И тут же жалею о своих последних словах.
- Это я-то не хочу? - Старушка даже бледнеет от негодования. - Да как у
тебя язык-то поворачивается?..
- Так помогите же нам его искать.
- Господи, да я что хочешь сделаю, чтобы помочь.
Убийство, самое страшное из всех преступлений, несет в себе такой силы
эмоциональный и нравственный заряд, который даже самого равнодушного не
может не взволновать и не возмутить. А сам убийца, как бы автоматически и
вполне естественно, становится врагом каждого, кто только услышит о
совершенном злодеянии. Поэтому расследовать убийство одновременно и легче
и труднее, чем любое другое преступление. Легче потому, что здесь тебе
обеспечена особенно активная и горячая помощь окружающих. Легче еще,
конечно, и потому, что на раскрытие такого преступления бросаются обычно
все силы и средства. Я, например, убежден, что через два или три дня
Кузьмич сам подключится к этому делу, если за это время у нас не появятся
реальные шансы на его раскрытие. Ну, а труднее потому, кроме всего
прочего, что ты сам взволнован, что тебя самого переполняют гнев и
нетерпение. И, прежде чем справиться с труднейшей задачей, стоящей перед
тобой, тебе предстоит справиться с самим собой, а это очень непросто,
уверяю вас. И в таком состоянии я все время боюсь совершить какой-нибудь
просчет, какую-нибудь ошибку.
Вот и сейчас я вижу побелевшую от негодования Полину Ивановну и чувствую,
как у меня у самого начинают дрожать Нервы, и понимаю, что это никуда не
годится.
- Успокойтесь, Полина Ивановна, ну, прошу вас, - говорю я, стараясь и сам
успокоиться при этом. - Я же знаю, что вы готовы нам всем помочь. Но
припомните все-таки человека, который ухаживал за Верой или просто дружил
с ней.
Я продолжаю бить в одну точку и ищу того, кто был с Верой в тот вечер. Но
в то же время я чувствую, что ухожу с другого пути, от другой версии,
которую упустить тоже ни в коем случае нельзя: исчезновение денег из
Вериной сумочки и ограбление ее комнаты. Связаны эти преступления между
собой? Когда произошло ограбление комнаты, в какой из трех дней после
убийства или самоубийства Веры?
В этот момент в комнату заходит один из сотрудников, извиняется и,
наклонившись к моему уху, тихо говорит:
- В мочь убийства под окнами этой квартиры стояла чья-то черная "Волга",
эм двадцать один. Номер не известен. Приехали двое. Один куда-то уходил,
второй ждал его в машине. Пока все. Работаем дальше.
Сотрудник кивает мне и выходит.
Сообщение это лишь добавляет пищи к моим сомнениям и опасениям по поводу
пути, по которому я иду. Все мои мысли на минуту переключаются на то, что
случилось в комнате Веры, и я не сразу понимаю, что сообщает мне Полина
Ивановна.
- Ну, заходил один, заходил, - говорит она неохотно.
- А почему же вы его пустили без Веры? - невпопад вырывается у меня.
- Как так "без Веры"? - удивленно переспрашивает Полина Ивановна. - Она ж
сама ему дверь отворила. А я так, из кухни только выглянула.
- Тьфу ты! - окончательно прихожу я в себя. - Ну конечно. Он, наверное,
раньше еще приходил?
- Да, считай, еще летом.
- Летом?
- Ну да.
- Он что же, один раз всего и приходил?
- Зачем один раз? Не один. Только ничего там не было, - машет рукой Полина
Ивановна. - Если бы что было, Верочка мне сказала. А этот как пришел, так
и ушел. Ни имени, ни фамилии, ни кто такой, ничего не знаю. Потому как
Верочке он был безразличен. А то бы уж будь спокоен...
- Какой же он из себя, тот человек? - не очень вежливо прерываю я
старушку, хотя и не слишком надеюсь на ее память.
Так оно и оказывается. Никаких особых примет во внешности того человека
Полина Ивановна, конечно, не запомнила.
- Ну хорошо, - говорю я. - А вот эти три дня, последние? И особенно первый
из них, понедельник. Вы можете вспомнить, куда вы в понедельник уходили из
дома, в котором часу и по каким делам?
- А чего вспоминать-то? Я и так знаю. У меня каждый день одни дела. Утром,
значит, иду за молоком, хлебом. Ну, и там мясца кусочек или куренка. Но
это при моей пенсии не часто можно. Да и возраст запрещает. Наш врач,
участковый, двадцать лет он, считай, все у нас, дай бог ему здоровья,
Валериану Афанасьевичу...
- Значит, в магазины вы утром ходите, так? - снова вынужден я прервать
Полину Ивановну. - В котором же это часу получается, в десять, в
одиннадцать?
- Ну, считай так, - сухо подтверждает старушка, видимо задетая моей
невежливостью.
- А днем гулять не выходите?
- Почему же не выхожу? Выхожу. На бульваре сижу, около метро. Очень там
хорошие люди собираются. И поговорить-то приятно.
- Вот и отлично. Теперь к вечеру подойдем.
- Вечером я, милый, дома сижу. Пасьянс раскладываю. Или чего у Верочки
читать беру. Но два пасьянса уж непременно. Это меня еще покойная Серафима
обучила, светлая ей память. Там уж, как они себе хотят, сходятся, не
сходятся, но больше двух ни-ни. Спать себе в колыбельку иду.
- Часов в десять уже спите, наверное?
- А как ты думал? В десять непременно. Давление у меня. Мне участковый
доктор наш... Ну, да это тебе не интересно, - Полина Ивановна обиженно
поджимает губы.
- Не в том дело, - оправдываюсь я. - Спешу очень. Ведь у нас так: минуту
упустишь - за месяц потом можешь не наверстать. Живые люди, они во все
стороны разбегаются. Кто куда, знаете. Один через час на работу ушел, а
другой через два часа уже в Киеве у дяди.
У меня и в самом деле портится настроение, когда я думаю об этом.
Полина Ивановна снисходительно кивает в ответ.
- Ну, понятно, понятно. Что ж, я вашей работы не знаю? По телевизору
смотрела. Это уж я так.
- И последняя к вам просьба, - говорю я. - Посмотрите Верины вещи. Не
скажите ли нам, что пропало?
- Ну, всех-то вещей я, конечно, не знаю...
- Что знаете.
- О господи! Попробую. Про остальные вам Нина скажет, Верочкина сестра. Уж
она-то все до последней пуговки знает.
Полина Ивановна вздыхает и, опираясь руками о колени, тяжело поднимается
со стула.
Мы выходим в коридор, и я поручаю старушку заботам одного из сотрудников,
самому деликатному и терпеливому, Грише Воловичу. Он галантно берет Полину
Ивановну под руку и ведет в комнату Веры.
Впрочем, Волович не рядовой сотрудник, он начальник уголовного розыска
того отделения милиции, на территории которого обнаружен труп Веры
Топилиной, и не меньше меня заинтересован в быстрейшем раскрытии этого
дела, и спрос с него тоже не меньший.
Воловичу и его ребятам в этой квартире и вокруг нее предстоит еще немало
работы. Вот ведь и машина еще какая-то появилась. Интересно, что за
машина. Ради одного этого предстоит опросить чуть не каждого жильца
окружающих домов. И вовсе не каждый, между прочим, будет от этого в
восторге. Вот такая наша работа. Романтики в ней гораздо меньше, чем может
показаться с первого взгляда. Словом, дел здесь еще много. Но меня ждут в
другом месте, и мне не терпится побыстрее туда приехать.
Простившись с ребятами, я иду по коридору к выходной двери и по пути
обращаю внимание на массивный замок, висящий на двери одной из комнат.
Случай, надо сказать, уникальный. Такие замки висят на амбарах или
индивидуальных гаражах. Методом исключений я прихожу к выводу, что этот
замок принадлежит неведомой мне еще Надежде и ее мужу Петру,
железнодорожникам, в данное время находящимся в очередных рейсах.
Уникальный замок на их двери западает мне в память.
Спустя полчаса я уже стою в толпе прохожих на широченном тротуаре и,
запрокинув голову, рассматриваю громадное, из стекла и бетона здание, где
еще совсем недавно работала Вера Топилина. Небольшая площадка перед
главным подъездом забита машинами, они рычащим стадом вползли и на тротуар
позади меня, нас разделяет лишь ряд чахлых, недавно посаженных деревцев,
опирающихся на высокие колья, вбитые в землю рядом с ними. Падает густой
снег. И сквозь эту движущуюся белую кисею высокое, с зеркальными лентами
окон здание кажется сказочно воздушным и почти нереальным.
Я направляюсь к подъезду, сверкающему стеклом и начищенной бронзой,
пересекаю огромный, как вокзал, вестибюль, сдаю пальто в гардеробе и на
одном из бесчисленных лифтов мчусь вверх.
Далее мой путь лежит по широкому суетливому коридору, устланному красной
ковровой дорожкой, мимо высоких дубовых дверей с блестящими бронзовыми
ручками невиданной величины и, вероятно, стоимости.
В самом конце этого длиннейшего коридора я обнаруживаю нужную мне комнату
и, на всякий случай постучав, но так и не дождавшись ответа, толкаю
тяжеленную дверь, которая, однако, распахивается с неожиданной легкостью и
стремительностью.
В комнате шумно, и вполне естественно, что мой деликатный стук никто не
расслышал. Здесь пять столов и пять девиц, одна красивее другой. При моем
появлении пять пар подведенных, лукавых и любопытных глаз устремляются на
меня. При этом девушки так приветливо улыбаются, что всякая скованность
тут же покидает меня. Я улыбаюсь им в ответ и говорю:
- К вам просто опасно заходить.
- Вам не опасно, - смеется самая бойкая из девушек. - Вы такой длинный.