Чтение 9–й страницы книги ~Пророк~

— Леди Онасис ничего не говорила об угрозах, поступавших в ее адрес?

— Нет, ничего. Я так понимаю, что и вам не удалось обнаружить подобных фактов.

— Не удалось, милорд. Можете ли вы сообщить следствию что-либо еще касательно этого дела.

— Только то, что Лора Онасис была замечательным человеком, и я очень сожалею о ее кончине.

— Вы ведь тоже судовладелец? Тогда последний вопрос. Бизнес семейства Онасис наносил ущерб вашим интересам?

— Ни в коей мере. Мы не были конкурентами. Мой нефтеналивной флот обслуживает исключительно нефтяные компании семейства Юсуповых. Мои рыболовецкие суда ведут промысел в Балтийском, Северном, Белом морях, на севере Атлантики и в Тихом океане. Там суда семейства Онасис не промышляют.

— А отказ разместить заказ на постройку танкера нанес ущерб вашим интересам?

— Разумеется, это несколько осложнило финансовое положение Николаевских верфей.

— Благодарю вас, больше вопросов не имею. До свидания, милорд.

Лоуренс поднялся из кресла.

— Всего доброго, сэр, — я тоже поднялся на ноги. Лоуренс направился к выходу, но когда рука сыщика уже коснулась двери, я окликнул его.

— Инспектор, что касается яда. Проверьте яды, которыми пользовались в Китае. Возможно даже, в древнем Китае.

Лоуренс застыл на месте.

— Вы полагаете, что к этому делу может быть причастна Китайская судоходная компания?

— Я полагаю, что к этому делу могут быть причастны те, кто знаком с этими ядами.

— Благодарю вас, милорд, — инспектор поклонился и вышел.

Когда дверь за сыщиком закрылась, я обернулся и увидел, что из спальни на меня смотрит Юля.

— Мы разбудили тебя? — извиняющимся тоном спросил я.

— Нет, я сама проснулась, — она подошла ко мне и обняла. — Я смотрю, тебе даже на курорте не дают покоя.

— Увы, когда ты наверху, то просто не можешь скрыться из виду. Ты поняла, о чем мы говорили?

— Да. В школе у меня были хороши учителя по языкам. Но даже если бы я не знала ни слова по-английски, я бы и тогда поняла, что он тебе... — она запнулась, — роет яму.

— Почему?! — я не верил своим ушам.

— Он ненавидит тебя.

— Кто?!

— Этот человек, который был сейчас здесь. У него был такой тон...

— Инспектор? Что мне с того, что какой-то мелкий чиновник Интерпола не любит меня?

— Ты не понимаешь. Ты независим и ты никого не боишься. Этого не прощают те, кто слабее.

— Мне плевать на то, что они думают.

— Да, ты сильнее их. Но стая шакалов всегда победит одинокого льва... Я просто боюсь за тебя. У меня плохое предчувствие.

Я расхохотался.

— Брось, мне не страшна эта стая! Собирайся. Сейчас привезут завтрак, а потом сразу пойдем гулять по Висбадену. Здесь есть на что посмотреть.

На водяном фуникулере позапрошлого века мы поднялись в центральный парк. Отсюда, с высоты, город выглядел еще красивее. Небольшие домики утопали в зелени садов, в отдалении, насколько хватало глаз, простирались живописные холмы, покрытые лесами.

— Как здесь красиво! — воскликнула Юля, оказавшись на верхней площадке фуникулера. — Здорово живут немцы.

— Здорово живет элита, ты хотела сказать, — поправил я ее. — Этот город уже более ста лет — пансионат для богатейших людей мира. Как говорится, чужие здесь не ходят. А что, центр Европы, замечательное курортное место, целебные воды, чистейший воздух, тишина, покой и порядок. Что еще надо состоятельному человеку? Кстати, более трети домов здесь принадлежат русским.

— Неудивительно, — усмехнулась Юля. — Полмира скупили.

— Вообще-то, русское засилье здесь началось еще до Первой мировой войны. Уже к четырнадцатому году здесь образовалась приличная русская колония. Тогда это было в моде — покидать свою страну в случае успеха. У нас, русских, более чем у кого-либо развито представление, что ни счастья, ни пророков в своем отечестве не бывает.

Мы медленно двинулись по дорожке, идущей вдоль склона, с которого великолепно просматривалась вся панорама города и его окрестностей. Многие встречные раскланивались со мной, не без любопытства разглядывали Юлю. Впрочем, девушка, кажется, не замечала этих взглядов.

— Но ведь Юсуповы тоже долго жили за границей, — заметила Юля.

— Во время правления большевиков. Это логично. Я думаю, что, если бы мой дед остался тогда в Петрограде, он подписал бы себе смертный приговор.

— А потом он разве сразу вернулся?

— Почти сразу. Корнилов взял Москву в сентябре девятнадцатого, Петроград пал в октябре. А мой дед вернулся на родину в июне двадцатого.

— Больше полугода ждал.

— Нельзя смотреть на поступки предков глазами человека нашего времени. Это нам сейчас ясно, что победа Белых армий означала возрождение России. А тогда все выглядело иначе. Сейчас учебники более чем скупо описывают те годы. Говорят кое-что об авторитарном правлении военного правительства Корнилова, но не более. Что творилось на самом деле, уже никто не помнит. По всей стране действовали подпольные организации революционеров. Они устраивали покушения не только на представителей новых властей. Жертвой теракта мог стать любой офицер, священник, дворянин, предприниматель... все, кого красные считали представителями буржуазных классов. Во время одного из таких терактов в двадцатом погиб поэт Николай Гумилев, но о Гумилеве знают все, а неизвестных, погибших подобно ему, были тысячи. Все опасались нового красного переворота, да и новая власть особым либерализмом не отличалась. Белый террор был, конечно, не столь кровавый, как красный, но все же это был террор. Даже Петроград снова в Санкт-Петербург переименовали, только чтобы вытравить воспоминания о большевистском перевороте. А уж людям-то как досталось! За сочувствие коммунистам, даже за забастовки, людей ссылали в концлагеря. Первый год не успевших скрыться членов РКП(б) расстреливали без всякого суда и следствия. Очень часто опознанных большевиков патрули закалывали штыками прямо на улицах. Еще меньше везло тем, кого брали живьем: они проходили через такую разработку в контрразведке, после которой мало кто оставался в живых. Впрочем, выживших все равно ожидали расстрел или виселица. Досталось даже офицерам и чиновникам, которые состояли на службе у большевиков просто чтобы не умереть с голоду. Как минимум им было запрещено поступать на государственную службу, как максимум они получали до десяти лет ссылок, тюремного заключения или каторжных работ. Даже возвращавшиеся из эмиграции должны были рассказывать военно-следственной комиссии, почему они не принимали участия в активной борьбе с большевиками. Это уже потом генералов убедили провести публичные процессы по преступлениям большевиков, да и тогда Корнилов действовал совсем не либеральными методами. В двадцать втором отряд ОСВАГа... Слышала, наверное, о таком?

Юля кивнула.

— Нам в школе что-то рассказывали.

— Так называлась служба военной разведки и контрразведки у белых. Так вот, отряд ОСВАГа тайно выкрал из Швейцарии Ленина и Бухарина. Их судили и повесили. Это привело к временному разрыву дипломатических отношений со Швейцарией, но Корнилова не остановило. Большевиков, впрочем, тоже. В двадцать четвертом был убит генерал Краснов — а через месяц в Париже уничтожили подпольную типографию газеты «Правда»... вместе со всеми сотрудниками и с главным редактором. Спустя полгода из Рио выкрали и привезли в Петербург Каменева и Рыкова. Привезли и повесили. А в двадцать седьмом в Мехико застрелили Троцкого.

Юля изумленно посмотрела на меня.

— Больше похоже на рассказ о войне, вернее кровавой бойне. Не могу поверить, что такое было возможно.

— Но это было, Юля, — ответил я. — Впрочем, это недолго продолжалось, могло быть и хуже. После убийства Троцкого террор пошел на спад. К тому же незадолго до смерти Корнилов согласился на ряд либеральных реформ: созвал думу, ввел гражданскую администрацию и суды, дал поблажки предпринимателям. Заводы понемногу восстановились, крестьянство в рост пошло. Наверное, это было куда большим ударом по большевикам, чем ОСВАГовские пули. Коммунисты всегда имеют успех только там, где царят нищета и несправедливость. Впрочем, это вопрос для историков и философов. Как бы там ни было, до Двадцать седьмого года наш дом в Петербурге и все имения напоминали осажденную крепость. У нас даже сохранились фотографии тех лет: мешки с песком, пулеметы на чердаках, вооруженная охрана.

Большевики вели настоящую охоту на представителей самых богатых и родовитых семей. На деда было пять покушений. Его постоянно охраняло около сотни специально подобранных бойцов. Да и Корнилов недолюбливал Юсуповых. Он считал, что в Гражданскую войну они должны были активнее помогать Белой армии. Часть земель и заводов Юсуповых была конфискована за «отказ от участия в освободительной борьбе». Дед небезосновательно опасался ареста, у него было немало неприятных эксцессов с властями. Так что возвращение в Россию в те годы было чуть ли не подвигом.

— Многого из этого я не знала, — вздохнула Юля. — Моя семья всегда больше симпатизировала социалистам и недолюбливала белых. Мой прадед несколько лет провел в ссылке за то, что укрывал брата, который служил в Красной армии. А сам брат умер в концлагере на Белом море, хотя был всего лишь командиром взвода в армии Фрунзе.

— Слава богу, что сейчас это не мешает нам, — улыбнулся я. — На самом деле гражданская война заканчивается, только когда бывшие враги перестают ненавидеть друг друга.

— Но после того как Корнилов отошел от власти, ваша семья, кажется, снова вернула себе влияние?

— Еще до того. Мы просто работали, а это лучший способ укрепить свое положение. В наших руках осталось еще очень много земли и предприятий. Когда началось возрождение экономики и промышленный бум, мы очень удачно поймали конъюнктуру и к двадцать девятому году снова вернули не только богатство, но и влияние. Когда же Корнилов передал власть великому князю Дмитрию Павловичу, наше положение стало более чем завидным. Ведь моего деда и покойного императора связывала давняя дружба.

— Не потому ли, что они убили Распутина? — после небольшой паузы спросила Юля.

— Убийство Распутина — лишь эпизод, — ответил я. — Кроме того, непосредственно в убийстве Дмитрий Павлович не участвовал. Он отсутствовал в доме.

— А я читала...

Я жестко посмотрел на Юлю, и она осеклась.

— Дмитрий Павлович в убийстве не участвовал. Все это домыслы досужих газетчиков. Да и не может людей сблизить убийство. Сближает только совместная работа. Какое-то время мой дед был одним из ближайших советников императора. Он никогда не рассказывал много об этом периоде, но, насколько я знаю, в реформах тех лет он принял самое деятельное участие. Законы, дававшие обществу либеральные свободы, но сохранявшие устои монархии; реформа землеустройства, которая проложила дорогу крупным крестьянским хозяйствам, но позволила выжить помещикам, приспособившимся к рыночной экономике; гражданский кодекс, который освободил промышленников и создал условия для индустриального бума тридцатых, но и обеспечил значительные социальные гарантии для рабочих; проект устава Евразийского союза, который удовлетворил амбиции жителей окраин на национальное самоопределение, но сохранил их в сфере нашего влияния — все это обсуждалось, а иногда и создавалось в нашем дворце на Мойке. Дед был мастером компромиссных решений, и слава богу, что в тот момент на российском престоле сидел император, готовый оценить их по достоинству. Если бы не эти знаменитые реформы тридцатых, возможно, Вторая мировая война была бы для империи значительно тяжелее и кровопролитнее. Эта работа значила для страны куда больше, чем заговор против Распутина.

Мы несколько минут шагали молча.

— А как ты считаешь, — спросила она, — Распутина надо было убивать?

— Опасность, грозящая государству и народу, всегда должна быть устранена, — я отвел глаза. — А опасность, которую несет лжепророк, может быть больше, чем опасность внешнего вторжения. Здесь враг не очевиден, а зло рядится в одежды добра и святости.

Мы приблизились к ротонде на холме, и тут от большой группы людей, стоявших там и о чем-то оживленно споривших, отделилась пожилая пара.

«На ловца и зверь бежит», — обреченно подумал я.

— Сейчас тебе доведется познакомиться с самыми большими сплетниками Российской империи, а возможно и всего мира, — шепнул я на ухо Юле.

— С кем? — нахмурилась девушка.

— С графом и графиней Сперанскими.

Я приветствовал приблизившуюся к нам пару:

— Господин граф, — улыбнулся я мужчине, — Мария Сергеевна, — я поцеловал руку даме. — Позвольте представить вам мою спутницу — Юлию Тимофеевну Грибову.

— Здравствуйте, князь. К вашим услугам, сударыня, — Сперанский галантно поцеловал руку Юлии. — Вы впервые в Дармштадте?

— Честно говоря, да, — Юля заметно смутилась.

— А вы еще не были у Римского фонтана?

— Нет, мы только вчера приехали.

— Обязательно сходите. Очень занятное место. Вы знаете, с ним связана одна прелюбопытнейшая история, относящаяся еще ко временам цезарей. Если позволите, я вам расскажу ее.

Юля растерянно посмотрела на меня. Я кивнул.

— Василий Алексеевич — прекрасный рассказчик, — заметил я.

— Вот как? — Юля одарила графа очаровательной улыбкой. — Тогда расскажите, я буду вам очень признательна.

— Это произошло, когда здесь был римский курорт, — Сперанский подал Юле руку, и они вместе двинулись вглубь парка. — О необычности этих мест говорит уже тот факт, что курорт основали здесь римляне, а жители Апеннинского полуострова, поверьте, знают толк в курортах...

Я подал руку графине, и мы вместе зашагали вслед графу и Юле.

— Как необычно видеть вас, князь, в Висбадене, где собирается высший свет, — сказала графиня.

— Что ж, решил развеяться, отдохнуть от насущных дел.

— Наверняка такой затворник, как вы, имел веские причины появиться в обществе, — графиня скользнула цепким взглядом по ладной фигурке Юли.

— Да как вам сказать, я затворник, но не монах. Обетов не покидать свой монастырь не давал. Вот и стало интересно, чем дышит свет. В своем доме на Мойке я совершенно оторвался от моды, да и подлечиться не мешает.

— Ну, раз вы оторвались от моды, надеюсь, мне удастся заинтриговать вас. Скажите, слышали вы что-нибудь об учении «Небесного предела» Гарри Гоюна?

— Слышал что-то краем уха.

— А вы действительно затворник, весь свет об этом только и говорит, — кокетливо улыбнулась графиня. — Гоюн чрезвычайно популярен. Некоторые даже считают его пророком.

— Вот как?! И что же он напророчил?

— О, вы не слышали его последнего пророчества?! — глаза графини заблестели от восторга, что она может поделиться с кем-то своими обширными познаниями, и я понял, что мне предстоит узнать многое о модах высшего света и учении «Небесного предела».

Глава 9
ГЕРЦОГ

Представительский «Мерседес» прибыл к отелю ровно в час. Машина быстро домчала нас до замка герцога Фридриха Третьего Дармштадтского. Сам Фридрих встретил нас в парадном мундире полковника дармштадтской гвардии. Его супруга, очаровательная дочь тайского короля, одетая в длинное платье, стояла рядом, широко нам улыбаясь.

— Здравствуйте, Александр, — приветствовал он меня по-русски. — Рад снова видеть вас в Дармштадте.

— Здравствуйте, Фридрих, здравствуйте, Ти, — я пожал руку герцогу и поцеловал его жене. — Я тоже рад снова оказаться в вашей гостеприимной стране. Познакомьтесь с моей спутницей. Юлия Тимофеевна Грибова.

— Рад приветствовать вас в Дармштадте, — герцог поцеловал руку Юле. — Доставит ли вам неудобство, сударыня, если мы перейдем на другой язык? Моя супруга, к великому сожалению, не очень хорошо владеет русским.

— Мы можем говорить по-английски или по-французски, — Юля слегка смутилась. — Я одинаково владею этими языками.

— Прекрасно, — герцог перешел на язык Вольтера. — Прошу в замок. Обед уже ждет нас.

Застолье протекало спокойно и весьма буднично. Герцог расспрашивал Юлю о том впечатлении, которое произвел на нее Висбаден. Юля, вначале заметно смутившаяся, очень быстро оттаяла и в самых лестных выражениях описала, как она восхищена красотами Дармштадта. Ти рассказала, как непривычно было для нее переселиться из тропиков в Европу и как долго она не могла привыкнуть к прохладному климату своей новой родины. Как водится, разговор очень быстро перешел на превратности погоды в Германии и целебные свойства вод Висбадена и Бад-Эймса. Слуги споро меняли блюда, и я не без интереса наблюдал, как Юля, украдкой поглядывая на Ти, усваивает сложный этикет придворного застолья.

Наконец герцог произнес сакраментальную фразу, которая должна была означать переход от формальностей к сути дела:

— Между прочим, Александр, вам, наверное, было бы интересно посмотреть новую коллекцию исторического оружия, которую я приобрел в прошлом году на Сотби.

— Да, это было бы чрезвычайно любопытно, — поддержал его я.

— Но, Фридрих, госпоже Грибовой наверняка безразлично ваше оружие, — заметила Ти, поняв, что супруг хочет остаться со мной наедине. — Если ты не возражаешь, я покажу ей оранжерею.

— Конечно, дорогая, если госпожа Грибова не возражает.

— Я с огромным удовольствием посмотрю оранжерею, — Юля тоже поняла, что мне надо поговорить с герцогом тет-а-тет.

Когда мы вошли в оружейный зал, герцог сразу перешел на русский язык:

— Вы, кажется, давно здесь не были?

— Лет пять. Хотя, честно говоря, не вижу больших изменений.

— Их немного, но, надеюсь, кое-что вас заинтересует. Посмотрите, в той витрине самурайский меч эпохи феодальных войн. Говорят, им владел сам Такеда Синген.

— Ах, шестнадцатый век! Синген был великий полководец, но я сомневаюсь, что он часто пользовался этой вещью, если даже меч и принадлежал ему, — ответил я, бережно принимая в руки богато отделанное оружие.

— Почему вы так считаете?

— Слишком много украшений. Такая роскошь больше подошла бы придворному вельможе, которому надо произвести впечатление. А Такеда Синген был воином и предпочитал простые и надежные вещи, — я обнажил клинок и бегло осмотрел его. — Боюсь, что огорчу вас, Фридрих. Это клинок эпохи Токугава. Похоже, он был выкован двумя столетиями позже, чем предполагали устроители Сотби. Хотя, безусловно, меч сделан для какой-то очень важной персоны, да и отделка представляет большую художественную ценность... пожалуй, ваши деньги все же потрачены не зря.

— Как безразлично вы взираете на богатство отделки! — усмехнулся герцог. — Помнится, в прошлый раз вы никак не могли расстаться со значительно более простым клинком. Вот этим.

Я отложил в сторону разукрашенный меч и принял другой, с более простой отделкой.

— Шутите, — усмехнулся я. — Ему нет цены. Это оружие работы самого Масамунэ, мастера из мастеров.

Я извлек клинок из ножен. Мне казалось, что оружие задышало, ожило в моих руках.

— Этот меч ваш, — сделал широкий жест герцог.

— О, ваша светлость!.. Благодарю, это великолепный подарок! — я не мог скрыть восторга. — Прошу вас принять в качестве ответного дара мои охотничьи угодья Велейка в Белоруссии.

— Князь... Это невозможно! — герцог смутился. — Я не могу принять столь щедрого подарка.

— В таком случае и я не могу принять этот меч, — я решительно вернул клинок в ножны.

— Что ж, вы не оставляете мне выбора, князь. С благодарностью принимаю ваш щедрый подарок. Но надеюсь, что в ближайшее время мы поохотимся в этих угодьях вместе.

— Я думаю, мы отметим там вступление Дармштадта в ЕАС.

Герцог встрепенулся.

— Вы считаете, что это решение может быть принято так скоро?

— Надеюсь. По крайней мере, в ближайшие дни Евразийский союз промышленников и финансистов даст необходимую рекомендацию.

— Это официальная информация или ваше предположение?

— Нет, это решение, которое на следующей неделе будет оформлено официальным протоколом. Одной из целей моего приезда в Дармштадт было уведомить вас об этом. Официальная декларация Ассамблеи последует в течение месяца. После этого начнется трехлетний срок, в ходе которого вы должны будете привести законодательство, финансовую и налоговую систему в соответствие с требованиями ЕАС. Впрочем, как я понимаю, вы уже обсуждали это во время своего визита в Россию с президентом Евразийского союза промышленников и финансистов.

— Вы сейчас представляете его?

— Да.

— Я думал, что господин Вольский снова вызовет меня для предварительных консультаций в Петербург.

— Это обеспокоило бы Баварского короля и могло бы создать ненужную напряженность. Мы поставим всех перед фактом.

— Вы даже не представляете, насколько оказались дальновидны.

Я удивленно посмотрел на герцога.

— Видите этот доспех? — герцог указал на стоявший в отдалении доспех средневекового европейского рыцаря. — Я купил его на аукционе во Пскове два года назад.

Мы подошли к доспеху, который издали мог показаться живым человеком, застывшим у стены. На металлическом нагруднике был выгравирован орел, хищно распахнувший клюв.

— Я не очень разбираюсь в европейском оружии, — сказал я, — но, кажется, этот доспех не представляет большой исторической ценности.

— Вы совершенно правы, — ответил герцог. — Типичный доспех тевтонского рыцаря тринадцатого века. Стоил он недорого. Для меня интересна его история. Он принадлежал одному из рыцарей, участвовавших в осаде Пскова в тысяча двести сорок втором году. Рыцарь был пленен, а доспех достался русским в качестве трофея. Для меня это символ. Символ длившегося многие столетия немецкого давления на восток.

— Ничего удивительного. Как и любая развивающаяся система, германская нация расширяла свой ареал.

— Да, расширяться на восток было проще, — усмехнулся герцог. — Сейчас уже мало кто помнит, что пруссы — это славянское племя, Пруссия — земля славян, Берлин — одна из славянских столиц, а Бранденбург некогда именовался Бранный Бор... Наши предки прошли всю Прибалтику и так и не сумели покорить Русь.

Я терпеливо выслушивал излияния герцога, зная его пристрастие к историческим экскурсам.

— Пожалуй, последней попыткой сделать это было нападение Гитлера на Российскую империю. Так и не понимаю, почему сумасшедший Адольф решился начать войну на два фронта. Ведь он знал, чем это кончилось для Германии в Первую мировую войну.

— Он знал, что Россия просто не может остаться в стороне от общеевропейского конфликта, — ответил я.

— Однако в войну вы вступать не спешили.

— В обществе еще было сильно воспоминание о революции, к которой привела Первая мировая война.

— Однако, насколько я знаю, после падения Парижа Россия приготовилась напасть на Германию, в случае немецкого десанта через Ла-Манш.

— И уже стянула войска к западной границе, — подтвердил я. — Это и погубило. Когда Вермахт скрытно перебросил свои части на восток и напал, он встретил части, готовые не к обороне, а к нападению. Генштаб так и не поверил, что Гитлер отважится на войну на два фронта. В итоге разразилась катастрофа сорок первого года. Мы потеряли Минск и с трудом удержали Киев. Да и сама война была необычайно кровавой. Погибло пять миллионов подданных империи.

— Вас спас профессионализм русского офицерства, — поддержал меня герцог. — После столь тяжких поражений удалось наладить оборону и перейти в контрнаступление. Впрочем, хочу заметить, что Россия приобрела в войне больше чем кто-либо. До этого в Евразийский союз, который фактически является завуалированной формой большой Российской империи, входили только Туркестан, Азербайджан, Грузия и Армения. А с сорок пятого по пятьдесят первый год вы включили в него всю Прибалтику, Польшу, Пруссию, Финляндию, Чехословакию, Венгрию, Румынию, Грецию и Болгарию.

— Заметьте, они добровольно попросились в Союз, — заметил я.

— Конечно, — усмехнулся герцог, — при той разрухе, которая царила в Европе, страны, участвовавшие в конфликте, могли избежать голода только за счет американской либо русской помощи. А стало быть, у них была альтернатива: либо вступать в НАТО, либо в ЕАС. Ведь именно это, так или иначе, было условием экономической поддержки.

— Что делать, — вздохнул я, — странам, которые не могут себя защитить, приходится вставать под крыло более сильных соседей. Ведь когда мы остановили Гитлера под Смоленском и Киевом, он попробовал пробиться к Петербургу по Балтийскому берегу. Чтобы оккупировать Литву, Латвию и Эстонию, Манштейну хватило трех недель, а вот у нас дальше Изборска и Ивангорода те же части пройти не смогли. А потом еще генерал Радищев положил десятки тысяч русских жизней за освобождение Прибалтики. И, заметьте, никто из вступивших в ЕАС не жалеет об этом. Уровень жизни, скажем, в Чехословакии значительно выше, чем во Франции.