так и смею! — Оказалось, седого стражника испугать не так-то легко. Особенно, голодранцу без оружия. В его глазах так и читалось: «Хочешь проучить меня? Попробуй. Только подумай, что нас трое, а ты один».

— Забываешься, холоп!

— А ты не пугай меня! Я… это… пуганый. И здесь поставлен, чтобы…

— Подать собирать за проезд по мосту, — некстати вмешался Олешек. — А ты из себя едва ли не войта корчишь.

— Я здесь поставлен… это… за порядком у переправы следить, — с нажимом повторил Чэсь. — И… это… подать тоже, само собой… Вон, на том берегу люди Доброжира стоят. Для того же самого… А кому подать не люба или я… это… плох… — Стражник насупился.

— Тихо, тихо, любезный, — быстро проговорил Годимир. Не столько для того, чтобы успокоить Чэся, сколько опасаясь: не сболтнет ли шпильман чего-нибудь лишнего. — Толком расскажи — что случилось?

— Вот это что? — Седой выхватил у Карпухи из рук и сунул теперь уже рыцарю под нос серую тряпку с бурыми пятнами.

— Откуда я знаю?

— Не знаешь? А подумай!

— И думать нечего! — Годимир почувствовал, что начинает закипать. Еще немного, и не он Олешека, а музыкант его будет сдерживать. — Говори толком, что принес, или убирайся к лешему на блины!

— Да? На блины? Это… Ты это хорошо придумал… — Чэсь оскалился, оглянулся в поисках поддержки у сотоварищей. Те согласно закивали, придвинулись поближе, сжимая алебарды так, словно вот-вот намеревались пустить их в ход.

— Ну, говори, что принес? — Словинец тоже не собирался показывать слабость перед лицом вчерашних простолюдинов.

— А сам… это… погляди! — Седой тряхнул тряпку, разворачивая ее.

Рубаха. Обычная, какую и кметь надевает, и благородный пан может под зипун натянуть. Льняная. Чистая. Вернее, была чистая до недавнего времени, потому как теперь поперек живота тянулись две бурые полосы. Похоже, запекшаяся кровь.

— Ну, поглядел. Дальше что? — Рыцарь смотрел прямо в глаза стражнику и даже не мигал. Чувствовал, как гнев клокочет пониже грудины, требуя выхода на свободу. Это ж надо! Устроили балаган. Рубаха, кровь… Ему-то какое до всего этого дело? Тут не о тряпках испачканных думать надо, а о грядущем поединке. Небось, пана Тишило никто не отвлекает, не теребит попусту.

Видно, его уверенный тон и открытый взгляд немного охладил и Чэся.

— Ты вчера… это… пан рыцарь, что про Пархима сказывал? — уже намного спокойнее произнес седой.

— Правду и сказывал. В кусты он убежал. По нужде.

— А потом, когда вернулся, мы ему передавали твой поклон, — вновь встрял шпильман.

— Погоди! — остановил его рыцарь. — Помолчи чуть-чуть, Господом прошу…

— Да ладно, — согласился Олешек. — Подумаешь… Помолчу.

Годимир облегченно вздохнул. Он не ожидал столь быстрого согласия.

— Ты мне скажи, Чэсь, что это за рубаха?

— Это я у тебя хотел узнать. Мы ее… это… в телеге нашли. Так, Карпуха?

— Истинно так, — провозгласил младший стражник.

Олешек открыл было рот, чтобы вякнуть: «А вы там что делали? Кто давал разрешение по чужим телегам шастать?» Но смолчал. Вот удивительно…

— В какой телеге?

— В Пархимовой!

— И что?

— Где Пархим? — повторил Чэсь вопрос, с которого начал разговор.

— Не знаю, — честно ответил Годимир.

— То есть как это… это… не знаю?

— А вот так! Не знаю, и все тут.

— Так вы ж вместе приехали! — воскликнул Карпуха.

— Заткнись! — гыркнул на него Чэсь. И продолжил: — Верно. Вы же сказали, что вместе приехали. И телега… это… точно Пархима.

— Приехали вместе. Засыпали рядом. А утром встали — его нет. И коня нет. — Годимир чувствовал, что начинает оправдываться, и внутренне этому противился. А краем глаза видел приближающегося пана Тишило герба Конская Голова.

— А где же он? — прищурился Чэсь.

— Не знаю! И знать не хочу!

Бело-красный рыцарь подошел, но, видно, решил не мешать беседе — остановился поодаль. Закусил каштановый ус.

— Понимаешь, пан рыцарь… — Стражник хмурился все больше и больше. — Мне королем Желеславом власть дана. Я могу и благородного задержать. Не может… это… так случиться — вот тут есть человек, и вдруг… это… нет человека.

— Задержать? Что?! — Годимир понял, что сейчас придется драться. Не на поединке, а со стражниками короля, на земле которого находишься. И драться без всякого благородства, а мерзко и грязно, ради того чтобы уйти свободным и, по возможности, невредимым. Значит, так: как только они двинутся, следует садануть Чэся по голени, толкнуть его на Карпуху, а безымянного крепыша ударить локтем по носу. Если удастся сломать в третий раз — наука будет. А после подхватить алебарду — у кого не важно, — и тогда уж поглядим, кто с детства учился сражаться, а кто привык у кметей подати выколачивать по селам и на заставах.

— А то… это… задержать, — твердо отвечал Чэсь.

— Эй, погодите-ка! — Пан Тишило вроде бы и говорил негромко, как бы нехотя, но его голос приостановил назревающую свару.

Стражники обернулись. На их лицах мелькнула смесь уважения с опаской. Пан Тишило неспешно поравнялся с заречанами. Перед ним расступились.

Полещук остановился рядом с Годимиром. Плечом к плечу.

— В чем дело, братцы? Хотите пана рыцаря в чем-то обвинить? Так ведь?

Чэсь откашлялся:

— Пан Тишило, этот рыцарь утверждает… это… что прибыл сюда с горшечником Пархимом.

— На телеге?

— Да… это… на телеге.

— Хорошо. Дальше что?

— А горшечника… это… никто не видел, пан Тишило.

— Ну и что?

— А вот что мы нашли в телеге… — Стражник протянул полещуку испачканную рубаху.

Рыцарь Конская Голова взял ее, осмотрел, склонив голову к плечу, поскреб ногтем бурые полосы.

— Кровь…

— Так… это… и я говорю — кровь, — поддакнул седой.

— Ну, так и я не возражаю, — вмешался Годимир. — Кровь — она кровь и есть. Ни с чем не спутаешь.

— Значит, кровь, — повторил пан Тишило. — Похоже, меч или корд вытерли. Так ведь?

— Точно! — обрадовался поддержке солидного человека Чэсь.

— А кто тебе сказал, что это… Как там горшечника зовут?

— Пархим.

— Вот! Кто сказал, что это Пархима кровь или его рубаха?

Стражники переглянулись. Ответил старший:

— Я сегодня спозаранку… это… Карпуху послал покликать Пархима. Удивился… это… сильно, что он не пришел. Он завсегда приходил. То жбанчик пива… это… — Чэсь замялся. — Мы с ним давно… это… приятельствуем.

— А Карпуха начал по добру Пархимову шарить, так ведь? — нахмурился бело-красный.

— Неправда! — воскликнул парень. — Торчал край из куфара28! Ну, того, что под сидушкой… — Карпуха сбился, заозирался в поисках нужных слов и стал показывать руками — какая «сидушка», что за куфар, как он вытаскивал рубаху.

— Незадача… — Пан Тишило почесал затылок. — А может, ваш Пархим кроля зарезал и нож вытирал…

— Ага, об новую рубаху, — не сдавался Чэсь. — Он… это… с чудинкой, но не полный же дурень.

— Да. Незадача, — повторил пан Конская Голова. Повернулся к Годимиру. — Что скажешь?

— Ну, что мне говорить, пан Тишило? — развел руками рыцарь. — Утром проснулись — ни коня, ни Пархима. Я, рыцарь Годимир из Чечевичей, рыцарской честью готов присягнуть перед Господом и перед людьми…

— Погоди, пан Косой Крест. Не торопись. В этом нужды пока нет. У нас, в Полесье, так принято — вину сперва доказать надо. Да и у вас в Хоробровском королевстве тоже. Так ведь?

— А вы, панове, — откашлялся Чэсь, — не в Полесье своем. Тута владения короля Желеслава.

— Видал я твоего Желеслава, — коротко бросил Тишило. И непонятно: то ли послал к такой-то бабушке местного короля, то ли просто подтвердил знакомство. — Или в Заречье по-другому справедливость понимают?

Стражники не нашлись с ответом. По растерянным лицам было видно, что они рассчитывали на поддержку пана Конской Головы, а вышло как раз наоборот.

— Постойте! — Олешек все-таки не выдержал, дернул Годимира за рукав. — Я тут, что называется, слушал вас долго и внимательно…

— Ну? — без всякой радости откликнулся словинец. А что радоваться? Сейчас опять как ляпнет что-нибудь…

Шпильман глянул на него укоризненно. Хорошо, что не сказал: «Не «нукай»!»

— Мне кажется, мы про разных Пархимов тут толкуем.

— Не понял… — Чэсь скорчил такую гримасу, что случись рядом крынка с молоком — скисло бы.

— А что тут непонятного? — вскинул бровь Олешек. — Ты, кажется, что-то про внуков говорил? Здоровьем интересовался?

— Ну… это… было. А что?

— А то, что не похож тот Пархим, которого мы знаем, на дедушку.

Пан Тишило глянул на шпильмана заинтересованно. А стражники — как на полоумного.

— А на кого же Пархим… это… похож?

— Описать тебе его, что ли?

— Это…

— Сейчас опишу… — Олешек, согреваемый всеобщим вниманием, явно почувствовал себя в своей тарелке. — Росту чуть повыше меня, чуть пониже пана Годимира будет. Возрастом не больше тридцати годков, а то и двадцать пять, пожалуй, можно дать.

— Да ну?! — не сдержал восклицания седой стражник.

— А ты думал?

— Да что… это… думал? Я знаю. Пархиму за полсотни… это… лет перевалило. Четверо внуков, полбороды седые!

— Тогда, любезный, это точно какой-то другой Пархим, — проговорил Годимир, в душе недоумевая и радуясь одновременно.

— Как другой?

— Да вот так! У нашего в бороде ни единого седого волоска!

Воцарилось молчание. Стражники непонимающе пожимали плечами, украдкой переглядывались. Ай да Пархим — или как его там? — задурил головы всем, кому только смог. И, самое главное, вовремя удрал. Ведь, как известно…

— Как говорят у нас в Грозове, — пробасил пан Тишило, — главное — вовремя смыться. Так ведь? Не того горшечника вы, друзья мои, — он улыбнулся стражникам, видимо, желая их ободрить, — ищете. Или не там. Так ведь?

— Так мы… — проблеял Карпуха. Махнул рукой. — Что ж ты, дядька Чэсь!

— Ничего! Поговори у меня! — Седой даже дернулся оплеуху закатить нахальному юнцу, но постеснялся присутствия благородных панов. — Рубаха-то… Рубаха!

— А что рубаха? — Тишило еще раз встряхнул запачканную тряпицу. — Ты прорехи в ней видал? От меча или ножа?

— Нет… Вроде…

— Так сейчас погляди! Где?

Чэсь принял из рук рыцаря рубаху, еще раз внимательно осмотрел ее. Спереди и сзади. Зачем-то вывернул и изнутри тоже осмотрел.

— Нету…

— Так что твоя рубаха доказывает?

Стражник махнул рукой, вздохнул сокрушенно. Но все-таки попытался оправдаться:

— А с чего бы человеку… это… исчезать? И товар бросил. Да чтоб наш зареченский мастеровой да товар бросил? Наши… это… за лишний скойц зайца в поле до смерти загоняют.

— Точно, — подтвердил крепыш с перебитым носом, впервые открыв рот. Лучше б он его не открывал. Крепчайший дух чеснока едва не сбил с ног Годимира. Рыцарь скривился, а стражник застеснялся и отвернулся, прикрыв губы ладонью.

— Не знаю ничего, — буркнул панн Тишило. — Товар — это ваши заботы. Моя забота — справедливость отстоять.

— Горшки с мисками можете себе оставить. — Годимир вздернул подбородок, показывая, насколько он далек от грошовых свар и забот захолустья.

Чэсь крякнул и, не прощаясь, зашагал прочь. Стражники помоложе, вскинув алебарды на плечи, отправились следом. Не оглядываясь.

Годимир облегченно вздохнул:

— Прими мою благодарность, пан Тишило. Когда б не ты…

— А! — отмахнулся бело-красный рыцарь. — Пустое! Сочтемся славой. Да, не забыл ты, пан Косой Крест, о чем мы сговаривались?

— Эх, пан Тишило, едва не забыл. Эти ж… — он кивнул вслед уходящим стражникам, — кому хочешь голову задурят. А что, трава уже высохла?

— Давно уже. Скоро жарко будет. А в жару кулаками махать несподручно. Так ведь?

* * *

Ровный лужок по-над Щарой, назначенный для поединка, уже собрал зрителей и сочувствующих. Во-первых, свита пана Тишило — старый Жит, оруженосцы Ратиш и Бажен. Во-вторых, купцы, хозяева замеченных вчера телег. В-третьих, старые знакомцы — иконоборцы. Увидев их, Годимир искренне подивился — в тех краях, откуда он прибыл, священнослужители постеснялись бы прийти любоваться на драку. Но, с другой стороны, ведь не потасовка между упившимися браги кметями предстоит, а честный бой двух рыцарей. В присутствии известного шпильмана. В-четвертых, подтянулись нестройной кучкой стражники, во главе с Чэсем. Любопытно, оставил он кого-нибудь из подчиненных за рогатками, перегораживающими мост, приглядывать? Да кроме всего прочего, с того берега, не иначе как по негласному договору с людьми Желеслава, нелегкая принесла, иначе и не скажешь, облаченных в черные накидки с вышитым точно посередине груди желтым трилистником, стражников Доброжира, числом полдюжины.

Годимир сбросил на траву жак, остался в штанах и рубахе. Сапоги он тоже оставил, лишь отстегнув шпоры. Железякой покалечить можно, даже без умысла, а по нелепой случайности.

Саженях в десяти разоблачался с помощью Жита пан Конская Голова. Слуга что-то выговаривал ему, укоризненно тряся чубом. Пан Тишило молчал. Только один раз замахнулся на докучливого кулаком. Потом протянул руку — закатывай, мол.

— Ох, и силен, — шепнул Олешек, поглядывая на предплечья полещука, бугрящиеся мускулами.

— Сам вижу! — огрызнулся Годимир. — Чего душу травишь?

— Я травлю? — воскликнул музыкант. — Сам себя втравил, а еще мне выговаривал — как живешь, мол, с таким норовом?

— Отстань! Не до тебя сейчас.

— Ладно, я тебе потом припомню, когда отлеживаться после драки будешь… — пообещал Олешек, но замолчал.

Бело-красный рыцарь между тем, уверенно ступая, вышел на середину лужка. Взмахнул пару раз руками наподобие ветряной мельницы, разминая плечи. Присел. Вскочил. Несмотря на возраст, двигался он легко, как юноша.

Решив: будь, что будет, а от боя отказываться недостойно рыцаря, — Годимир вышел навстречу полещуку.

— Я не держу на тебя зла, пан Тишило герба Конская Голова, — проговорил уроженец Чечевичей обязательные перед началом турнирного боя (боя чести, а не войны) слова.

— И я не держу на тебя зла, пан Годимир герба Косой Крест, — кивнул бело-красный. Добавил: — Если, не приведи Господь, покалечу, лекарям заплачу. Обещаю.

— Спасибо, — совершенно искренне поблагодарил Годимир. Он, в отличие от старшего рыцаря, не снял перчаток. Надеялся хоть чуть-чуть уберечь пальцы. Может статься, что скоро потребуется еще и мечом помахать.

Пан Тишило выставил левую ногу чуть вперед, поднял сжатые кулаки. Словинец повторил его жест и медленно двинулся бочком, намереваясь развернуться спиной к солнцу. Бело-красный разгадал маневр без труда. Сдвинулся на два шага вправо. Годимиру пришлось остановиться, чтобы не открыть противнику спину.

Ну, была не была!

Бытковец сделал обманное движение левой рукой и от души вмазал пану Тишило с правой. Полещук подставил под удар плечо и тут же ответил. Его тяжелый, как мельничный жернов, кулак врезался Годимиру под ложечку. Тот охнул и отскочил. Воздух из легких вышел и никак не хотел возвращаться обратно.

«Если противник выше тебя ростом — это твое преимущество. Если ниже — тоже, — вспомнил он наставление пана рыцаря Стойгнева герба Ланцюг. — Только нужно уметь им воспользоваться». Вот Конская Голова сумел, а он — нет.