Чтение 9–й страницы книги ~Банкир~

Он прошел еще пару пщгов и выдвинул огромный глубокий ящик, где лежали пакеты покрупнее, больше похожие на мешки.

-- Здесь высушенные шишки хмеля, оставшиеся после приготовления пива. В них уйма всего полезного. Отличный тоник и достаточно дешев в любых количествах. У нас в кормохранилищах этого добра полно, мы их перемалываем в труху, но здесь я использую их как один из ингредиентов особого декокта, моего концентрированного тоника.

-- Вы готовите его... на плите? -- спросил я.

Он усмехнулся.

-- Как повар. -- Он открыл дверцу холодильника. -- Здесь я его храню. Хотите взглянуть?

Я заглянул внутрь. Почти все пространство было заставлено пластиковыми бутылками, полными буроватой жидкости.

-- Мы смешиваем его с отрубями в кашицу, подогреваем, разумеется, и лошади процветают.

Я ничего не знал об эффективности его препаратов, но на меня все это произвело немалое впечатление.

-- Как вы заставляете лошадей глотать пилюли?

-- Обычно в яблоке. Мы вырезаем сердцевину, кладем внутрь таблетку или капсулу, а иногда просто порошок и прикрываем вырезанной частью. Так просто.

-- И, между прочим, я сам делаю большую часть моих пилюль и капсул. Некоторые -- тот же окопник -- имеются в продаже, но я предпочитаю покупать сухие травы в чистом виде и готовить по моим собственным рецептам. -- Он выдернул из-под рабочего стола один из нижних ящиков и поднял тяжелую деревянную коробку. -- Вот, -- сказал он, ставя ее на поверхность стола и открывая крышку, -- здесь мои приспособления.

Я опустил взгляд и увидел целую батарею латунных прессформ, каждая из которых представляла собой маленький кубик с углублением в центре размером с таблетку. Углубления варьировались от крошечных до здоровенных и от круглых до продолговатых.

-- Это древность, -- сказал он, коснувшись предмета гордости. -- Ранне-викторианская. Относится к тем временам, когда все таблетки делали вручную, и еще годится в дело. Кладете необходимое средство, истолченное в порошок, в углубление нужного вам размера и прижимаете точно подогнанным штампом. -- Он выбрал из лежащих тут же на подставке коротких брусочков подходящий штампик, вставил его конец в одно из углублений, подвигал вверх и вниз; потом вынул всю формочку из коробки и перевернул ее вверх дном. -- Але-оп! -- весело воскликнул он, ловя воображаемое содержимое. -- Пилюля!

-- Здорово, -- с искренним удовольствием сказал я.

Он кивнул.

-- Капсулы и быстрее и современнее. -- Он выдернул другой ящик и наскоро показал мне пустые верхушки и донышки мириада желатиновых капсул, тоже различных размеров, хотя несколько побольше тех, что может легко проглотить человек. -- Ветеринарная доза, -- пояснил он.

Он закрыл свою драгоценную таблеткоделательную коробку и вернул ее в ящик, потом распрямился и окинул заботливым оком помещение, проверяя, все ли в порядке. Удовлетворенно кивнул, отворил дверь во внешний мир, выключил лампы дневного света и запер за нами замок.

На асфальтовую площадку как раз подкатил автомобиль, остановился, и через минуту из него выбрались две знакомые фигуры: Дисдэйл Смит и его обворожительная Беттина.

-- Привет, привет, -- заговорил Дисдэйл, подходя крупным шагом с рукой наготове. -- Кальдер говорил, что вы приедете. Рад вас видеть. Кальдер небось показывал вам свои сокровища? Путешествие с гидом, так, Кальдер? -- Я пожал его руку. -- Кальдер гордится своими здешними достижениями, правда, Кальдер?

--И на то есть причины, -- любезно сказал я, а Кальдер послал мне быстрый взгляд и добродушную усмешку.

Чуть погодя к нам подплыла Беттина, восхитительно прелестная в ботиках на высоких каблуках и каракулевой шубке, шею окутывал белый шелковый шарф, прямые темные волосы глянцевито ниспадали на плечи. В тихом морозном воздухе сладко разлилось благоухание ее духов, и она интимным жестом положила свою декоративную ручку на мою руку.

-- Тим-спаситель, -- проворковала она. -- Герой Кальдера.

Избыток очарования по непонятной причине вызвал в моей памяти резко противоположный образ Джинни, и я мимолетно подумал, что обещание бывает более манящим, чем исполнение, и ребенок интереснее женщины.

Вскоре Кальдер собрал нас в гостиной своей хижиныпереростка и занялся распределением напитков. Дисдэйл сообщил мне, что Сэнд-Кастл почти буквально спас его бизнес и метафорически -- его жизнь, и мы дружно подняли тост за чудесного коня. Прибыли еще четыре гостя -- супружеская пара с двумя двадцатилетними дочерьми, -- и событие превратилось в обыкновенное приятное застолье, нетребовательное, незапоминающееся, когда слуга обносит стол хорошей едой и предлагаются сигары и кофе.

Кальдер в какой-то момент сказал, что на Новый год отправляется в Америку с коротким лекционным турне.

-- К сожалению, -- заметил он, -- я буду читать лекции в оздоровительных клубах, а не знатокам лошадей. Американские тренеры скачек меня не признают. Или пока не признают. Но, впрочем, в Ньюмаркете прошло несколько лет, пока они решили, что я могу внести свою лепту.

Все посмеялись над скептицизмом Америки и Ньюмаркета. Кальдер сказал: -- Январь здесь обычно месяц тихий. Если я уеду, мы, разумеется, не

примем ни одного нового пациента и мой старший помощник просто будет поддерживать заведенный режим, пока я не вернусь. Этот режим достаточно хорошо работает. -- Он улыбнулся. -- Если повезет, я немного покатаюсь на лыжах, и уж если быть честным, предвкушаю лыжи с гораздо большим удовольствием, чем болтовню.

Вскоре после трех все разъехались, и в быстро гаснущих сумерках я повел машину обратно в Лондон, размышляя, не хранят ли травы древности секреты, которые мы почти предумышленно забыли.

-- Кофеин, -- говорил Кальдер уже под конец, -- это "встань-и-иди", чрезвычайно действенный стимулятор. Содержится, разумеется, в кофейных зернах, а еще в чае, какао, в-напитке кола. Полезен при астме. Изумительно мощный тоник. Жизненно необходим после шока. Сейчас в Америке, скажу я вам, суют кофеин куда ни попало и занимаются извлечением его из всего, в чем он от природы содержится. С тем же успехом можно добывать из хлеба алкоголь.

-- Но Кальдер, дорогой, -- сказала Беттина, -- в хлебе нет алкоголя!

Он добродушно повернулся к ней: она сидела справа от него.

-- Хлеб, изготовленный на дрожжах, несомненно содержал алкоголь до того, как был испечен. Если вы смешиваете дрожжи с водой и сахаром, вы получаете алкоголь и двуокись углерода, а это и есть тот газ, что заставляет тесто подниматься. Пузырьки воздуха в выпечке пахнут вином... простая химия, моя дорогая, никакой магии. Хлеб -- основа жизни, а алкоголь -- ее радость.

Под шутки и звон бокалов я мог слушать Кальдера часами.

Рождественская вечеринка в доме Гордона Майкл-за была в какой-то мере отголоском прошлого, поскольку на ней большую часть времени присутствовала аптечная подруга Джудит, Пен Уорнер. Я смог узнать ее достаточно хорошо, и понравилась она мне очень сильно, что и входило, а может быть, и не входило в намерения Джудит. Так или иначе, наша дружба зародилась все в тот же сказочный аскотский день.

-- Вы помните Блуждающего Огня? -- спросила Пен. -- На свой выигрыш я купила картину.

-- А я свой бессовестно просадил.

-- Серьезно? -- Она оглядела меня с головы до ног и покачала головой. -- На вас не похоже.

-- А что на меня похоже? -- с любопытством спросил я, а она ответила, забавляясь:

-- Разумная леность и скучная добродетель.

-- Ничего подобного, -- возмутился я.

-- Ха-ха.

Она мне показалась не такой полной, как в Аскоте, но, возможно, ее фигуру просто изменила другая одежда. А в глазах ее была все та же печаль, и врожденное достоинство, и неожиданная искорка юмора. Очевидно было, что она провела двенадцать часов -- а это был канун Рождества, -- отмеряя пилюли людям, чьи недуги проявили невежество в выборе времени, и намеревалась вернуться туда в шесть утра. Между тем она появилась в доме Майклзов в длинном праздничном восточном одеянии и в соответствующем расположении духа, и в течение вечера мы вчетвером поедали куропаток (с помощью пальцев) и жареные каштаны и с ребяческим наслаждением играли в настольные игры.

Джудит нарядилась в розовые розы и жемчуга и выглядела на двадцать пять. Гордон заблаговременно инструктировал меня: "Надевайте все, что вам нравится, ведь это неофициально", и сам блистал в бархатном пиджаке цвета сливы и галстуке-бабочке. Моя свежекупленная шерстяная кремовая рубашка, которая в магазине выглядела несколько театральной, здесь казалась совершенно уместной, так что по всем меркам вечер прошел в веселье и согласии, гораздо более непринужденно и легко, чем я ожидал.

Домашнее хозяйство Джудит, пока я там был, являло собой поэму неощутимости. Еда появлялась из морозильника и буфета, остатки исчезали в посудомоечной машине и в мусоросборнике. Работа распределялась по необходимости, однако сидение и болтовня имели приоритет; а такая простота достигается, как я догадывался, ценой заблаговременных тяжких трудов.

-- Пен завтра вернется во втором часу, -- сказала Джудит в полночь первого вечера. -- Тогда выпьем и откроем подарки, и будет у нас рождественский пир в половине четвертого. Потом завтрак утром, и мы с Гордоном пойдем в церковь. -- Приглашение повисло в воздухе, но я легонько покачал головой. -- Ну, вы сами сможете позаботиться о себе, когда мы уйдем.

На прощание перед сном она меня поцеловала, по-дружески, в щеку, а Гордон улыбнулся и махнул рукой, и я отправился в спальню, отделенную от них общим залом, и целый час, пока не заснул, старательно вообще не думал (или не очень много думал) о Джудит в пеньюаре и без него.

Завтракали мы в домашних халатах. На Джудит был красный, стеганый, полностью скрывавший фигуру.

Они переоделись и отправились в церковь. "Помолитесь за меня", -- сказал я и пошел обследовать местность.

У подножия серебристой рождественской елочки в гостиной Майклзов ожидали подарки в ярких обертках, и тайная инспекция выявила, что один из них предназначался мне от Пен. Я перешел через продлеваемую ветром лужайку, сгорбившись и сунув руки в карманы, раздумывая, чем ее отдарить, и тут, как часто бывает, случай подтолкнул меня к решению.

Маленький мальчик гулял со своим отцом, держась за веревку бумажного змея, и я остановился посмотреть.

-- Какая прелесть,--сказал я. Мальчик не обратил на меня внимания, но отец отвечал:

-- А маленький вымогатель недоволен. Я подарил ему змея, а он сказал, что хочет роликовые коньки.

Змей, фосфорически светящийся китайский дракон с крыльями бабочки и длинным цветистым хвостом, парил и кружил, как радостный дух в рождественских небесах.

-- Вы не подарите его мне? -- спросил я. -- В обмен на роликовые коньки? -- Я объяснил проблему: необходимость быстро достать подарок.

Папаша и дитя посоветовались, и сделка была заключена. Я осторожно смотал тесемку и принес трофей в дом, гадая, что, ради всего святого, печальный аптекарь может подумать о подобной штуке; но когда Пен развернула золотистую бумагу (выпрошенную для этой цели у Джудит), то пришла в восторг и потащила всех обратно на улицу, смотреть, как она будет его запускать.

День был исполнен счастья. Мне никогда, с самого детства, не было так хорошо на Рождество. Так я им и сказал и поцеловал Джудит без стеснения под белой омелой, и Гордон, казалось, не имел ничего против.

-- Вы родились с солнцем в душе, -- сказала Джудит, ласково прикоснувшись к моей щеке, а Гордон кивнул и добавил:

-- Он ни о чем не печалится и не знает скорби.

-- Скорбь и печаль придут со временем, -- сказала Пен, ничего в особенности не пророча. -- Они приходят ко всем нам.

Утром после Рождества я отвез Джудит через Лондон в Хэмпстед, чтобы она положила цветы на мотилу матери.

-- Я знаю, вы подумаете, что это неразумно, но я всегда езжу. Она умерла в "день подарков", когда мне было двенадцать. Только так я могу вспомнить ее... и почувствовать, что у меня вообще была мать. Я обычно езжу одна. Гордон считает, что я слишком сентиментальна, и не любит эти посещения.

-- Ничего плохого в сентиментальности нет, -- сказал я.

Как раз в Хэмпстеде я и жил, в верхнем этаже, снимая половину дома у своего друга. Я не был уверен, знает Джудит об этом или нет, и ничего не говорил, пока она не оставила розовые хризантемы на квадратной мраморной плите, лежащей вровень с дерном, и пообщалась немного с воспоминаниями, витающими здесь.

Когда мы медленно шли назад к железным воротам, я неопределенно сказал:

-- Моя квартира всего в полумиле отсюда. Эта часть Лондона застроена особняками.

-- Да?

-- Угу.

Через несколько шагов она заговорила:

-- Я знала, что вы живете где-то неподалеку. Если помните, вы не позволили нам отвезти вас из Аскота до самого дома. Вы сказали, что Хэмпстед слишком далеко.

-- Так и есть.

-- Не для сэра Галахада той звездной ночью.

Мы подошли к воротам и остановились, чтобы она могла оглянуться. Я был полон до краев и ее беспредельной близостью, и своим подавленным желанием; а она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и произнесла:

-- Гордон тоже знает, что вы здесь живете.

-- А знает он, что я чувствую? -- спросил я.

-- Не знаю. Он не говорил.

Мне так хотелось пройти эти оставшиеся полмили: такой короткий путь для машины и как далеко он может завести... Мое тело горело... пульсировало от жажды... и я вдруг ощутил, что непроизвольно стискиваю зубы.

-- О чем вы думаете? -- спросила она.

-- Ради Бога... черт возьми, вы прекрасно знаете, о чем я думаю... и мы сию же минуту возвращаемся в Клэфем.

Она вздохнула.

-- Да. Наверное, мы должны вернуться.

-- Что значит... наверное?

-- Ну, я... -- Она остановилась. -- Я хотела сказать только, что мы должны. Простите... я просто... на минуту... почувствовала искушение.

-- Как в Аскоте? -- спросил я.

Она кивнула.

-- Как в Аскоте.

-- Только здесь и сейчас, -- сказал я, -- у нас есть место, и время, и возможность на что-нибудь решиться.

-- Да.

-- И что мы собираемся делать... Ничего. -- Полувопрос, полуутверждение; полнейшая невозможность.

-- Что мы мучаемся? -- вдруг вспыхнула она. -- Почему мы не можем просто завалиться в вашу кровать и провести приятный часок? Почему надо во все на свете впутывать эту чертову честь?

Мы прошли по дороге туда, где я оставил машину, и я поехал на юг, тщательно соблюдая ритуал остановки у светофора; на всем пути до Клэфема они таращили на меня круглые красные глаза.

-- Было очень приятно, -- сказала Джудит, когда мы подкатили к крыльцу ее дома.

-- Мне тоже.

Мы вошли внутрь, точно расстались, и только когда я увидел, как улыбается ни о чем не подозревающий Гордон, я осознают, что не смог бы вернуться сюда, если бы все обернулось иначе.

В тот же день был обед, и Пен снова вынырнула из своих неотмеренных пилюль. Я рассказал про свой визит к Кальдеру. Пен, как можно было предвидеть, живо заинтересовалась и сказала, что она бы дорого дала, чтобы узнать, какой такой декокт был в холодильнике.

-- Что такое декокт? -- поинтересовалась Джудит.

-- Отвар вещества в воде. Если вы распускаете вещество в спирте, это тинктура.

-- Сколько надо прожить, чтоб во всем этом разобраться!

Пен рассмеялась.

-- К вопросу о лекарствах: как насчет карминатива, анодина и вермифуга? Они так роскошно перекатываются на языке...

-- А что они означают? -- вмешался Гордон.

-- Избавляет от газов, избавляет от боли, избавляет от глистов.

Гордон рассмеялся вместе со всеми.

-- Давайте примем немного тинктуры виноградного анодина. - - Он подлил вина в наши стаканы. -- Вы серьезно верите, Тим, что Кальдер исцеляет лошадей прикосновением?

-- Я уверен, что он в это верит, -- задумчиво сказал я. -- Не знаю, позволяет ли он наблюдать. И даже если позволит, что можно увидеть? Не думаю, что он говорит лошадям: "Вам нужно побольше спать и гулять на воздухе".

Джудит удивилась:

-- Вы говорите так, будто хотели бы, чтоб это было правдой. Да ведь Гордон и Гарри воспитали вас как Фому неверующего!

-- Кальдер производит впечатление, -- сознался я. -- И его поместье тоже. И гонорар, который он берет. Он не мог бы назначать такие высокие цены, если бы не получал реальных результатов.

-- Он выписывает травы из-за границы? -- спросила Пен.

-- Я не спрашивал.

-- Почему вы так думаете? -- заинтересовался Гордон.

-- Ну... -- Пен подумала. -- Кое-что из того, о чем упоминал Тим, довольно экзотические вещи. Желтокорень -- иначе гидрастис, говорят, в прошлом им лечили практически все, что только может прийти в голову, но нынче он в основном используется в микроскопических дозах для глазных капель. Должно быть, импортируется из Америки. А фо-ти-тьенг -- это Hydrocotyle asiatica minor, также называемый эликсиром долголетия, -- этот растет, насколько мне известно, в тропических джунглях на Дальнем Востоке. Я вот о чем: по-моему, если лошадей пользуют подобными снадобьями, то это должно широко практиковаться.

Если на меня произвел впечатление Кальдер, то, возможно, еще большее -- Пен.

-- Не знал, что аптекари так здорово разбираются в травах.

-- Я просто интересовалась, изучала их свойства, -- возразила она. -- О старинных снадобьях очень скупо упоминается на официальных фармацевтических курсах, и почему-то даже о дигиталисе и пенициллине мало сведений. Большинство аптек не торгуют непредписанными лекарственными травами, но я торгую, и, честно говоря, они помогают куче народу.

-- А вы сторонница чесночных припарок на детские пятки при судорожном кашле? -- спросил Гордон.

Оказалось, что нет. Мы посмеялись.

-- Если кто-то верит в Кальдера, -- решительно заявила Джудит, -- пусть верит в него, и в чесночные припарки, и во все вместе взятое.

Мы вчетвером провели вместе приятный день и вечер, и когда Джудит и Гордон отправились спать, я проводил Пен до ее дома, куда она отправлялась каждую ночь, и свежий воздух улицы наполнил мои легкие.

-- Вы ведь возвращаетесь домой завтра, так? -- спросила она, шаря в поисках ключей.

Я кивнул.

-- Утром.

-- Мы хорошо позабавились. -- Она наконец нашла ключи и вставила один из них в замок. -- Не хотите зайти?

-- Нет... Немного пройдусь.

Она отперла замок и встала в дверях.

-- Спасибо за змея... он так блестел. И давайте распрощаемся, хотя я догадываюсь, что, если Джудит выдержит, я еще вас увижу.

-- Выдержит что? -- спросил я.

Она поцеловала меня в щеку.

-- Спокойной ночи. И верите или нет, но травка, известная под названием "цветок страсти", помогает от бессонницы.

Насмешка повисла в воздухе, как улыбка Чеширского Кота. Пен вошла в дом и закрыла за собой дверь, а я беспомощно остался стоять на крыльце, и мне очень хотелось позвать ее обратно.

ГОД ВТОРОЙ: ФЕВРАЛЬ

Ян Паргеттер был убит первого февраля, примерно в час дня.

Я узнал о его смерти от Кальдера. В тот вечер меня что-то подтолкнуло, и я позвонил ему, чтобы запоздало поблагодарить за прием, пригласить на ответный обед в Лондон и порасспрашивать, как ему понравилось турне по Америке.

-- Кто? -- непонимающе отозвался он, когда я представился. -- Кто? Ах, Тим... Слушайте, я не могу сейчас говорить, я просто не в себе... Погиб мой друг, я больше ни о чем думать не могу.

-- Простите, -- не очень уместно сказал я.

-- Да... Ян Паргеттер... но вы, наверное, его не знаете...

На этот раз я вспомнил сразу. Ветеринар. Большой, надежный; рыжеватые усы.

-- Я встречался с ним, -- сказал я, -- у вас дома.

-- Правда? Ах, да. Меня это так оглушило не могу сосредоточиться. Слушайте, Тим, позвоните в другой раз, ладно?

-- Да, конечно.

-- Дело не только в том, что он много лет был моим другом, -- продолжал он. -- Я просто не знаю... Я правда не знаю, что будет без него с моим делом. Он посылают мне столько лошадей... такой хороший друг... я совершенно оглушен... Слушайте, позвоните потом... мне жаль, Тим. -- Он дрожащей рукой положил трубку, и она тренькнула.

В тот момент мне показалось, будто он хотел сказать, что Ян Паргеттер погиб при каком-то несчастном случае, и только на следующий день, когда мне на глаза попалась заметка в газете, я осознал разницу.

"Ян Паргеттер, хорошо известный, весьма уважаемый ветеринарный хирург Ньюмаркета, вчера утром был найден мертвым в своем доме. Полиция подозревает ограбление. Утверждают, что Паргеттер получил повреждение черепа. Из дома исчезли определенные медикаменты. Тело Паргеттера было обнаружено миссис Джейн Халсон, приходящей горничной. Ветеринар проживал со своей женой и тремя маленькими дочерьми, все они отсутствовали дома во время нападения. Миссис Паргеттер, как сообщили ночью, очень страдает, и ей прописаны седативные средства".

Сколько же таких немногословных печальных сообщений, подумал я, и сколько скорбящих, потерявших близких. Это был первый из моих знакомых, которого убили, и несмотря на то, что наше знакомство было совсем непродолжительным, меня очень расстроила его смерть. И если меня настолько выбила из колеи смерть случайного встречного, как же, подумал я, можно вообще прийти в себя, :если убьют того, кого хорошо знал и любил. Как тогда справиться с гневом? Смириться с жаждой мести?

Я, конечно же, читал высказывания мужей и жен, которые "не ожесточились" после убийства супруга, и никогда не мог этого понять. Смерть Яна Паргеттера вызвала во мне ярость по отношению к тому, кто самонадеянно решил, что имеет право убить человека.

Благодаря Аскоту и Сэнд-Кастлу мой доселе дремавший интерес к скачкам, казалось, окончательно готов был пробудиться, и этой зимой я потратил три или четыре субботы, чтобы съездить в Кемптон или Ньюбери и посмотреть скачки с препятствиями. С Урсулой Янг мы уже были в приятельских отношениях, и именно от этой бодрой, хорошо информированной лошадиной свахи я получил больше сведений о Яне Паргеттере и его смерти.

-- Выпьете? -- предложил я в Кемптоне, прячась в поднятый воротник от пронизывающего ветра.

Она посмотрела на часы (сколько я ее видел, она ничего не делала, не сверившись со временем) и согласилась пропустить глоток. Виски для нее, кофе для меня, как и в Донкастере.

-- Теперь признайтесь, -- потребовала она, крепко стиснув стакан и крича мне в ухо сквозь общий гул бара, набитого такими же продрогшими клиентами, жаждущими согреться изнутри, -- когда вы задавали все те вопросы про паи на жеребцов, имелся в виду Сэнд-Кастл?

Я улыбнулся, но не сказал ни слова, усердно заслоняя свой кофе от толчков соседских локтей.