Последний и наиболее весомый козырь Константин вез в небольшом ларце. Именно на него он рассчитывал больше всего, потому что если уж и он не сработает, то пиши пропало. Тогда пришлось бы возвращаться и погружаться в длительные размышления о том, как ухитриться решить все по-своему и обязательно мирным путем.
Мирным вовсе не потому, что правитель русских земель, чтя знаменитую заповедь Христа, так уж боялся пролития крови тех же ятвягов, многие из которых полягут под мечами его дружинников. Да пес с ними, с ятвягами, но вот собственные потери пугали. Начав враждовать с коренными обитателями этих лесов, Константин рисковал положить не сотни – тысячи своих людей. А утешаться мыслью, что их погибнет неизмеримо меньше, чем тех же ятвягов, было не по нему.
Ведь через десяток лет дорога будет каждая сотня хорошо обученных умелых воинов, а случись конфликт с теми же ятвягами или пруссами, а пуще того – с литовцами, войну придется вести именно им, а не ратникам из пешего ополчения. Последние хороши только в одном-едином монолитном строю. Вот там да – цены им нет. Пешцы остановят практически любое войско, не дав спуску даже хваленой тяжелой рыцарской коннице. Но тут лес, где не то что строй выставить – телегу не провезти. Недаром вся поклажа воинов, которые сопровождали его, была навалена на спины запасных коней.
Суровые мускулистые и, невзирая на легкий морозец, полуобнаженные, с открытой грудью, воины встретили Константина только под вечер следующего дня. Мрачные взгляды, скупые жесты, лаконичная обрывистая речь… Все это было вполне понятно. Тех, кто приходил в этот лес с добром, они могли бы перечесть по пальцам одной руки, да и то остались бы лишние, а тех, кто приходил бы с добром, имея при себе такое количество хорошо вооруженных воинов, они не помнили вовсе.
Правда, разобрались быстро. Ятвяги, не особо воинственные по своей натуре, никогда не начинали враждебные действия первыми. На это Константин и рассчитывал. На это, и еще на то, что он бережно извлек из своего заветного ларца, когда уже встретился со старейшинами первых двух родов.
Разговор произошел почти там же, где гостей встретили сторожевые дозоры ятвягов. В свое селение старейшины их не повели. Поначалу беседа была сдержанной, можно сказать, полуофициальной. Каждая из сторон не спешила открывать другой свои объятия.
Свое намерение посетить леса ятвягов Константин пояснил тем, что он, правитель всех русских земель, хочет жить в дружбе со своими соседями и не собирается ни с кем из них враждовать. Старейшины одобрили это сдержанными кивками. Они вообще не отличались многословием, да и его подданные из числа южных родов ятвягов, живущих в землях Черной Руси, пока тоже не блистали красноречием, а ведь им-то было о чем рассказать своим родичам.
С самых первых дней захвата Черной Руси, когда, можно сказать, еще не успела осесть пыль, поднятая копытами коня князя Михаила Городненского, позже нашедшего свой бесславный конец на Калке, Константин принялся уделять ятвягам повышенное внимание. Целых полторы недели разъезжал он по землям, которые они населяли, знакомясь с их обитателями и со старейшинами.
Через некоторое время после того первого знакомства, когда он как раз только-только собирался отнять у рижского епископа Альберта Кукейнос и Гернике, старейшины сами нашли его под Городно. Приехали и повалились ему в ноги с просьбой оборонить от северных соседей – пруссов. Те и между собой жили не особенно дружно, а уж более миролюбивых южан попросту терроризировали. Особенно этим отличалось самое ближнее к ятвягам племя судавов.
Вообще-то, все они – и пруссы, и ятвяги – относились к литовскому племени, доводясь им, образно говоря, если не родными, то уж наверняка двоюродными братьями. Один язык чего стоил, в котором из каждых десяти слов восемь, а то и девять были практически одинаковы.
Однако известно, что никто так зло не враждует друг с другом, как рассорившаяся родня. Недаром любая гражданская война, где бы она ни происходила, ведется с таким ожесточением и звериной злобой, что никакая другая не может с ней в этом сравниться.
Константин охотно помог, направив туда Вячеслава, вовремя оказавшегося под рукой.
– Опыт боевых действий в условиях сплошных лесов и болот для твоего войска может оказаться бесценным, – несколько высокопарно заметил он другу.
– А он нам может понадобиться? – осведомился воевода.
– Против тебя в качестве разминки выступит только одно из прусских племен, – пояснил Константин. – Нам же через пяток лет, как только покончим с Субудаем, придется полностью брать все эти места под свою руку.
– Зачем? – усомнился Вячеслав. – На Руси стали заканчиваться леса и болота? Или ты собираешься местных дикарей тоже в строй поставить? Сразу скажу – несерьезно.
– Если мы сюда не придем, то здесь очень скоро объявятся немцы, – пояснил Константин. – Кстати, напоминаю, что вся разрозненная Германия объединилась в середине XIX века именно под эгидой прусских королей. А Руси это надо?
– Считаешь, что если не будет Пруссии, то они не объединятся вообще? – саркастически хмыкнул воевода.
– Я ничего не считаю, – пояснил Константин. – Пусть они что хотят, то и творят, но не в такой опасной близости от русской земли. Я предпочитаю видеть у себя на северо-западных границах соседями поляков, и только их.
Вячеслав вздохнул, с легким сожалением покосился на высокие стены Городно, которые он намеревался, тряхнув стариной, взять в очередной раз, возглавив ночную группу штурмовиков-спецназовцев и… поехал бить судавов. Управился он тогда сравнительно быстро, всего за две с лишним недели.
Бил жестоко. Из воинов незадачливого прусского племени, столь неудачно выбравшего себе «мальчика для битья», после неудавшегося набега вернулся обратно от силы каждый десятый, да и то благодаря все тем же лесам, в которых так удобно скрываться от победителей.
С тех самых пор судавы ни разу не помышляли о том, чтобы напасть на ятвягов. Да и некому было. Немногочисленным уцелевшим воинам в избытке хватало иных забот. Зато теперь осильнели их западные соседи галинды. Кстати, именно они и доставляли больше всего хлопот князю Конраду. Вольготно расположившись вдоль всей Мазовии, они вместе с кульмами то и дело устаивали набеги на подданных этого князя, отчего северные мазовецкие земли практически обезлюдели.
Не помогло Конраду и создание своего собственного ордена, которому он дал во владение замок Добжин и земли возле него. Действовали рыцари-поляки неумело. Всякий раз, пытаясь осуществить вылазку в глубь земель врага, они терпели такой урон в людях, что всего через полгода оставшихся едва стало хватать для обороны собственного замка.
Теперь же галинды, придя к выводу, что на обезлюдевших мазовецких землях добычу найти сложно, решили поискать ее южнее. Об этом и шел неспешный разговор между старейшинами и жрецами ятвягов.
– Твои воины прибыли вовремя, – заметил князю один из них. – Нам как раз понадобится много храбрецов, чтобы отбиться.
– Я помогаю только своим подданным, – резонно возразил князь. – Если вы согласны быть под моей рукой, тогда и я согласен вам помочь.
– А мы сможем потом выйти из-под твоей руки, если захотим? – осведомился один из них.
– Нет, – честно ответил Константин. – Если уж согласились, то это навеки.
Старейшины о чем-то вполголоса посовещались между собой, после чего вынесли решение:
– Нам такое не подходит. Набег будет недолгим, но зато, даже если не получится отбиться, мы все равно останемся свободными людьми. А ты хочешь прийти сюда навсегда.
– Вас все равно кто-нибудь завоюет, только этот кто-то будет куда более жестоким, чем я, – возразил Константин.
– Он не сможет жить в наших краях, – уверенно парировал один из старейшин.
«Еще как сможет, – подумал Константин, вспомнив тевтонский орден. – Просто вы с такими не сталкивались».
Последнюю фразу он повторил вслух, добавив, что все когда-нибудь происходит в первый раз, но тогда уже поздно будет что-либо изменить.
Старейшины даже не посчитали нужным отвечать что-либо. Они просто встали, чтобы попрощаться. Говорить больше было не о чем.
И вот тут-то настала пора выбросить на стол последний и решающий козырь. Признаться, сам Константин его таковым не считал. Принимая в дар от Всеведа загадочный амулет или талисман, он поначалу даже подумал, что волхв дает ему какой-нибудь простой оберег, который может защитить его владельца от стрелы, копья, меча и всяких там дубин.
Этот серебряный амулет с непонятными рунами не отличался ни искусной обработкой поверхности, ни вкраплением каких-либо драгоценных камней, если не считать восьми небольших круглых кусочков янтаря. Больше всего он был похож на обычное изображение звезды с огромным множеством лучей. При более внимательном рассмотрении Константин насчитал их аж сто восемь штук. В остальном же самое простое серебро с непонятными знаками-рунами, нанесенными на его середину.
Цепочка тоже внушала мало почтения. Свитая из восьми серебряных нитей, она была толстой и смотрелась как какой-то ширпотреб, который даже надевать ему было не по чину – царь все-таки.
Однако после подробных разъяснений старика он уважительно поглядел на подарок, хотя некоторые сомнения в душе остались. Теперь пришло время и для него.
Открыв крышку ларца, который стоял у него под рукой, Константин быстро надел на себя дар волхва и негромко окликнул удалявшихся старейшин ятвягов.
Нет, даже не окликнул, а просто произнес им в спину то, что велел сказать Всевед:
– Вы ослепли, потому что смотрели на меня, но не увидели, кто стоит с вами рядом. Вы оглохли, потому что вы слушали меня, но не услышали, кто говорит с вами рядом. Мне жаль вас, глупых, потому что, сидя в своих лесах, вы утратили разум, ибо сидели подле меня и не поняли, кто находится с вами рядом.
Уходящие остановились, словно по команде, уже в середине первой произнесенной Константином фразы. После второй их лица уже были повернуты в сторону ярко горящего костра, в который, согласно обычаю, каждый из них только что, перед самым уходом, бросил по большому полену. Именно так надлежало уходить, если ты не держишь зла на того, с кем расстаешься.
И вот теперь в свете ярко полыхающего пламени они увидели не просто старейшину, князя или какого-то там царя, но человека, у которого на груди был знак. Тот самый, о котором рассказывали их деды. О волшебных свойствах самого знака и о силе и могуществе человека, на которого он надет, ходили многочисленные легенды.
По одному из преданий, его подарил самому первому человеку бог Перкунас. Владея им, этот человек мог выходить на битву с любым, пускай даже самым могущественнейшим врагом, и все равно верх в схватке неизменно оставался на его стороне. Но затем, рассердившись на него за то, что он стал использовать его не для защиты собственной земли, а для нападения на чужие, Перкунас сорвал свой подарок с груди этого человека и выбросил его в полноводный Неман.
С тех пор он лежит на дне и терпеливо ждет того, кто найдет его там. Но горе нашедшему, если он окажется недостойным, если его душа наполнена алчностью, а сердце – черной злобой. Тогда его находка мгновенно раскалится добела и испепелит недоброго смельчака в назидание всем прочим.
Были и еще легенды, в которых рассказывалось о чудодейственных свойствах этого дара великого Перкунаса. Очень много легенд, но не намного больше, чем описаний самого знака. Неизменной во всех рассказах оставалась только его форма в виде большой звезды, восемь кусочков янтаря, вкрапленных по окружности и руны в центре. Значение рун все тоже толковали совершенно по-разному, да и навряд ли кто сумел бы их прочесть, даже получив такую возможность.
Но тут старейшины сразу поняли, что перед ними тот самый подарок Перкунаса. Даже неровного света костра хватало, чтобы увидеть, как полыхают многочисленные лучи, испускаемые этой звездой, как разгорается загадочное свечение в каждом янтарном камешке и сурово чернеет таинственная вязь рун в центре.
Первыми рухнули на землю, низко уткнув головы в мягкий рыхлый снег, два жреца-вайделота. Рухнули и, дрожа всем телом, немедленно поползли обратно к Константину – каяться и просить прощения за собственную слепоту и глухоту. Через мгновение их примеру последовали старейшины.
Только один так и остался лежать неподвижно – старое сердце не выдержало такого потрясения и остановилось. После люди перешептывались, что знак Перкунаса оказался милосерден к своим детям, заблудшим и погрязшим в невежестве. Он убил лишь одного из них, хотя мог поступить так со всеми.
Дальнейшее продвижение Константина на север стало чуть ли не триумфальным шествием. Самая великая честь – вести под уздцы его коня доставалась наиболее уважаемому из старейшин, а во время проводов до следующего селения его вел наиболее сильный и отважный из воинов.
Через многие годы все наиболее значимые события, произошедшие в этих лесах, датировались не иначе как «это было за одно лето до того…», и далее следовало благоговейное молчание, поскольку все понимали, что именно произошло следующим летом.
Проходили десятилетия, а старейшины, хваля какого-нибудь воина, всегда отмечали: «Не зря именно твой дед вел под уздцы коня того самого человека до урочища Трех Медведей». При этом ни имени, ни сана «того самого человека» никто не произносил, ибо заповедь не поминать имени бога всуе родилась не у христиан, а существовала издревле, уходя корнями к современникам Авраама, Исаака и Иакова.
Закончились убогие поселения ятвягов с их жилищами, больше походившими на большие норы, но триумфальное шествие Константина продолжалось и у пруссов. Галинды, которые оказались первыми счастливчиками, увидевшими Константина, даже не помышляли теперь о набеге на ятвягов, озабоченные только тем, чтобы достойно встретить и проводить дорогого гостя.
Предание гласило, что они все-таки выступили в свой набег, но на половине дороги встретили «того самого», и он остановил их одним взмахом руки.
– Но нашлось трое безумцев, которые не поверили ему и пожелали продолжить свой путь, – нараспев рассказывали эту легенду в селениях ятвягов седобородые старцы малышне, затаившей дыхание. – Однако они успели сделать только шесть шагов, а как только шагнули в седьмой раз, их собственное оружие обернулось против самих хозяев. Секира снесла голову одному из ослушавшихся, топор обрушился на шею другого, и собственное копье, выскользнув из руки третьего, пронзило грудь своего хозяина-глупца. И в тот же миг с неба ударил гром, сверкнула молния, на мгновение ослепив всех прочих, а когда люди наконец опять могли видеть, то тел на земле уже не было.
От галиндов шествие перешло на земли привис-ленского племени кульмов, затем – помезов, после чего резко повернуло на восток, где его встречали погевы и вармы, натании и самбы, надровиты и принеманские скаловиты.
Дальше от Немана произошел новый поворот, на сей раз на юг, и вскоре ликовали уже многочисленные жители Жмуди. Последними на очереди были литовские земли. Противостоять восторгу населения здешние жрецы не пытались, хотя среди них самих проскальзывали некоторые нотки сомнения.
Облегчало дело еще и то, что общался Константин с ними преимущественно без толмача. Все-таки переводчик – это не совсем то. Само присутствие третьего человека при некоторых разговорах могло смутить, сдерживало искренность. Но оказалось, что не только литовский язык, но и прусский с ятвяжским достаточно близки к русскому. Многие слова звучали совсем похоже.
Впервые Константин столкнулся с этим у ливов и эстов, а теперь убедился в том, что он неплохо понимает и литовцев. Да и чего тут особо понимать. Например, по-русски – садиться, а по-литовски – содинти. Точно так же было и со многими другими глаголами: давать – дована, есть – ести, мерить – мерути, быть – бути, грабить – гробти.
Не меньшее, если не большее сходство наблюдалось и в различных существительных, только русская ладья становилась алдья, борона – брона, янтарь – гинтаро, огонь – угнис, род – радс, кувшин – каусинас, а город звучал как гардас. Да и в вооружении все было ясно, а что касается, например, стрелы, так она и вовсе именовалась точно так же, как и на Руси.
Пик народного восторга пришелся на день, когда Константин и его дружинники прибыли в главное легендарное святилище литовцев. Первоначально, еще лет сто назад, оно находилось в прусском Ромово, где под ветвями священного дуба стояли деревянные изображения трех главных богов – Перкунаса, Аутримпса и Поклуса [84 - Перкунас – аналог славянского бога Перуна, Аутримпс считался повелителем морской стихии, а Пеколс (славянский Пекло) был богом подземного царства. Самое высшее божество прусского пантеона – бог неба и звезд Окопирмс (славянский аналог – Род) – туда не входил, так как, согласно преданий, практически не принимал участия в жизни людей.] .
Примерно лет за сто до описываемых событий, в начале XII века, после того как за кощунство и попытку надругаться над богами от рук пруссов потеряли жизни один за другим два католических проповедника, впоследствии возведенные в ранг святых, католики решили отомстить язычникам. Сам польский король Болеслав Храбрый возглавил грабительский набег на их села. Полякам удалось дойти до самого Ромово и не только разрушить святилище, но и предать казни всех жрецов.
После этого значение его упало, а вновь избранный криве-кривейо [85 - Криве-кривейо – верховный жрец, избираемый из криве – жрецов высшей степени. Он отвечал за главное святилище, в его обязанности входило приносить жертвоприношения перед ним.] перенес святилище ближе к Неману, в устье Дубиссы. Потом он еще дважды был вынужден менять свое местоположение, пока не осел в Вильно.
Глядя на кряжистого Перкунаса с каменным молотом в руке, а особенно на свившееся в кольцо змеиное тело Аутримпса с человеческой головой, чувствовалось, что в искусстве работы по дереву неведомые прусские мастера достигли неплохих результатов.
Здесь, подле негасимого священного костра, криве-кривейо и принимал Константина. Принимал как равный, потому что сам считался потомком легендарного Брутена – брата-близнеца Видевута, который был некогда самым первым из людей наделен знаком Перкунаса. Но в Риме может быть только один папа, а в Литве – один криве-кривейо. Исходя из этого, не приходилось удивляться, что ни щенячьего восторга от лицезрения легендарной святыни на груди чужеземца, да еще не простого, а кунигаса [86 - Кунигас (лит.) – князь.] над всеми русскими кунигасами, ни какой-то особой радости жрец не выказывал.
Правда, внешне он проявлял полное радушие, но чувствовалось, что оно наносное, и в беседе с ним Константин все время держался настороже. Да и самое начало встречи могло кого угодно пусть и не ввести в шок, но, во всяком случае, изрядно напугать.
В полуземлянке, разумеется, тоже священной, криве-кривейо был не один, а с богами, точнее, с их представителями, о чем жрец заявил буквально с порога, добавив, что царю русичей выпала великая честь – лично принести жертву. После чего он тут же предложил Константину выбрать любую посудину из числа имеющихся на полке, налить в нее молока и поставить в дальний противоположный угол на земляной пол.
Мысленно почесав в затылке и боясь сделать что-нибудь не так, Константин решил схитрить, заявив, что он благодарен хозяину за столь великую честь, но не подобает гостю лезть первому с жертвоприношениями. Криве-кривейо пожал плечами и, взяв первую попавшуюся под руку плошку, быстро налил туда молока и отнес в угол.
«Вроде бы никаких заклинаний он не читал, – отметил Константин. – Хотя чем черт не шутит, все равно на всякий пожарный надо губами пошлепать, чтоб потом можно было сказать, будто он просто ничего не слышал».
Сказано – сделано, и вскоре Константин уже осторожно ставил точно такую же плошку рядом с первой. Он еще не успел убрать руки от грубой деревянной посудины, как прямо между ними показалась морда какого-то загадочного зверя. Испуганно отдернув ладони, он ошалело наблюдал, как тварь жадно припала к его блюдцу с молоком. По счастью, она не обращала на Константина ни малейшего внимания, иначе он точно заорал бы, и что тогда было бы, представить невозможно. Ясно только одно – ничего хорошего.
А так его выдержки хватило на то, чтобы медленно подняться и, не делая резких движений, на полусогнутых и ставших ватными ногах тихонько отойти к лавке, на которой невозмутимо восседал криве-кривейо, с одобрением кивая русичу старческой седой головой.
Уже усевшись на лавку рядом с жрецом и жалея, что нельзя на нее взгромоздиться вместе с ногами – хозяин не так поймет, Константин сумел разглядеть повнимательнее это чудище, которое по-прежнему трапезничало, не обращая на присутствующих ни малейшего внимания.
Полумрак, царивший там, не позволил оценить ее во всех подробностях, но Константину удалось заметить, что больше всего загадочная тварь похожа на некую ящерицу с очень короткими, еле заметными лапками, имеющую черное тело, лоснящееся от жира, и где-то с полметра или чуть побольше длиной [87 - Упоминание об этих странных существах встречается у посла австрийского императора Сигизмунда Герберштейна в книге «Записки о московитских делах», написанной им в XVI веке, в той ее части, где он описывает загадочные обряды язычников-литовцев.] .
– Очевидно, он сразу признал знак, ибо из уважения к его обладателю в первую очередь подошел к твоему подношению, – заметил жрец, комментируя поведение твари.
Константин только кивнул в ответ. Дар речи к нему уже вернулся, но говорить что-либо по этому поводу не хотелось. Он вообще чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии этой загадочной твари. Возьмет сейчас и после молока потребует от хозяина мяса, причем свежего. Конечно, лапки у нее еле видны, но вдруг эта животина наловчилась как-то отталкиваться своим длиннющим хвостом? Чуть успокоился он лишь тогда, когда она куда-то исчезла. Куда именно – Константин так и не понял. Дверь закрыта, окон нет, нор тоже не видно. Ну да ладно, главное, что ушла.
Только теперь он смог заставить себя полностью сосредоточиться на беседе со жрецом, хотя по-прежнему предпочитал больше слушать. От этой встречи зависело очень многое, так что если бы он невзначай ляпнул что-то лишнее, то исправить это было бы крайне тяжело.
Кто знает, что на уме у этого невысокого тщедушного человека с длинной и узкой белоснежной бородой. Возьмет да и предложит изобразить какое-нибудь чудо. Ах, не получается… Ну что ж – и тут же весточку всем прочим, что человек со знаком Перкунаса на груди, прибывший в его святилище, – обычный шарлатан. Конечно, тут и сам криве-кривейо изрядно рисковал. Вдруг остальные жрецы не прислушаются, чтобы не оказаться перед сородичами в дураках. Спросят ведь, почему он сам не признал жулика.
Но Константин предпочел не доводить дело до конфликтной ситуации, а напротив – первым делом постарался дать понять, что он ни в коем случае не собирается претендовать на его исключительные жреческие прерогативы и уж тем паче не будет пытаться ограничить его во власти.
Смысл его речи сводился к тому, что богу – богово, а кесарю – кесарево. Если сам старик не станет ставить палки в колеса, то царь всея Руси имеет достаточно власти и способов, чтобы поддержать его.
Откровенность за откровенность, и вот уже сам криве-кривейо, испытующе глядя на своего собеседника, неспешно начал рассказывать о том, что нет среди нынешней молодежи прежнего почтения к старым литовским богам, а стало быть, и к их служителям.
Жрец не кривил душой. За последние полвека власть их действительно пошатнулась. Воины, то и дело уходящие в набеги на полоцкие, смоленские и псковские земли, иной раз доходя и до пригородов Великого Новгорода, стали почитать власть кунигасов вровень со жреческой. Это в мирное время никто не смел перечить как криве-кривейо, так и старейшинам родов, а в военное…
– Я считаю, что литовской земле нужен прочный мир, – хладнокровно заметил Константин, сразу поняв, к чему тот ведет. – Хватит уже молодым парням гибнуть в набегах. Я думаю, что несколько сотен жизней литовских воинов – слишком дорогая плата за пару лошадей.
Он знал, что говорил. Буквально в самом начале этой зимы литовцы попытались сделать пробную вылазку. Три кунигаса из области Дяволты, которая граничила с землями семигалов, вели за собой почти полтысячи воинов. Но семигалы, как и все прочие латышские племена, уже два года находились под рукой Константина.
Однако набеги литовцев продолжались, поэтому Вячеслав уже на следующее лето после возвращения из Царьграда по настоятельной просьбе Константина вспомнил азы пограничной службы, которую он освоил еще в Аджарии, будучи рядовым солдатом на турецкой границе, и полностью оборудовал контрольно-следовую полосу со всевозможными ловушками. Не сказать, что они были такими уж тонкими, но для средневековых нарушителей, не обладавших знанием различных ухищрений при пересечении оной, их вполне хватало.
Не пожалев времени, воевода почти две недели натаскивал первую сотню, которая должна была составить костяк будущей пограничной стражи на западных границах. Кроме того, по повелению князя старшины приграничных селений выделили им в помощь еще двести молодых парней.
Полутысяча пересекла границу тайно, и никто ее не видел, но дежурный наряд, проверявший КСП, утром забил тревогу. Поначалу воины чуть ли не в полном составе едва не метнулись вдогон за нарушителями, но затем вовремя вспомнили инструкцию и поехали предупреждать сотника, который вместо погони разослал во все стороны гонцов с предупреждением.
К следующему утру литовцы уже успели пограбить одно из семигальских сел, но добыча была скудной – пара стоящих коней, а остальное и перечислять стыдно.
«Не иначе как они нас заметили, – мудро рассудили кунигасы. – Ну да ничего. Чем дальше от рубежей, тем жители в селах спокойнее. Мы должны взять свое».
Однако до следующей деревни они не дошли – передовые дозоры заметили подозрительное скопление русских всадников. После недолгого совещания было решено возвращаться обратно, но не тут-то было. Смертельные русские клещи сомкнулись, когда литовцы уже улепетывали со всех ног в свои леса.
Словом, обратно вернулись два с лишним десятка воинов, почти половина из которых были ранены. К чести кунигасов надо сказать, что ни один из них своих людей не бросил. Братья Юдьки и Пукеик легли рядом друг с другом, вместе со всеми остальными воинами. Такого страшного разгрома воинственные племена литовцев давно не испытывали.
Однако прочие князья надежды не теряли, только решили поменять тактику и нападать не разрозненными отрядами, а собрать всех воедино. Особенно на этом настаивал совсем молодой кунигас Миндовг, недавно отметивший свою двадцать пятую весну. Несмотря на молодость, он один уже мог собрать под свое начало не меньше пятисот воинов.
Его поддерживали многие, но далеко не все. Старейшины той же Дяволты и слушать не хотели о том, чтобы выделить кого-нибудь в общее войско.
– У нас и так вернулся лишь каждый двадцатый! – сурово заявил посланцам Миндовга седой Айдота.
Против новых походов были и жмудские старики, и даже ряд самих кунигасов. Некоторые из них до сих пор находились в подавленном состоянии, ужаснувшись известию о небывалом недавнем разгроме. Других точила зависть, потому что было ясно – если поход состоится, то командовать тысячами будет молодой Миндовг, который и без того присвоил себе слишком много власти.
Тогда кунигас предложил испросить волю богов, послав весть к криве-кривейо. Он даже сам вызвался поехать к нему, чтобы лично поприсутствовать при беседе жреца с богами. А тут, буквально за два дня до начала сего мероприятия, когда Миндовг уже прошел почти все обряды очищения, откуда ни возьмись нагрянул этот чужеземец, носящий на груди знак Перкунаса.
– Могу я узнать, какими способами ты вопрошаешь своих богов? – осведомился Константин.
Старик поморщился и ответил уклончиво:
– Боги есть разные. Можно погадать на потрохах молодого поросенка, который еще не стал настоящим секачом, в особо важных случаях в жертву приносится конь. Но зачем тебе это? – вновь насторожился он.
– Я хочу знать, что ответят тебе завтра боги, – медленно произнес Константин.
– Кто может угадать их волю, – осторожно произнес жрец. – Хотя, зная, что они не кровожадны, я не удивлюсь, если даже Перкунас скажет свое слово в пользу мира.
Константин удовлетворенно кивнул.
– Думаю, что это будет мудрый ответ, – произнес он.
– Но наша земля скудна, – продолжил жрец. – Со всех сторон нас окружают враги, которые хотят уничтожить наших богов. Вот почему я могу только догадываться о воле богов, но предсказать ее заранее мне не под силу. Даже у тебя помимо священного знака на груди под рубахой спрятан еще один – чуждого нам Криста. Какой из них сильнее, какой победит – я не знаю. Да ты и сам этого не ведаешь, – и он испытующе посмотрел на своего собеседника.
– Я могу тебе ответить, – твердо произнес Константин. – Не победит никто, потому что боги не враждуют между собой. Война – удел людей. Ты мудр, и потому я буду говорить с тобой открыто. Слушай меня и поверь, что я не таю черных мыслей.
Говорил Константин долго. От той первоначальной речи, которую он заготовил, когда приехал на первое свидание с ятвяжскими старейшинами, не осталось и следа. С тех пор он многое увидел, многое переосмыслил, часть прежних аргументов заменил на более веские и убедительные, а часть просто выкинул.
Он не кривил душой, рассказав о своих выгодах, хотя они в рассказе Константина получились несколько бледными и размытыми по сравнению с теми, которые получали племена, вступающие в состав Руси, а особенно их, если можно так выразиться, гражданская и духовная знать – старейшины и жрецы. Ведь тем воинам, которых Константин предполагал брать к себе в обучение, а потом и в войско, плата предполагалась в половинном размере. Вторая же половина предназначалась всему племени, и распределять ее будут именно они, а кто платит – тот и заказывает музыку.
Жрец не пытался его перебить. Лишь дважды он задал уточняющие вопросы и каждый раз, получив на них исчерпывающие ответы, удовлетворенно кивал, продолжая слушать и размышлять.
– Завтра я соберу тех старейшин, которые смогут добраться сюда к вечеру. Мы будем говорить, и ты повторишь им все то, что произнес сейчас. Если они согласятся, тогда мы соберем всех остальных, – с этими словами криве-кривейо поднялся и молча двинулся прочь от священного костра.
Прошла еще одна утомительная для Константина ночь, а затем наступил морозный, но солнечный день, на который назначили жертвоприношение. Как это ни «удивительно», но криве-кривейо угадал. Трио богов в один голос устами своего жреца заявило, что они не желают новых походов литовских воинов.
Миндовг возмущался напрасно. Сразу после того, как верховный жрец огласил приговор высших сил, раздался гул одобрительных голосов. Свое удовлетворение выражали не только все остальные криве, но также и старейшины родов и добрая половина кунигасов, почувствовавших, что времена безнаказанного разбоя и грабежа миновали.
– Если они не пойдут со мной, то ближе к весне все равно многие помрут от голода! – отчаянно выкрикнул Миндовг. – Или на нас нападут враги, и мы все погибнем от их стрел, копий и мечей!
– Вот возле меня стоит кунигас над кунигасами русичей, – возразил криве-кривейо. – Он обещает, что враг не придет на наши исконные земли. Кроме того, он предлагает службу в своей дружине для многих литовцев и щедро заплатит за нее каждому роду.
– А можно ли верить кунигасу врагов?! – снова выкрикнул Миндовг.
– Можно, – твердо ответил жрец. – Скажу еще, что у этого кунигаса люди гибнут не так часто и не в таком количестве, как у тебя, Миндовг. Прошлый год именно ты потерял половину своих воинов, а вернулся ни с чем.
– Я не потерял, а спас половину воинов, – нашелся Миндовг.
– Можно сказать и так, – покладисто согласился криве-кривейо. – Но главное все равно остается – половина погибла.
– Наша земля скудна. Если он обманет и приведет своих воинов на наши земли, то погибнут все – старики, женщины, дети. Я не думаю, что останутся живы старейшины, и мне кажется, что не уцелеешь и ты сам, криве-кривейо, – мрачно возразил Миндовг.
– Да, так оно и случится, – хладнокровно согласился жрец. – Но зачем ему обманывать нас, когда он мог бы уже сейчас прийти со своими воинами? Народ, окруженный врагами, все равно обречен на смерть, и никакие боги ему не помогут, потому что они никогда не помогают глупцам, предпочитающим враждовать со всеми соседями, вместо того чтобы подружиться с ними.
– Их бог – Кристос. Они никогда не смогут стать нашими друзьями, – неуступчиво заметил Миндовг.
И тут слово взял Константин:
– Ты забываешь, Миндовг, что на моей груди два знака, и они мирно уживаются, не пытаясь сжечь друг друга. И я тебе отвечу – почему. Да потому, что ненависть иссушает душу и сжигает сердце. Два знака – это символ того, что пора прекращать войны и переходить к миру. Пока я жив и живы все те, кто стоит со мной у этого священного огня, пред ликами ваших богов я даю свое нерушимое слово в том, что никогда не приведу воинов на ваши земли. И никогда ни один мой жрец не посмеет предать поруганию тех, в чью честь вечно горит это пламя, – и повторил то, что уже говорил жрецу той первой ночью: – Боги не враждуют – это делают люди, но не все, а только глупые. Я научу ваших людей сражаться так, что их будет гибнуть очень мало, а приносить добычи они будут достаточно. А если ее не будет, то они все равно не останутся без награды.
– И там, в своем войске, ты со своими криве наденешь на них кресты! – выкрикнул Миндовг и удовлетворенно подметил, как дрогнуло лицо старого криве-кривейо.
– Никого из них не будут пытаться насильно обратить в нашу веру, – твердо ответил Константин. – Если же таковое случится, то я все равно об этом узнаю и строго накажу ослушника, а человек, обращенный в нашу веру, будет отпущен с богатыми дарами и сможет смыть с себя это насильственное крещение в водах вашего священного Немана. Не забывай и о самом главном – придя под мою руку, вы сможете себя чувствовать в безопасности в своих землях.
Он медленно обвел взглядом собравшихся. Чувствовалось, что большинство еще колеблется, не зная, на чью сторону встать. Одно дело – отказать горячему кунигасу Миндовгу в набеге, но совсем другое – принять такое важное, судьбоносное для всего народа решение.
– Я знаю, что мудрость против поспешности, – медленно произнес Константин. – Да она и не нужна. Разве я тороплю вас? Нет. Я сказал свое слово, а теперь вам надлежит подумать. Я подожду. Но прежде чем я уйду, я приглашаю вас послать старейшин, которым вы доверяете, вместе со мной к вашим соседям, ливам и семигалам. Пусть достойные люди посмотрят, как они живут сейчас, после того как оказались под моей рукой. Тогда вы и примете решение.
Раздался одобрительный гул, и Константин понял, что выиграл. Пусть они ничего не решили, но уже сделали первый шаг навстречу – согласились подумать, побывать у тех же ливов, но главное в том, что на его сторону все больше склонялись жрецы и старейшины.
Решение ими было принято гораздо позже, через три месяца, то есть ближе к лету, но это была только документальная фиксация победы, достигнутой им тем морозным солнечным днем.
Более того, тогда же удалось достичь договоренности о строительстве на их землях первой дюжины каменных крепостей. Пять из них наметили поставить на побережье Варяжского моря, еще три – на землях пруссов, недалеко от польской границы, и по две – в Жмуди и Литве.
Криве-кривейо поначалу не совсем одобрительно отнесся к этой затее. К тому же в каждой из крепостей изначально намечалось построить православный храм, а тягаться с конкурентами, которые неизмеримо богаче по своим возможностям, вовсе не входило в его планы.
Но потом, узнав, что именно он приобретает взамен, потрясенный жрец только небрежно махнул рукой. Цена была столь высока, что ему стало уже совершенно не до церквей. Еще бы, ведь русский царь великодушно предложил ему такие сокровища, о которых он и не смел даже мечтать.
Велика была власть криве-кривейо над любым из рядовых жрецов-ванделотов, но над ним самим настолько же возвышались легендарные жрецы с острова Рюгена, особенно из Арконы [88 - Аркона – священный город на острове Рюген, где располагалось главное святилище северо-западных славян, в том числе и поморских, посвященное богу Святовиту. Было уничтожено и разграблено датским королем Вальдемаром I Великим в 1168 г.] , которые возносили жертвы самому Святовиту. И вот теперь Константин предложил ему в дар все уцелевшие сокровища этого храма. Их насчитывалось не так уж много, и далеко не все они были изготовлены из золота или серебра.
Но ценность этой утвари, включающей грубые кремневые ножи, в глазах криве-кривейо была столь огромна, что у него даже не нашлось слов благодарности за столь щедрый дар. Он просто сидел, выпучив глаза и широко открыв рот, и задыхался от восторга.
Чего стоил один только золотой обруч, в котором верховный жрец Арконы совершал свои обряды. Правда, драгоценные камни, которые его украшали, были уже давным-давно извлечены из него, но рязанские ювелиры быстро исправили ситуацию.
Криве-кривейо, держа его в своих старческих дрожащих руках, только нетерпеливо отмахнулся, когда Константин заикнулся было о людях, которые ему нужны для грубых работ. Жест означал, что будут и люди, и другая необходимая помощь, только ты сейчас сделай милость, не мешай наслаждаться лицезрением великой святыни.
А Константин мысленно похвалил себя за предусмотрительность, с которой он обговорил с королем Вальдемаром Победителем, сыном того самого грабителя, вопрос возврата всего того, что его покойный батюшка вывез с острова.
Впрочем, отдал он криве-кривейо не все. Часть сокровищ была еще раньше подарена Всеведу, живущему в Перуновой роще. Кстати, и сам знак, который сыграл такую важную роль в мирном покорении литовских племен, тоже находился среди этих вещей, только Константин не подозревал о его значимости, пока ему об этом не рассказал волхв. Впрочем, он тогда много чего еще не знал. Лишь после смерти Всеведа кое-что прояснилось, да и то не все, а так, слегка.
Потом он не раз размышлял, как бы все произошло, если бы Всевед не дал ему этот знак, и приходил к выводу, что, в конце концов, он бы все равно добился своего, вот только это произошло бы гораздо позже и с гораздо более тяжелыми потерями с обеих сторон.
Разговор в карете продолжился значительно позже. Вначале выяснилось, что небольшой царский поезд выехал не на ту просеку и теперь движется в неизвестном направлении. Пришлось выбирать местечко для ночлега прямо в лесу.
– Совсем как у Всеведа на поляне, – задумчиво произнес Константин, оглядывая величавые деревья, плотным кольцом обступившие их становище. – Только там дубы, а здесь сосны.
– Все равно не надо было тебе к нему на похороны ездить, – упрямо заметил царевич, возвращаясь к прежней теме, когда они уже сидели у костра. – Духовные лица доселе ворчат. Тебе-то в глаза они такое сказать опасаются, а мне… – он, не договорив, сердито засопел.
– Поверь, Святослав, что я до сих пор всем сердцем скорблю о потере этого волхва. Великий был человек, – вздохнул Константин. – И как я после всего, что он для меня сделал, отказался бы поприсутствовать на погребальном костре? Да и не столь уж это великий грех, если так разбираться, – заметил он. – Почтить память своего соратника – какая в том вина? А ведь он Рязань спас – не забывай.
Глава 7 Похороны Всеведа
Правда, тут Константин немного лукавил перед сыном. На самом деле он не просто присутствовал – он был одним из главных участников странного загадочного ритуала, о котором раньше никогда ничего не слышал.
Однако рассказывать сыну он ничего не стал, вместо этого направившись в сторону могучих сосен, плотным кольцом окруживших их временное пристанище.
– И я с тобой, государь, – резво устремился вслед за другом Вячеслав.
– Охраняешь, чтоб не напали? – иронично усмехнулся Константин.
– Да кому ты здесь нужен, – отмахнулся воевода. – Здесь на сто верст кругом ни души. Одни только мы и есть. И как нас угораздило заплутать, ума не приложу. Главное, неясно, куда эта дорога ведет.
Отойти далеко им не позволили огромные сугробы. Пришлось пристроиться за одной из сосен.
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Смит Кордвейнер
Майер Стефани