Чтение 9–й страницы книги ~Зеркало Велеса~

— Да, господин, да, — поднялся в седло жмудин. —За мной пожалте!
Военная колонна свернула с дороги и втянулась в лес, пробираясь между деревьями, затем скатилась на ровное поле застывшего до весны болота.
— Княже, — окликнул родственника боярин. — Я так мыслю, впереди для нас беды никакой нет.
— Опять? — натянул поводья Крошинский.
— Нет, княже, — покачал головой Лисьин. — Ныне я ничего не чую. Но спокойнее нам здесь пару часов обождать. Коли кто сунется — пусть обоз по-далее будет. Полдня выстоим — он и вовсе к Свее уйти сможет. Оттуда его ужо никто не отдаст.
— Опаслив ты больно, Василий Ярославович.
— Береженого Бог бережет.
— Ладно, быть по сему, — кивнул литовец. — Радомир! Вперед пойдешь. За жмудином приглядывай!
— До сумерек не останавливайтесь. Идите, пока лошади падать не начнут. Остальные со мной.
Холопы опять разобрали копья, замерли, выстроившись поперек протоптанной дороги. Андрей занял позицию на правом фланге, пристроил рогатину в петлю и замер, глядя перед собой. Над лесом повисла тишина. Зверев сразу почувствовал, как у него потяжелели веки. Усилием воли он поднял их раз, другой, а потом решил, что не будет ничего страшного в том, что он немного посидит с закрытыми глазами. Веки опустились — и юноша наконец-то оказался в своей маленькой, уютной комнатушке размером аккурат с постель, в которой спал он в усадьбе. Он пытался включить компьютер — но тот никак не реагировал на щелчки клавиши.
— Что, добаловался? — услышал он мамин голос, оглянулся.
В этот раз все было, как обычно. Мама стояла в халате, с прихваченной двумя заколками красивой передней прядью.
— А чего света нет? — спросил он.
— Ума у тебя нет, новик, — ответила мама. — Говорила я тебе, учи математику! Пошел бы в институт, поучился лет пять, стал инженером. Сидел бы спокойно каждый день с девяти до шести в белом костюме, вечером пиво пил перед телевизором, на диване венгерском спал. Квартиру к пенсии купил бы однокомнатную. А не выучил интегралы — вот тебя в армию и призвали. Сиди теперь, как дурак, на морозе.
Мама с силой стукнула его в лоб — и он проснулся — в лесу стояла звенящая тишина. Было слышно, как где-то далеко-далеко, может быть, даже за горизонтом деловито стучит дятел. А может, и не дятел.
Может, это трещали на морозе вековые русские сосны. Справа и слева в седлах клевали носом холопы, да и лошади выглядели странными, свесив головы и лишь изредка подергивая ушами.
— Отец, нам долго еще тут сидеть? — громко поинтересовался Зверев.
Боярин вздрогнул, поднял голову, тряхнул ею, вскинул к глазам ладонь, глядя на небо:
— Да, пожалуй, и хватит... Все, братцы! Не будет за нами погони. Уходим!
Несколько часов ожидания в засаде дали людям и скакунам немного драгоценного отдыха, и теперь все чувствовали себя куда бодрее. Кони по уже пробитому санному пути пошли довольно резво, а когда колея вывела к реке — и вовсе перешли на рыгь. Русло, покрытое ровным, как бетонка, льдом и расчищенное от препятствий, было идеальной дорогой. Два десятка верст всадники пролетели всего за три часа, задолго до темноты выскочили на тракт, повернули влево и еще через три версты нагнали усталый санный обоз.
— Все, родимые! — сорвав с головы шапку, замахал ею князь Крошинскнй. — Мы дома! На ближайшей поляне сворачивай! Гуляем! Эй, жмудин, сюда давай! Ты к московитам не ходи. От них все бояре разбегаются, скоро землю некому оборонить будет. И смердов тоже. Ты ко мне иди, жмудин. Хорошей земли дам, доброго господина получишь, крепкую руку, надежного защитника. Держи свое серебро, жмудин. А хочешь, оставайся. Погуляй с нами.
— Дети дома, господин, — сунув за пазуху кошель, почтительно склонился проводник. — Жену пять ден не видел. Как бы не хватился кто...
Он потрусил на лошадке в обратную сторону, а Крошинский уже перескочил мыслями на праздник:
— Радомир, глянь, вроде ручей в низине? К нему вворачивай, рядом с трактом обязательно поляна быть должна. Станислав, вина в замке взяли? Неча его с собой тащить, тут выпьем. За победу и за племянника моего. Что есть на печи, то на стол мечи. Пируем ныне, братцы, дозволяю!
Возле удобной излучины ручья и вправду имелась поляна. Даже с кострищем, оставшимся от прежних путников. Обоз медленно вкатился на огороженную ивовыми зарослями площадку, описал почти полный круг, остановился. Когда все лошади и всадники въехали следом, несколько возков подвинулись чуть вперед и встали, перегородив въезд. Какое-никакое, а укрепление па случай неприятностей. Обозники, несмотря наусталость, первым делом выпрягли лошадок, наскоро отерли соломой из саней, повели к воде. Потом повесили им на морды торбы. Всадники, чувствовавшие себя пободрее, расседлали скакунов, оставили их назначенным конюхам, а сами кто ринулся в лес за дровами, кто начал искать среди добычи вино и еду. Скоро по кругу пошли многочисленные кувшины н фляги, полыхнул костер. Разорив мешок с копченостями, холопы нанизывали крупные куски мяса на косари и мечи, пихали в огонь, В одном из бочонков было выбито дно, его поставили у костра, и любой желающий мог черпать вина сколько влезет. Холопы московские и литовские начали провозглашать здравицы в честь своих господ, пытаясь перекричать друг друга, но это никого не обижало.
Андрей тоже прихватил мясной орех, зачерпнул чз бочонка вина найденным в соседнем возке золотом кубком, кинул щит на снег неподалеку от костра уселся и начал вдумчиво объедать мясо, запивая его напитком, напоминающим по вкусу гранатовый сок. Больше всего его удивляло то, что он совершенно не пьянел.
Удивление Зверева прошло после того, как он попытался встать. Оказывается, ноги ему больше не подчинялись, и новик упал обратно на щит. Пир тем временем разгорался. Обозники совсем забыли про усталость и шумели наравне со всеми. Десяток холопов потащили на берег ручья пленниц помоложе, и вскоре оттуда послышались визги и крики о помощи. Боярин и князь что-то горячо обсуждали, едва не уткнувшись друг в друга лбами. Освобожденный юноша сперва пытался вклиниться в их разговор, потом махнул рукой и тоже двинулся на берег.
Женские вопли вызывали любопытство и еще какое-то странное желание. Андрей сделал над собой усилие, поднялся, тоже пошел на дальний край поляны. На берегу копошились полуобнаженные, несмотря на мороз, холопы. Они подбадривали друг друга криками, закусывая восторг мясом и запивая вином. Однако самое интересное творилось у полыньи, куда большинство и стремилось. Андрей попытался протиснуться вперед. Поначалу его отпихивали, потом начали узнавать.
— Новик, новик, — побежал шепоток. — Кавалера Альберта... На стену один... Боярина Лисьина сын.
Холопы разошлись, один из них, бритый — стало быть, литовец, — весело предложил:
— Не желаешь забавы молодецкой, новик Лисьин? Теперь Зверев наконец-то увидел предмет общего веселья: на снегу извивались, пытаясь хоть как-то прикрыть свою наготу, три женщины. И зрелище это не вызвало у Андрея ничего, кроме легкой брезгливости.
— Какую будешь? — нетерпеливо спросил холоп.
— Старые они какие-то все, — отмахнулся новик и направился обратно к костру.
Здесь на щитах и попонах лежали куски мяса, разломанные караваи хлеба, стояли баклажки с вином. Зверев понял, что запихнуть в живот он ничего уже не сможет, а потому ограничился еще несколькими глотками вина и пошел к телеге с коврами. Говорить ему тут было не с кем, к проруби тоже не тянуло. Оставалось одно: раскатать пару мягких пушистых ковров и завернуться в них до утра.
— Люблю повеселиться, особенно поспать, — негромко признался Зверев и, борясь со слабостью в ногах, приступил к осуществлению своего мудрого плана.
* * *
Проснулся он уже при свете дня. Большая часть отряда благополучно дрыхла, кто где «сломался». Самые крепкие, подобно ему, подготовили для себя постели — кто улегся в санях или повозках, кто постелил себе потники, ковры, даже шубы. Но большинство «отключились» неожиданно для самих себя и теперь валялись кто на полпути от берега к костру, кто на щитах, сжимая в руках пустой кубок, а кто и вовсе сидя с куском мяса в одной руке и глиняной кружкой в другой. Хорошо хоть, одеты все были тепло и простудиться им не грозило. Хотя... У проруби какой-то литовец свалился со спущенными штанами.
Впрочем, были и те, кто уже бодрствовал: с десяток холопов чистили коням шкуры, мазали какой-то жижей потертости, носили к костру от полыньи воду а уже согревшуюся — лошадям. Вместо торб скакунам вытащили из саней, из-под тюков, серое свалявшееся сено. То, что лошадь одним зерном кормить нельзя, Андрей уже усвоил — от такой щедрости колики у бедолаги будут, а то и вовсе сдохнуть может. Это как с машиной. Более дорогой бензин, чем положено, заливать можно — но только двигатель быстро сломается.
К пленницам холопы отнеслись с куда меньшим трепетом, и те жались втроем под одной общей попоной. Со свалявшимися волосами, мятыми, опухшими лицами, разводами под глазами, они вызывали еще меньше симпатий, нежели вчера.
Боярина и князя Андрей не увидел — видать, господ уложили где-то с особыми удобствами. Общаться было не с кем, и Зверев занялся тем, что уже начало входить в его привычку: вытянул саблю, поднял один из щитов и пошел к заиндевевшему кусту бузины отрабатывать удары вслепую — поражать намеченную точку, закрываясь при этом деревянным диском от возможного нападения.
Когда куст был острижен под «полубокс», он ощутил на себе чей-то взгляд, оглянулся. Это был боярин, стоящий у костра и наблюдающий за ним. Зверев спрятал саблю в ножны, подошел к нему:
— С добрым утром, отец.
— Не много у человека радостей в жизни, Андрей. — положил ему руку на плечо Василий Ярославович. — Но мне повезло в самом главном. Я не просто знаю, что ты мой сын, новик. Я горжусь этим.
И хотя Зверев знал, что родство с этим человеком для него — чистое недоразумение, горя чая волна у довольствия прокатилась по телу.
— Я ведь твой сын, отец. Разве я могу быть другим?
— Я знаю, — улыбнулся боярин. — Как тебе первый поход?
— Спасибо, не распробовал.
Лисьин рассмеялся, обнял его:
— Ничего, походов ратных и на твой век хватит. Ныне же роздых небольшой сделать можно да удаче порадоваться. Мы с князем сговорились: кони, в замке взятые, и девки эти ему достанутся, а прочая добыча вся — нам. Так что поутру домой двинемся. Матушка, верно, уж беспокоится. Боится за тебя. Ей волю дай — под юбку бы спрятала и за порог не выпускала. Не зря, ох, не зря Господь бабам повиноваться мужниной воле назначил. Кабы по-ихнему все было, давно бы мы все под ярмом иноземным ходили... Сегодня бы хорошо уехать — да с холопов уроку никакого. Замаялись в походе. А еще более — в отдыхе.
— А это правильно — что вся добыча нам, а князю всего лишь кони да женщины?
— Ты, сынок, не забудь, что нам еще со скобарями делиться надобно. Опять же, Крошинский сверх сего племянника своего получил. Ну, и кони у ордынцев знатные. Опять же, надеется он, среди пленниц родичи кавалера Карла окажутся, а то и жена. Вот тогда уж князь с ним поторгуется.
— А что, это может быть его жена? — Андрей бросил взгляд на трясущихся под попоной невольниц.
— Вряд ли, — пожал плечами боярин. — Крестоносцам жены не положены. Так что, мыслю, шлюхи это обычные, что для баловства кавалеры завели. Но князь шибко надеется... В общем, сын, поглядывай, чтобы добра холопы не портили. Наше все это ныне. И пить им больше не давай. Бочонок пусть дохлебают, и хватит. А едят пусть от пуза.
Впрочем, особого вмешательства от Андрея не понадобилось. Остатки вина уже через час прикончили самые ответственные из воинов — те, что занимались лошадьми. Остальным, тяжело просыпающимся после ночной попойки, досталась только мороженая свинина, которую приходилось по часу запекать в углях, да разбросанное по всей поляне добро, что сызнова нужно было упаковать в тюки и увязать на санях.
Поутру князь Крошннский с холопами проводили союзников до порубежной стражи, и только тут родственники крепко обнялись.
— Благодарствую тебе, боярин, — отступив, поклонился литовец. — Коли во мне нужда возникнет, весть пришли. Я отныне твой должник.
— Какие счеты, княже, — развел руками Лисьин. — Мы ведь родственники. Бог даст, свидимся.
— Свидимся, Василий Ярославович, обязательно свидимся.
Никаких вопросов у литовских порубежников после этой картины не возникло, и тяжелый обоз медленно выкатился на нейтральную полосу. В этот раз отряд двигался со скоростью, уступающей даже пешеходу, а потому к московской заставе дополз только в сумерках. Себежский стражник раскланялся, восхищенно покачал головой, глянув на груды сваленного на сани добра, и махнул рукой: проезжайте! Похоже, в этом мире вопросы возникали только к тем, кто зачем-то покидал свою страну.
Впрочем, и в остальные времена это ничуть не изменилось.
Заночевал отряд в версте за стражей, а поутру Василий Ярославович предложил:
— Слушай, сынок, а не глянуть ли нам, что тут князь Тушин отстроил? Завернем в Себеж, воеводе поклонимся, себя покажем. Обоз вон как тянется, опосля без труда нагоним.
— Конечно, посмотрим! — немедленно согласился Андрей.
— Вот и ладно. Пахом, Вторуша, коней седлайте. С нами поскачите... Хотя нет... Вторуша, тебя за старшего оставляю, обоз поведешь. Никита, Глеб, Рыкень, Рюрик — вы с нами.
После завтрака всадники, не дожидаясь, пока обоз соберется и двинется дальше, поднялись в седло, вернулись к порубежной страже и поскакали влево, по хорошо накатанному тракту. Миновав густой, вековой бор, они въехали на пологий взгорок, с которого спустились уже в поля. Или луга — замерзшим болотом или поверхностью озера не могли быть те частые холмики, что лежали по сторонам, насколько хватало глаз. Дорога ушла вниз, запетляла, прячась от крупянистой поземки, а когда снова забралась наверх — впереди открылась земляная стена с тыном, по обе стороны от которой раскинулись идеально ровные просторы озера. Слева от путников, в полуверсте, на вытянутом острове, белели свежим деревом рубленые стены высокой крепости.
— Вот он, Себеж, — кивнул на нее боярин и придержал коня, приближаясь к воротам, перед которыми прогуливалась немногочисленная стража в кольчугах поверх тулупов, в шапках вместо шлемов, но с саблями на поясе и копьями в руках.
— Куда?! — вскинул руку на всадников один из пяти караульных. — За въезд по полушке с каждого платить положено.
— Обезумел, смерд?! — взмахнул плетью Василий Ярославович — Боярин Лисьин к князю Засекину с поклоном прибыл — а ты за то серебро взять хочешь? Кнута давно не пробовал?!
— Дык, положено... — уже не так уверенно повторил стражник, но боярин не удостоил его ответом и проскакал мимо.
— Думать надо, — добавил, въезжая с прочими холопами, Рыкень, но стражник только махнул рукой. Доказывать правоту семи отлично вооруженным воинам ему отнюдь не улыбалось.
За стеной, которую при желании можно было обойти с любой стороны — но только зимой, разумеется, — вольготно раскинулись всевозможные домишки. Где просто срубы с крыльцом, где пятистенки, а где и просторные русские избы, со стенами в два окна, высоким цоколем и крытым двором. Из труб неспешно тянулись дымки. Вдоль дороги пристроились две церквушки. Небольшие, размером с избу, но опрятные, с луковичными маковками. Холопы перекрестились, проезжая мимо, и Зверев последовал их примеру.
— Интересно, их тут в половодье не заливает? — вслух подумал Андрей. Длинный перешеек между озерами поднимался не так уж высоко над поверхностью воды. Точнее, надо льдом.
— Может, и заливает, — пожал плечами Василий Ярославович. — Однако же крепость стоит высоко, там большую воду завсегда переждать можно.
Примерно в полукилометре от въезда на перешеек в сторону большего озера отходил мыс, край которого опускался настолько, что под настом было не различить границу суши и замерзшей воды. Дальше возвышался еще один земляной вал с частоколом, причем эта стена не просто перегораживала мыс, а окружала его целиком, защищая от любого нападения. Здесь в воротах, видимо, гостя узнали — караульные лишь поклонились, ничего за въезд не требуя.
Дальше дорога пошла вверх по склону холма.
Дома тут были куда более богатые: в два, три этажа. Или, как говорили местные жители, — в два-три «жилья». Дворы огораживал прочный тын, в окнах поблескивала слюда. Метрах в ста за воротами закинула высоко в небо свои кресты великолепная многоярусная церковь, размерами и красотой достойная стоять где-нибудь в Кижах или в Москве, поражая иноземных туристов.
Впрочем, сама себежская крепость была еще впереди. Она показалась не очень широкой, всего вдвое больше боярской усадьбы, но стены ее поднимались над сверкающими льдом откосами холма на высоту четырехэтажного дома. Под стенами, на удалении метров ста от цитадели, строений не имелось, и вид с дороги открывался захватывающий: на многие версты вокруг лежала белая гладь озера, исчерченная тропками н испятнанная точками рыбацких лунок, на далеких берегах виднелись седые сосновые боры. Но в первую очередь Андрей обратил внимание на две земляные площадки, устроенные перед крепостью на ее углах. Из-за невысоких брустверов там выглядывали направленные в сторону ворот пушечные стволы. Значит, про порох и артиллерию тут все-таки известно?
Еще одни ворота — и гости наконец оказались внутри цитадели. Тут было тесно. Немногочисленные избы жались к крепостным стенам и норовили вырасти как можно выше — в три, четыре жилья. Здесь же имелись вместительные амбары, тоже в два-три этажа, забитые сеном навесы, длинные конюшни, какие-то мастерские с печами н трубами, но сейчас холодные и заваленные тюками, что выпирали через щели под крышей. Ходы между строениями были узкими, только-только по ширине телеги — да и то как бы не застрять.
Лисьин спешился перед скромным храмом с двумя приделами, перекрестился на висящую над входом икону, но внутрь не пошел. Бросив поводья Пахому, он двинулся между глухими стенами бревенчатых амбаров. Андрей, спрыгнув на землю, поспешил за ним. Вскоре гости Себежа оказались на довольно просторной для этого места площадке — где-то десять на двадцать метров, — перед высоким тыном с распахнутыми воротами, за которым метрах в пяти уже виднелось крыльцо.
Боярин шагнул через порог на двор, остановился, широко перекрестился и отвесил поклон:
— Да благоволит Господь этому дому и хозяевам его, и детям, и всем их близким. Да будут амбары дома сего полны, да будет тучен скот в здешних хлевах, да будут быстры кони в конюшнях этих. Пусть детский смех всегда радует хозяйку дома сего и ее мужа...
Свои пожелания гость перечислял довольно долго и громко, время от времени крестясь и кланяясь. В доме послышался шум, топот. Дверь приоткрылась, закрылась, приоткрылась снова. Еще пара минут — и на крыльцо торжественно вышел, постукивая посохом и выставив объемистый живот, дородный помещик лет сорока в высоченной бобровой шапке, в собольей шубе со свисающими до пола рукавами. Шуба была распахнута на груди, демонстрируя отороченную бобровым мехом ферязь, так густо шитую золотой и серебряной нитью и усыпанную самоцветами, что материала, на котором все это крепилось, не было видно вовсе. Борода, густая у подбородка, книзу расползалась на седые кисточки, но доставала-таки до пояса.
— Рад видеть тебя в добром здравии, боярин Василий Ярославович. — Хозяин торжественно спустился на две ступени и остановился. — Как жив, как жена, как дети?
— Благодарствую, Юрий Панкратовнч, — поклонился в ответ гость. — Здоров ныне, и тебе того же желаю. И супруга не недужит, а сын мой — вот он, перед тобой стоит.
— Здрав будь, — вышла из-за спины хозяина упитанная, розовощекая женщина в высоком кокошнике, украшенном жемчугом, и со свисающими к висам жемчужными нитями. — Вот, испей сбитеня горячего с дороги.
Женщина спустилась, поднесла боярину серебряный ковш. Тот немного отпил, вернул, и она передал ковш Андрею:
— Испей с дороги, барчук.
— Не барчук ныне, а новик, — поправил ее Лисьин. — Намедни крестоносца ливонского в поединке честном на саблю взял.
— О-о, мал да удал. — Хозяин даже спустился еще на две ступеньки. — А мне недавно сказывали, в княжество Литовское ты подался, новое имение тебе Польский король обещался пожаловать.
— Ты со всех, кто врет про меня, княже, по полушке бери. Глядишь, скоро ты сам мне имение рядом со своим купить сможешь.
— Этак князь Друцкий за неделю разорится, — стукнул посохом о ступеньку хозяин. — Как вы с ним не срядились еще?
— Тяжба тянется, княже. Намедни из Москвы в Великие Луки опять грамота вернулась — о рубежах и деревнях сообщить по книгам писцовым. А почто ты вспомнил об охальнике этом?
— Здесь он ныне, кланяться приходил. Хлопоты видать, какие-то. А сын у тебя возмужал, возмужал... Как на службе царской тебе, молодец?
— Пока за спиной отцовской, княже, — поклонился Зверев. — А что, у вас там, на капонирах, пушки стоят?
— Где?
— Ну, на углах, перед стенами.
— А-а, на наряде. Тюфяки там вроде. Проку от них — одни слезы. Три раза в день пальнут, и то счастье великое. То ли дело самострелы да камнеметы. И дальше бьют, и быстрее, и точнее. Одна польза от огненной забавы этой, что жребием зараз сыпануть густо может.
— А тюфяки — это пушки? — на всякий случай уточнил Андрей.
— Коли тебе это так интересно, отрок, у Ивана Кречета поспрошай. Мастера пушкарского наряда нашего. Он ныне у амбара с зельем огненным ковыряется. Это там, за слободой немецкой.
— А слобода где?
— Аккурат за стеной отсюда, соколик, — пояснила женщина. — Да вниз но склону. Почитай, у самого озера сидят.
— Я сбегаю, отец? — повернулся к боярину новик.
— Беги, коли интересно, — разрешил Василий Ярославович. — А мы тут с князем о своем перемолвимся.
Зверев развернулся, добежал до храма, перехватил у коновязи повод серого, запрыгнул в седло.
Холопов нигде не было — наверное, в церковь пошли. Поэтому он никого предупреждать не стал, проскакал до ворот, повернул вправо, обогнул земляную батарею, домчался примерно до того уровня, где стоял княжеский дом, и направился вниз по склону.
Немецкий двор начинался метрах в ста от цитадели и, охватывая изрядное пространство, тянулся до прибрежной стены. За плотным частоколом виднелись коньки шести крытых дранкой домов. Это означало, что амбар размером с пятистенок чуть далее и был тем самым, пушкарским. Пороховым складом. Его тоже огораживал тын, но из куда более тонких кольев.
Андрей спешился у приоткрытых ворот: Пахом как-то обмолвился, что въехать на чужой двор верхом — страшное оскорбление хозяевам. Постучал, вошел внутрь. Огляделся. В отведенном пушкарям месте было пустовато. Только две телеги со снятыми колесами в углу у наружной стены лежали, да несколько багров стояли возле приоткрытой двери.
— Кого там Бог прислал? — послышался голос из амбара. — Настя, ты?
— Это Андрей, — громко ответил Зверев. — Боярина Лисьина сын. А ты, верно, Иван Кречет, начальник пушкарского наряда?
— И чего тебе надобно, боярин Андрей Лисьин? — выглянул из двери круглолицый, белобрысый пушкарь, и Зверев удивился тому, что тот довольно молод. Или это казалось оттого, что мастер не отрастил усов и бороды?
— Любопытствую... Я тут задумал порох сделать. Ну, пришлось недавно в поход сходить, видел, как люди мучаются. Думаю, может, гранату сделать? Или ружье? Не подскажешь, где мне серу найти можно? Уголь я и так сколько хочешь добуду. А вот серу...
— Серу, говоришь, — ехидно хихикнул пушкарь. — Серу, стало быть, ты не нашел? А емчугу как — сам варил?
— Какую емчугу? — не понял новик.
— Ну, китайский снег.
— Че за китайский снег?
— Э-э, — вышел из дверей Кречет. Отряхнул руки, похлопав одну о другую. — Как же ты зелье делать станешь, коли ни китайского снега, ни емчуги не знаешь?
— А чего там делать-то? — хмыкнул Андрей. — Три пятых селитры, часть угля, часть серы. Перемещать хорошенько — и все. Дурное дело не хитрое.
— А-а, вот оно что, — понял мастер. — Ты ее селитрой нарек, емчугу-то. Оно как бы так и выходит. Так что, сам варил?
— Нет, — покрутил головой Зверев. — А что?
— Да серу у рудокопов завсегда купить можно, боярин. А вот емчугу варить надо. Не знаешь, как? Я сейчас расскажу... — Мастер старательно прикрыл дверь, отошел в угол и сел на край телеги. — В яму выгребную ты как-нибудь заглядывал? Нет? Там на стенках в яме али на досках, коли старые уже, белый налет обычно есть. Это он самый, китайский снег, и есть. Но его, знамо дело, много не наскребешь — даже един раз из пушки пальнуть не хватит. Да и не много его из человечьих отходов вырастает. С навоза его больше выходит. Так вот. Чтобы емчуги поболее добыть, обычно навоз всякий с округи собирают, с землей, листьями гнилыми, соломой порченой, дрянью всякой тухлой смешивают да в кучу собирают. Тем, что из ямы выгребной, поливают обильно, соломой покрывают и зреть оставляют в теплом месте. Как время пройдет — собирают кучу аккуратненько, да теплой водой долго и любовно промывают.
Андрей представил себе все это в красках и закашлялся.
— Воду полученную, — невозмутимо продолжил Кречет, — в котлах над огнем вываривают, пока вся до конца не выкипит. На дне опосля крупинки белые старательно выбирают, снова их в воде разводят, да опять вываривают, чтобы чище стали. От и интересно мне стало, боярин Андрей: сам ты это делал али попросил кого?

— Ой, мамочки, представляю, какая вонь там стоит! Меня из усадьбы выгонят!
Мастер, довольный произведенным впечатлением, согласно кивнул. Но Зверев, почесав в затылке, задумчиво произнес:
— Но ведь все это и в лесу каком-нибудь можно сделать, чтобы не видел никто? Как считаешь? А сколько зреть куче-то?
— Экий ты упрямый, — удивился Кречет. — Зачем тебе это, боярин? Ты ведь с седла воюешь, тебе пушкарские хлопоты ни к чему.
— Думаю, можно попытаться ружья ручные сделат, гранаты...
— У тебя же лук есть! Он и дальше бьет, и точнее.
— А может, с порохом лучше получится? Да, кстати, а правда, что у вас в крепости пушки всего три раза в день стреляют? Чего так редко?
— Как это редко?! — возмутился мастер. — Иные пушкари и двух выстрелов за день не успевают!
— А чаще почему не получается?
— Ну, сам подумай, как много сделать надобно. Пушку назад убрать, от сажи и копоти почистить хорошенько. Выждать, дабы погасло все, мусор никакой внутри не тлел. Пороху в ствол насыпать исхитриться и плотно набить, дабы равномерно лежало все. Прижать пыжом плотным, опосля жребий насыпать и тоже прибить, дабы не перекосило. Ой, много хлопот с ними. Одно хорошо: как вдоль стены жахнешь — на двести шагов всех литовцев враз сносит, коли на приступ идут.
— А зачем чистить от копоти каждый раз? — не понял Зверев. — Потом, после боя почистить можно.
— А ну эта копоть в стволе тихонько тлеет? А ну искорка какая осталась? Сыпанешь на нее порох — и разорвет тебя на месте. Тут спешить нельзя, все тщательно делать надобно.
— Можно попробовать порох в мешочки бумажные разложить и прямо в них в ствол запихивать. Тогда никакие искорки и тление до него не доберутся. А зажигать потом раскаленным гвоздем, чтобы бумагу проколоть.
— А калить на чем? Возле пороха открытого огня держать нельзя — полыхнет. Мы после каждого выстрела даже фитили тушим, чтобы не дай Бог зелье при зарядке не полыхнуло. А после снаряжения снова зажигаем.
— Ну-у, тогда понятно, — кивнул Зверев. — Кстати, в бумажных мешках было бы не так страшно огня-то. Бумага горит хорошо, но не так, чтобы от искры сразу в куски все разносить.
— Куски мешка в стволе останутся, — после некоторого раздумья напомнил пушкарь. — Значит, тлеющих кусочков будет куда как больше.
— Так вы же все равно после каждого выстрела ствол баните! Вычистите.
— А ты, я вижу, боярин, изрядно в нашем деле разбираешься, — удивился Кречет. — Откуда?
— Думал просто много над этим, — ответил Андрей уклончиво.
— Понятно, отчего тебе так с зельем поиграться хочется. Только ты вот что, боярин... Ты сам зелье не крути, не надо. Убьешься враз. Вот у нас под Москвой, что ни год, а две-три мельницы пороховые взрываются. А мастера там умелые, опытные. И зелье знают, и сторожку проявляют, железа не используют, зелье токмо мокрым мелют. Ан все едино — ни года без взрыва не обходится. Опять же, коли так, как ты молвил, растереть да просто перемешать — это не порох, это мука пороховая получится, мякина. Ею стрелять нельзя, она любой ствол разорвет. Порох зернить надобно. Размачивать, лепешки делать, их сушить, дробить, полировать. Во-от... А ты мыслил, все просто так? Э-э, боярин, кабы просто, меня бы не мастером, а смердом кликали. Главное — дело больно рисковое. Чуть зазевался, уронил чего, недосмотрел — и все. И следа не найдут.
— Полировать? — опять зачесал в затылке Зверев. — Полировать-то зачем?
— Дабы углов острых у зерен не выступало. Они ведь, как мука, тоже стволы рвать могут.
— Да-а, опыта тут мне не хватает... Дробить, полировать... Не знал... — Андрей замолчал, переваривая услышанное.
Мастер, глядя на него, усмехнулся, решительно махнул рукой:
— Ладно, посиди. Вижу, мыслями маешься. — Кречет поднялся, отворил амбар, зашел туда и вскоре вернулся с полотняным мешочком размером двухкилограммовый пакет муки, взвесил на руке, решительно протянул: — На, боярин, решай думы свои. Может, важное чего для Руси придумаешь. А сам пороха не мешай. До добра дело это не доведет.
— Спасибо, мастер, — принял подарок Зверев. — Уж не знаю, чем и отблагодарить.
— И я не знаю, — улыбнулся Кречет. — Потом придумаю. А ты, коли чего скумекаешь, приходи, перемолвимся. В кои веки с человеком знающим встретился. А то все — колдун да колдун. Ополченцы здешние к тюфякам подходить боятся, в наказание их ко мне воевода ставит.