Чтение 9–й страницы книги ~Контроль~

Чем больше рядов проходит Холованов, тем больше расслабления в задних рядах, тем больше напряжения в передних.

Но прошел Холованов все ряды и по ступенькам - на сцену. Замер президиум. Тут на сцене весело было, тут на сцене вроде и не замечали, что Там внизу происходит. Оживились товарищи в президиуме, воротники поправляют, прически. Так новобранцы себя ведут под взглядом свирепого старшины. Только товарищ Сталин невозмутим. Только товарищ Сталин выступление слушает, головой покачивая, то ли одобряя говорящего, то ли не соглашаясь с ним.

Оглядел Холованов президиум. У товарища Ежова глаза бегают, рукам товарищ Ежов места найти не может: карманы свои на груди ощупывает, воротник проверяет, застегнут ли. Только сейчас в сталинское ухо щебетал... а тут челюсть дрогнула и отвалилась. И товарищ Микоян неспокоен. Товарищ Микоян - в галстуке. Так вот - за галстук себя, за ворот рубахи: вроде все застегнуто, вроде галстук завязан, но чуть давит...

Не стал Холованов Ежова брать. И на Микояна сегодня приказа не было. Пошел Холованов к трибуне - и выступающего за плечо: пройдемте...

После совещания высшего руководящего состава НКВД - банкет. В Большом Кремлевском дворце.

Слух по кремлевским коридорам: товарищ Сталин приказал придумать какую-то новую водку. Водка совершенно особая, только для руководителей. Говорят, называется водка "Москва-столица" или "Москва - столица СССР". Или просто: "Столица СССР". Говорят, несравненного вкуса.

Не терпится руководящему составу попробовать. После такого совещания каждому руководителю напиться хочется. Все равно, будет водка называться "Столица СССР" или просто "Столица". Радостно каждому, что пронесло сегодня. Может, и завтра пронесет. И приятно каждому, что товарищ Сталин заботу проявляет. Врагов убирает властной рукой, той же рукой верных ему людей жалует. Дурно ли: приказал для руководящего состава специальную водку придумать.

А после официального банкета - неофициальный. Тот готовится в гостинице "Москва". Чем удобно? Тем, что, напившись, идти никуда не надо. Надо только на правом сапоге предварительно мелом номер комнаты написать. А уж там до комнаты дотащат. Спецлакеев на то держат, чтоб руководителей по номерам растаскивали. Знают руководители, прослушивает Сталин гостиницу "Москва" от фундаментов и подвалов до самых крыш. Напьешься - наболтаешь лишнего.

Но как после такого совещания не напиться?

И как не напиться, если именно там, на неофициальном банкете, и дадут этой самой водки попробовать.

И еще слух. Неподтвержденный. Говорят знающие люди, что водка эта будет выпускаться с разными этикетками. Если в Кремле банкет, значит подавать будут с этикетками, на которых башни кремлевские, если в ресторане Речного вокзала в Химках, значит с этикетками, на которых Речной вокзал. Но эти этикетки пока не отпечатали. А вот сегодня - продолжение банкета в гостинице "Москва", так подадут эту самую водку с этикетками, на которых эта самая гостиница "Москва".

Трудно верится. Построили чекисты Беломор-канал и канал Москва-Волга, и стала Москва портом трех морей: Балтийского, Белого и Каспийского. Когда построят чекисты канал Волга-Дон, станет Москва портом пяти морей, Азовское и Черное прибавятся. Потому можно бы поместить на этикетку силуэт московского Речного вокзала. Как символ Москвы - центра чекистских каналов. Но помещать на этикетку силуэт гостиницы "Москва"? Не верится. Не может быть такого. Какой только чепухи праздный мозг не выдумает.

Сняла Настя передничек, затянулась портупеей, проверила пистолет на боку. Жаль, модернизация "Москвы" только начинается. Жаль. После такого совещания перепьются чекисты. Самое время не только их послушать, но и посмотреть за ними. Накинула Настя кожаную куртку - и за Холовановым. В темный коридор. В мрачную комнату, к стенке, которая открывается сама. Спустились на станцию "Кремлевскую": А там ждут. "Главспецремстрой-12" в готовности. Только лишний вагон добавлен. Догадывается Настя - это вагон-зак. Всех, кого арестовали сегодня, Холованов с собой везет. Профессору Перзееву на допрос. Хитер Перзеев, сам никого не бьет, сил не тратит, а только сочувствует: "Не хотите говорить? Придется вас отдать нехорошим людям..."

Стучит "Главспецремстрой": до-мой, до-мой, домой. Вагон сегодня полон. Девочки возвращаются с обеспечения совещания высшего руководящего состава НКВД. Если бы жили в Москве, если бы имели папу и маму, если бы имели соседей и друзей, то каждую можно было выследить, изучить, подстеречь, подкупить, запугать. Но нельзя девочек выследить, нельзя подстеречь, нельзя подкупить, нельзя запугать. Нельзя потому, что самому товарищу Ежову не дано ничего знать о сталинских девчонках.

Подошло совещание к обеду, тут они и появляются стайкой, обслуживают делегатов бойко, весело и исчезают все разом. Как под землю. Каждый раз разные появляются. Вроде у Сталина их полк целый. Может, особо проверенных Сталин из какого текстильного комбината привозит? Или студентки из какого-нибудь института?

Завершили работу - и под землю. Не уследишь, куда. Может, в метро спускаются? Может, у них свой выход есть на "Площадь Революции" или на "Площадь Свердлова"? Или их машинами закрытыми из Кремля вывозят? Ставил людей товарищ Ежов к станциям метро, наблюдали за всеми воротами кремлевскими до больших совещаний и после. Непонятно, откуда берутся, куда пропадают. А в Московский метрополитен имени товарища Кагановича после закрытия не сунешься. Московский метрополитен подчиняется непонятно кому. Даже товарищу Ежову непонятно. И врагов в Московском метрополитене товарищу Ежову выискивать не дозволено. И охраняется метрополитен особым отделением милиции, который кому-то подчиняется, но разве сообразишь, кому именно. Ясно только, что хозяин метро - дядя властный и свирепый. Так что совать нос в дела Московского метрополитена не рекомендуется. Купите билетик и езжайте куда надо. И не оглядывайтесь. Перед закрытием - не задерживайтесь.

Получается, что некому ремонтные поезда в ночном метро разглядывать. И потому несется "Главспецремстрой" никем не замеченный. Вырывается из подземелья и прет в темноту.

Со свистом.

Все двери в коридор открыты. В коридоре смех. Сей Сеич девчонок угощает. Девчонки истории рассказывают смешные. Когда триста мужиков в одном зале пьют, обязательно какие-нибудь занимательные казусы случаются, есть что вспомнить, и по коридору: ха-ха-ха. И еще история и снова: ха-ха-ха.

Только одна дверь в коридор не открыта. Только в одном купе не смеются. В том купе Холованов с Настей.

Смеются девочки, а сами нет-нет да и метнут взгляд на дверь холовановскую: это ж надо, такого мужика приворожила.

Давай тебя, Дракон, развеселю. Хочешь,

расскажу,

куда

Севастьян-медвежатник и его друзья карты прячут?

- Ты и это вычислила?

- Тут все понятно. Надо просто вспомнить, что вы во время обыска не проверяете.

- Мы проверяем все.

- Вы проверяете все, кроме... собственных штанов. Вы же с профессионалами дело имеете. - Среди них один карманник. Вы входите в камеру и начинаете обыск. Он в это время прячет колоду в твой карман. Когда обыск закончен, он колоду из твоего кармана ворует. В камере он не один. Их четверо. Тоже профессионалы, хотя и не карманники, но подыграть ему могут. Карманник обычно с партнерами работает. Они ему партнерами могут быть, действия его обеспечивая.

- Вот что. Жар-птица, если ты права, если я карты найду при обыске... в своем кармане, то карты я им верну, пусть играют, но обязательно скажу, что это ты додумалась...

- Мистер Хампфри, у меня деловой разговор.

- Слушаю вас, мистер Холованов.

- Оставайтесь еще на год.

- Нет, мистер Холованов, мне домой пора. В Америку.

- Я вам вдвое больше платить буду.

- Нет, мистер Холованов. Пора мне.

- Ладно. Хорошо. Но есть проблема...

- Какая?

- Дело в том, мистер Хампфри, что вы работали на очень деликатной работе...

- Я понимаю, мистер Холованов.

- Вы слишком много знаете... Вы приедете в Америку и начнете рассказывать всем, что товарищ Сталин прослушивает телефонные разговоры своих ближайших соратников...

- Мистер Холованов, я никогда никому ничего не расскажу...

- Вот это деловой разговор, мистер Хампфри. Вот это деловой разговор.

- Да если я и начну рассказывать, мне никто не поверит: по документам я не в Советской России работал, а в Швейцарии. И письма домой мои написаны якобы из Швейцарии. И отправляли вы их, как я знаю, из Швейцарии...

- Все так, но нет у нас уверенности, что вы сдержите слово...

- Я дам вам расписку, мистер Холованов...

- Расписку? Это хорошо. Это вы верно придумали. Только что я буду делать с вашей распиской?

- Как что? Если я опубликую что-нибудь о системе подслушивания, вы подадите на меня в суд...

- Я не люблю суд. В суде можно выиграть, но можно и проиграть... Поэтому расписки мне недостаточно.

- Какие же еще вам нужны гарантии?

- Ваша жизнь, господин Хампфри, лучшая гарантия того, что вы никому ничего не скажете.

- Вы хотите меня убить?

- Ни в коем случае. Людей убивают только преступники. Я не хочу вас убивать, я хочу вас ликвидировать.

- Я протестую и требую, чтобы вы немедленно вызвали сюда моего адвоката.

- Адвокат - предрассудок буржуазного суда. Мы руководствуемся интересами своей страны и Мировой революции, нам не нужен адвокат, который будет доказывать, что мы не правы. Мы знаем без адвоката, что правы.

- И вы убиваете всех иностранных инженеров, которые работают на вашу страну?

- В том и дело, что не всех. Всех, кто строит танковые, артиллерийские, авиационные, автомобильные заводы, мы отправляем домой, щедро наградив. Но вы делали очень деликатную работу.

- И много таких, как я?

- Считанные единицы. Вы - не правило. Вы - исключение.

- Кто следующий?

- Три инженера, которые монтируют вентиляционные системы в гостинице "Москва".

- Но в Америке хватятся.

- Пусть хватаются. Каждый, кто не должен вернуться, нами заранее оформляется не в Советский Союз, но в Швейцарию, Бразилию, Австралию, Германию. Это мы используем в своих интересах: американские инженеры уезжают во многие страны... и пропадают. А в Советском Союзе они не пропадают. Вот они поработали и возвращаются домой при больших деньгах.

- Мои деньги вы передадите моей семье?

- Нет, мы их конфискуем. Сей Сеич, примите портфель, пересчитайте и составьте акт о приеме денег, которые заработал мистер Хампфри.

- На мое место едет новый инженер из Америки?

- Да.

Севастьян-медвежатник смеется да головой покачивает: хитра девка, эх, хитра. А сам проволочки свои и крючочки раскладывает.

- В общем так, доченька, раз ты такая хитрая, тайну свою тебе расскажу. Был у меня в жизни момент: застегнули мне белы рученьки, заточили меня в узилище. И вышак ломится. Потом сюда привезли. Учи, говорят, делу своему, иначе... А я решил: учить буду, а главного не расскажу. Тут в монастыре я уже восемнадцать лет протрубил, многих ваших ремеслу обучил, а главную тайну тебе первой расскажу. Жалко умереть и тайну ремесла с собой унести. А ты мне понравилась. Тебе расскажу, а ты ее храни. Расскажи другому, но только тому, у кого душа добрая. Расскажи один раз в жизни и только тому, кто хранить ее будет. Расскажи только тому, кто ее тоже откроет лишь однажды и только тому, кого настоящим человеком считает. Значит так. Как крючочками в дырочке вертеть, я тебе покажу. Тут ума большого не надо. Главное не в том. Главное в другом. Медведя полюбить сначала надо. Понимаешь? Всей душой полюбить. И ничего от него не требовать. И ничего от него не желать. Медвежатник - это как строитель, как поэт, как художник, как писатель. Плох тот художник, который пишет картину и уж заранее деньги вычисляет, какие за нее получит. И картина у него плохой получится. И денег ему за нее не дадут. Художник творцом должен быть. Богом у своей картины. Любить должен свое творение еще в замысле. Или строитель: есть хорошие строители, которые любят дом еще до того, как начали строить его. Любят каждый камень, в стену вложенный. Любят каждый гвоздик, в стену вбитый. Тот, кто любит дело свое, - того успех найдет, и дом тот веками стоять будет. Ты меня поняла, дурочка?

- Поняла.

- И в нашем деле на любви все стоит, с любви начинается и ею же завершается. Ты ж его полюби. Ты ж его железякой холодной не считай, сейфа бронированного. Ты ж вообрази, что нежное он существо, уязвимое. - Пока деньгами сейф набит, так всякий его любит, всякий к нему мостится. А как пуст, так никому не нужен. Так обидно же ему, сейфу. Как человеку обидно: при деньгах и славе - все тебя любят, а как денежки ушли и слава померкла, так и отвернулись все. Не обидно ли? Так вот ты сейф полюби не за деньги, а просто так. За силу полюби, за вес, за бока его непробиваемые. И с лаской к нему. Но чтоб помысла в тебе не было такого: вот открою тебя и обчищу. Не откроется он душе корыстной. Отдай ему любовь свою, взамен ничего не требуй. Отдай. Может, он сам и откроется. Все в мире на любви стоит. Любовь - золотой ключик, который все сейфы открывает. Люби дело свое, и оно тебя полюбит. Люби людей, и они тебя любить будут. Не прикидывайся, что любишь. Люби! Трижды тебе говорю.

Сверкнул луч за спиной медвежатника расписного, показалось Насте, что голова его - в золотом сиянии.

- Севастьян Иваныч, а вы... святой?

Завтра - исполнение.

Завтра ее первое массовое исполнение.

В списке 417 исполняемых. На четыреста исполняемых нет нужды рыть две ямы. Одной хватит. Яма уже вырыта. Рыли ее урки перекованные. У каждого в деле штамп: "Встал на путь". Работали перекованные с явным пониманием смысла своей работы. Зачем еще зэки в лесу под конвоем яму роют? Рыли и поглядывали на конвой: не для себя ли роем? И решили меж собой: не для себя. Нас двенадцать, а яма человек на пятьсот. Рыли и радовались: правильно, что на путь исправления встали. Правильно, что перековались. Тех, кто упорствовал, в ямку зароют.

Настя на откосе стояла, когда перекованные рыли. Интересно любое дело видеть в развитии. Интересно видеть город в тайге от первого колышка, вбитого на полянке, до широких проспектов, до прекрасных дворцов, до гектаров стеклянных крыш главного сборочного цеха, до первых пикирующих бомбардировщиков, выруливающих из цеха на первый испытательный взлет. Интересно видеть величественное здание от первого взмаха карандаша на чистом белом листе до монтажа нержавеющих звезд в облаках. Интересно видеть место расстрела от первой лопаты, уверенно врезавшейся в землю, до последней елочки, посаженной на месте захоронения. Встал Холованов, расставил широко ноги, огляделся и сказал: "Тут им лежать".

Оцепили люди с винтовками полянку, а люди с лопатами вгрызлись в землю. И вот яма готова. Стоять ей открытой до утра. А Насте надо хорошо выспаться. Спать ей сегодня в доме отдыха особой группы контроля. Это далеко от монастыря. Это триста километров на юг. Это на берегу Волги. Тут у холовановских ребят постоянная база.

Девчонки из монастыря тут редко бывают. В основном на расстрельную практику сюда приезжают. Сегодня очередь Жар-птицы. Надо спать. И не спится. Непонятно, как можно исполнить четыреста человек и чтоб они не взбунтовались. Начни одним руки вязать, другие взбесятся. Им терять нечего.

Долго она думала, ничего не придумала. Головоломка. А если отводить за километр, стрелять и возвращаться за другими? Сколько тогда конвою километров намотать? Надо бы расстрельные леса выбирать в заповедниках, в дубравах, вековые дубы несут на себе миллионы листьев, а каждый лист - звукопоглощающий экран... Надо в дубравах... Но как ямы копать? У дубов вон какие корни. Нет, надо все же в сосновых лесах... Сосны на песке растут... Расстрелял, песком засыпал, разровнял, елочек-сосеночек сверху натыкал... Вырастет потом лес... Кронами шуметь будет... Незаметно расстрельный лес превратился в лес сказочный... С озером лесным, с кувшинками и лилиями, с осокой в черной воде, с ручьем игривым, со скалой над ручьем, с волшебным замком насекале... Она шла сказочным лесом, по цветам, каких не бывает, раздвигая ветви деревьев, к сверкающему над озером замку...

ГЛАВА 11

Громыхает будильник, как якорная цепь по броневой палубе крейсера.

Первая мысль: расстрелять будильник и бросить в расстрельную яму.

Вторая мысль: кнопочку нажать.

Нажала и долго сидела на краю, завернувшись в одеяло. Потом посмотрела на будильник и испугалась - 3 часа 23 минуты. По коридору - в туалетную комнату. Женский умывальник пустой. Одна. Умылась, причесалась. Сапоги с вечера вычистила и воротничок на гимнастерке с вечера свежий пришила. Потому долго ей собираться на пришлось.

В столовой тетя Маша-повариха водку разливает. Если исполнителей в три поднимают, так тетю Машу когда. Хорошая повариха тетя Маша. Дело свое крепко знает. И добрая. Повар вообще должен быть добрым. Повар должен душу свою в блюда вкладывать. Да и вообще все добрыми должны быть.

Постаралась тетя Маша: сосиски в котле дымят, булки жаром пышут - только из пекарни, картошки нажарила три сковородки, огурчиков нарезала хрустящих, капусты с луком. Сама водочку разливает. Бери всего сколько хочешь, а водочки - по сто граммов.

- Вот твоя порция, девонька.

- Да не пью я, тетя Маша.

- Так ведь положено, доченька, в такой день для спокойствия души.

- Спокойная она у меня.

- И не страшно?

Не поняла Настя:

- А чего бояться? Вроде не меня сегодня расстреливать будут.

А со всех столов хохот да шутки: вот, мол, какая нам смена идет, даром что непьющая.

Зарделась Настя, глаза опустила.

Разместились в машине, хохот, смех. Лица все знакомы: те самые парни, которые на заводе "Серп и молот" из себя пролетариев корчили, в тридцать глоток сознательность демонстрировали. Начальником у них товарищ Ширманов. Строгий товарищ, а глаза наглые. Холованов у товарища Сталина - вроде начальника личной тайной полиции, а Ширманов у Холованова - вроде командира ударной бригады: если надо, чтобы на кого-то случайно кирпич упал, так это только Ширманову свистнуть - мигом организует. Профессионал высшего класса. И вся команда у него того же подбора.

Вообще говоря, ни Ходованов ни Ширманов, ни вся его команда, ни девчонки из монастыря к исполнениям привлекаться не должны, особенно к массовым. Исполняет приговоры НКВД. Но бывают ситуации, когда надо ликвидировать тех, кто в лапы НКВД ни в коем случае попасть не должен. Их Холованов по личному сталинскому списку в монастыре держит. Иногда монастырь надо разгружать. Именно та ситуация сегодня. Набралось. Пора приговоры в исполнение приводить. Оно и для холовановских ребят хорошо, чтобы инстинкты не тупились. И девочкам монастырским практика: Мировая революция впереди, дело большое, дело кровавое. Рука пролетариата не дрогнет, это ясно. Но чтобы иметь постоянную уверенность, что рука не дрогнет, девочек время от времени на массовые исполнения привлекают. Сегодня Насте выпало.

В первый раз...

Расстелили на земле плащ-палатки, а на них - папки серые. В каждой папке

- судьба человеческая. Судьбы стопочками. Каждая стопка по пятьдесят папок. И еще четыре - отдельной малой стопочкой.

- Начальник конвоя, всех проверил?

- Всех, товарищ Холованов.

- Тогда выкликай первую партию.

Весел начальник конвоя:

- Антонов, Артищев, Архипов...

Выкликнул пятьдесят фамилий первых по алфавиту, построили группу колонной по пять. Три конвойных впереди, три сзади, по двое с собаками по сторонам: шаг вправо, шаг влево - побег, конвой стреляет без предупреждения.

И вперед.

Пошла первая партия к лесу. Остальные сидят. Очереди ждут. Вокруг них тоже конвой. Тоже с собаками.

Пока выкликают, пока группу формируют да строят, исполнителям делать нечего. Исполнители в сторонке. Не их это дело.

А когда первая группа в лесу скрылась, тут уж кончай перекур. Побросали цигарки, сапогами затоптали: от одного окурка великие лесные пожары случаются, - и вперед. Группу догонять. Колонна всегда медленно идет. Колонну всегда догонять легко.

Догнали.

Скрипнули ворота: заходи. За воротами поляна лесная. Вся вокруг забором зеленым обнесена в два роста. Доски внахлест. Поляна вытоптана не то тысячами ног, не то гуртами скота. Вроде гонят скот лесною дорожкой - загоняют в загон, подержат немного и дальше гонят. Ничего на той поляне нет. Только шкафы стальные у забора. Самые обыкновенные шкафы. Серые. В рост человеческий. Точно как на любом заводе. И на каждом заводе такие шкафы в раздевалках. Тут десять шкафов в загоне. Неужели переодеваться перед расстрелом? В каждом шкафу по пять отделений. В дверках на уровне пояса - дырочки. Так на заводах и делается - дырочки для вентиляции. Дверки шкафов открыты. Одна от ветра - бзинь - заскрипела. Внутри шкафов, - ни полочек, ни крючочков. А в остальном все точно как на "Серпе и молоте".

Конвоиры - в сторону, колонна - в загон.

Заперли ворота.

- Внимание, заключенные, делайте, что хотите, но на счете пять в загон пускаю собак.

Рвутся собаки с поводков. Но не надо их спускать. Одна людям в загоне защита от собак - в шкафы прятаться.

Собак-то всего четыре, а людей в загоне - пятьдесят. Только никому с собакой драться не хочется, если рядом шкаф стальной. Рванул этап по шкафам. Это всегда так: места на всех хватит, но в одну дверку сразу пять, а то и семь лезут, друг другу морды царапают и челюсти вышибают, в другую - ни одного. Мордобой, толкотня. Кто сильней - в дверку первым. Разобрались. Захлопнулись все дверки. Десять шкафов, по пять отделений в каждом. В каждом отделении по одному. Пятьдесят.

- Главное в нашем деле - что? В затылки стрелять? Нет, девочка. Совсем нет. Главное разделить их всех. Разделить толпу на индивидуумов. Если они взбесятся, как их остановить? Так вот, чтоб не взбесились, надо так сделать, чтобы каждый только о себе думал. Умная голова эти шкафы придумала. На машину-трехтонку ровно пять помещается. В любое место шкафы подвез и устраивай расстрельный пункт. Огородил полянку, поставил шкафы и стреляй себе на здоровье. И считать хорошо. Десять шкафов - пятьдесят мест. У нас сегодня 417 клиентов. Значит, восемь полных загонов с хвостиком. Главное повязать, а как повязали - дело сделано: стрелять в затылок и дурак умеет.

До чего же ум человеческий доходит. Все оказалось так просто. Ручки в шкафах с пониманием придуманы. Как захлопнулся в шкафчик, так там и сиди. Дверь открывается только снаружи.

- Внимание, заключенные! Бушлаты снять!

Неудобно в шкафу бушлат снимать. Больно отсеки узкие. На этот случай дырочки вентиляционные придуманы. Штыки у нас длинные и тонкие, в любую дырочку проходят. Так теми штыками нерадивых в пузо: шевелись, падла!

- Внимание, заключенные! Обувь снять!

Это труднее. Не согнуться в шкафу. Только если колено к подбородку тянуть, шнурки развязывать. Опять нерадивым штыками попадает. Оно вроде и не убийственно, а все одно противно. Штыком по ребрам.

- Внимание, заключенные! Всем повернуться лицом к стене, руки назад. Пошли охранники вдоль шкафов: кому, падло, сказано: мордой к стене развернуться! И штыком туда в дырочку, штыком. Руки назад приказано!

Дядя Вася, вязальщик, закряхтел - теперь его время.

Стоит арестант в шкафу, спиной к двери, руки назад. Открывается дверь, что он может сделать против двух штыков и двух собак? А собаки от нетерпения повизгивают. Но собак больше к работе не допускают. Дядя Вася-вязальщик и так справляется. У него на поясе проволоки стальной пучок. Проволока заранее кусками нарублена: обернул вокруг кистей, да кусачками и затянул. И выходи из шкафа. Нечего там больше делать.

- Первого забирай!

И пошел расстрел а две цепочки. В два потока.

Стоит Холованов над ямой, постреливает. Некто в сером рядом - вторым номером. Один стреляет, другой пистолеты перезаряжает. Потом ролями меняются.

Рядом второй поток. Там товарищ Ширманов с подручным.

А ребята знай вязаных подтаскивают. Из шкафа исполняемого выдергивают, руки связанные вздернут вверх за спиной, так чтоб голова ниже пупа угнулась, и бегом его к яме. У ямы руки еще выше к небу вздернут, чтоб на колени пал, а Ширманов ловко эдак в тот самый момент - бац в затылок.

Чем хорошо из пистолета исполнять? Тем, что у пистолета пуля тупоконечная. У винтовочного патрона (он же и к пулемету) пуля остроконечная. Она на дальние расстояния предназначена летать. Та прошивает насквозь. А пистолетная тупоголовая - толкающая: идущего на тебя - остановит, стоящего на коленях - опрокинет. Пистолетная пуля тем хороша, что не только убивает на краю стоящего, но и толкает его в яму.

- Товарищ Ширманов, дайте пострелять немножко.

- Ну, постреляй.

Встал на место веселый гармонист Ваня Камаринский и пошел стрелять. Только успевают подтаскивать! Ваню сменил Семка Белоконь. На другой цепочке тоже замена - дядя Вася-вязатель прибежал: всем пострелять хочется.

Всем работы на расстреле хватает. Конвой вторую партию подогнал, по шкафам разогнал: бушлаты снять, сапоги снять, мордами к стене!

Воры перекованные бушлаты вяжут в связки по десять, а обувь - гроздьями. Тут порядок должен быть: сначала сапоги и ботинки в пары связать, потом пары по размерам разобрать, потом в связки связать - ив машину. И бушлаты в машину грузят. Всякие бушлаты. Рваные в основном. Но попадаются и ничего. Перекованные, не будь дураками, свои бушлаты скинут, вроде от жары, и в общую кучу их. А из общей кучи хвать другой, который получше. И ботинок куча. И там попадаются не очень рваные. Так перекованные их себе. А свои - в кучу.

Конвой на это не реагирует. Не один ли конвою черт. Главное, чтоб потом бушлатов и ботинок по количеству правильно было. И если перекованные подменили свое на чужое, так это делу не вредит. Работа у перекованных нервная, пусть пользуются.

Дело вроде простое. Бац, бац. И еще - бац, бац. Но требует времени. Пригнали третью партию. Разогнали по шкафам. Раздели, повязали. Постреляли. Еще одну пригнали. По шкафам разогнать - минутное дело. И раздеть - не проблема. Не проблема и стрелять. Вязать проволокой - вот в чем загвоздка. Бросил Ширманов всех исполнителей на вязание. Чтоб не по одному вязать, а сразу человек по пятьшесть. Помогло. Быстрее дело пошло.

И перекованным веселее. Только сменили бушлаты, а тут новая партия раздевается. Глядишь, бушлатик и лучший окажется. И ботиночки попадаются. Из четырехсот человек у кого-то да и окажутся новые ботинки. И бушлат можно выбрать - залюбуешься. Так что после пятой партии перекованные все в новеньких бушлатах, все новыми ботинками поскрипывают. Двенадцать их человек. Правда, работу их легкой не назовешь. Яма - чья работа? Их работа. Но яму не только выкопать надо. В яме работать надо. Трупы по яме растаскивать. Трупы укладывать надо. По краям порядочком, посредине - навалом. Настреляют человек двадцать, стоп стрельбе, перекованные - в яму, укладка.

Исполнители качественно работают, но такова уж человеческая порода: голова прострелена, а он еще жив. Тогда заявка наверх: тут один шевелится, добейте. Или сами перекованные добивают ломом. Исполнители тоже помогают, как настреляют человек двадцать, так перед тем, как перекованных на укладку пустить, в кучу стреляют.

Для верности.

В два часа тетя Маша обед подвезла: что, работнички, проголодались? Холованов к народу обращается: сейчас обедать будем или дело закончим?

Строгий он командир, но работа идет напряженная, и в такие моменты люди сближаются. Люди понимают друг-друга с полуслова, субординация сейчас только мешает. Потому Холованов в таких ситуациях демократичен: что, мужики, скажете?

А что скажешь? Оно и так хорошо, и так. Неплохо бы дело завершить, а потом отобедать. Сделал дело - гуляй смело. С другой стороны - дела вроде и немного, всего две партии осталось с хвостиком, но ведь ямы закапывать, акт о проделанной работе составлять, да то, да се. В общем, давай обедать.

Полянка у самой ямы восхитительная. Разбросали одеяла на траве. Вроде скатерти. Тетя Маша раскладывает хлеба душистого краюхи, помидоры горками, огурцы, в котелки борщ разливает. А водки - ни грамма. Водка только до и после. Строгая:

- А ну, все руки мыть!

Говорят знающие люди, что сновидения мимолетны. Нам иногда кажется, что сновидение, тянулось много часов, а оно проскочило в секунды. Просто интенсивность работы мозга во сне совсем другая. Во сне наш мозг живет отдельной от нас жизнью, он может дремать, но может вдруг взрываться чудовищным извержением мысли. Во сне - наш мозг может помимо нашей воли слагать бессмертные сочетания слов и звуков, превращая их в стихи и мелодии, во сне наша мысль может блуждать в миллионах тупиков бесконечных лабиринтов, а может стремительно рваться вперед и вверх к открытиям, опровергая и опрокидывая истины, которые опровергнуть нельзя. Во сне наш мозг в тысячи раз смелее. Он способен найти решения неразрешимым задачам. Он способен увидеть будущее. И не зря мы иногда попадаем в ситуацию, которую раньше видели в сновидениях.

Говорят, что и в момент смерти наш мозг работает совсем не так, как в жизни. Когда приток крови к мозгу прекращается, мозг как бы взрывается в своем последнем сверхмощном импульсе. И совсем не зря те, кто чудом избежал смерти, но уже был в ее когтях, рассказывают, что в самый последний момент видели всю свою жизнь в миллионах подробностей. Совсем не зря в момент катастрофы время как бы растягивается. Мы видим несущийся на нас локомотив так, как будто видим кадры замедленного фильма. Но время не растягивается, просто в оставшиеся мгновенья мы способны увидеть и осознать гораздо больше, чем в обстановке нормальной.

Смотрит Настя в лица расстреливаемых, замирая от восторга и ужаса. В момент, когда пуля пробивает человечью голову, лицо убиваемого выражает столько эмоций, словно в доли секунды человек смог услышать сразу весь "Реквием" Моцарта или прочитать "Шинель" Гоголя.

Каждому свое. Один в момент смерти переполнен яростью, другой - неутоленной жаждой мести, третий вдруг понимает сладость смирения и умирает в блаженстве, прощая врагов. Разные в людях чувства, но ясно Насте, что чувства убиваемых не мимолетны. Время для них течет совсем не так, как для тех, кто пока остается жить. За доли секунды, за самые последние доли убиваемые успевают прожить, понять и прочувствовать больше, чем успели за долгие годы, а может быть больше, чем за всю жизнь.