лодки не видно было ни кустов, ни деревьев - только темные тени над темной
водой.
Джемс. - Сейчас не будем терять времени. Люк придержит лодку, а ты мне
поможешь.
мешку, легко спрыгнули на берег и начали подыматься по крутой тропинке в
гору. Тусклый огонек свечи, должно быть в таком же самодельном фонаре, как
и у Джемса, блиставший метрах в пяти над нами, служил ориентиром.
щекотали лицо. Джемс чиркнул спичкой. Зеленый огонек осветил круп лошади и
серый мундир стоявшего рядом мужчины. Лица его я не увидел: фонарь
закрывал его - такая же консервная банка без одной стенки, но с разбитым
стеклом. Крохотное пламя свечи не прибавило света, но все же позволило
разглядеть обшитые кожей серые штаны с золотым лампасом и желтые сапоги
стражника.
прибавил уже по-английски: - Твой спутник, Джемс, видно, принял меня за
"быка". Если он понимает по-английски, объяснять, я думаю, не надо. Это
единственный костюм, в котором здесь не наживешь неприятностей. Все? -
спросил он, приподымая сброшенные нами мешки.
консервов, сигареты, вино и разная мелочишка. На дне - пара новеньких
"смит-и-вессонов", автоматические, тридцать восьмого калибра. Патроны
поберегите. Они не для охоты.
ветви. Лицо его по-прежнему таяло в густом - я судил по сырости - ночном
тумане.
Возвращается, подлая. Помню теперь не только Людовиков, но и
Сопротивление. А сейчас вдруг прорезалась одна дата: сорок первый год,
двадцать второе июня. Сверлит, а не могу вспомнить что.
второго июня.
собеседник.
деловито. - Кому-то придется возвращаться. Возьми пока один ящик, а мы с
ним потолкуем немножко. - Он махнул фонариком в мою сторону, чуть не
погасив при этом свечу. - Тоже историком был? - спросил он, когда Джемс с
ящиком на плече исчез в темноте.
Жаль, что нам нельзя встречаться просто.
зайдешь - не узнаю.
русский язык". Кто это сказал? Вертится, вертится, а не могу вспомнить.
молчал, ничем не выражая своего отношения к провалам его памяти, тихо
прибавил: - Господи, как много мы забыли! И как трудно все это вернуть!
становилась еще гуще. А к моему пониманию происходящего услышанное ничего
не добавило. Почему он, тоже русский, оказался здесь, на чужой планете?
Почему он живет в этом загадочном безымянном Городе? И почему с ним нельзя
встретиться просто, а нужен пароль? Историк. Если наш, земной, то почему
он радуется, что не забыл Сопротивление и Сталинград? Или Сталинград он
забыл? Значит, нужна тренировка памяти - он сам об этом сказал. Но кому и
зачем она нужна? Джемсу и Люку она явно не требуется. А он сказал:
"Господи, как много мы забыли! И как трудно все это вернуть!" Но разве эти
слова что-нибудь проясняют? Они только умножают загадки.
уходи от Запомнивших. (И опять слово прозвучало так, словно было написано
с прописной буквы.) Мы еще пригодимся, дружище.
что было, и забыл все, что есть.
есть Начало.
Джемс.
Прощай, Фляш.
Связанные вместе наши два мешка он перебросил перед собой, как вьюки.
показалось, пояснил он и спросил в свою очередь: - О чем говорили?
эту тему. - А что он делает в Городе?
8. СЕРДЦЕ ПУСТЫНИ
подшутил над ее героем - рассказал красивую выдумку о "сердце пустыни", о
коттедже или даже поселке, построенном счастливцами в девственной лесной
глухомани, руссоистскую утопию в сочетании с требованиями современного
городского комфорта. Никакого "сердца пустыни" герой, конечно, не нашел,
но он сам его создал - я даже гриновскую характеристику помню, -
прелестное человеческое гнездо в огромном лесу, что должно таить копи царя
Соломона, сказки Шахеразады и тысячу тысяч вещей, ждущих открытия.
Кстати, фамилия владельца дома и главы семьи, в которой выросли Люк и
Джемс, отличалась от фамилии гриновского героя только отсутствием мягкого
знака в конце - добротная английская или американская фамилия, если только
уместно упоминать о земных нациях в этом диковинном мире.
что заснул наконец от усталости рядом с Мартином. Разбудил меня Джемс,
легонько толкнув в плечо: "Проснись. Подъезжаем. Разбуди других - только
тихо". Я толкнул Мартина - он очнулся мгновенно с чуткостью индейца из
романов Эмара и Купера, сразу осознав себя в окружающем мире. Толька тоже
проснулся, а Зернова и не нужно было будить: он сидел у кормового борта,
обхватив руками колени и стараясь побольше разглядеть и запомнить. Рассвет
уже алел, чернота по берегам сменилась различимой синевой леса,
бриллиантовая россыпь звезд тускнела и гасла. Сизый туман клубился над
рекой, подымаясь по берегам к полосе плотно разросшегося кустарника. Пахло
жасмином и шиповником, хотя различить в предрассветном тумане цветы было
трудно, - я заметил только переплетающиеся ветки кустарника, словно
росшего из воды там, где берег образовывал выемку. Туда-то и направил
лодку Джемс. Она врезалась в кусты, раздвинула их и прошла насквозь с
хрустом и шелестом веток о борт. Мы оказались в ерике - узком рукавчике,
соединявшем соседние плавни с впадавшей где-то неподалеку другой рекой
или, скорее, ее притоком.
веток, закрывавшей небо. Грести было уже нельзя - Люк и Джемс
отталкивались от кустистых берегов веслами. Потом ерик стал шире, или то
был уже другой ерик - наша водяная дорога то и дело петляла, как это
бывает обычно в дунайских плавнях. И ерик был типично дунайский, с крутыми
берегами и серой илистой каемкой у воды, только по берегам росли не верба
с ольхой, а высоченные, в два-три обхвата клены и вязы. Уже виденная много
раз розовая изгородь увенчивала верхнюю каемку берега, с которого
лестницей к воде спускались вдавленные в траву валуны. Именно лестницей -
она вела к высокому забору из плотно сбитых и заостренных вверху нетесаных
бревен, точь-в-точь такому же, какой возвел вокруг своего дома Робинзон
Орловский Гай Юлий
Суворов Виктор
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Херберт Фрэнк