ощупью, вздыбились горы земли.
неудобно было перед солдатами, трусить грешно...
могилка, какая-то отметина...
свет. Ему хотелось, чтобы она подошла к окну в халатике и чтобы он ее
увидел и помахал ей рукой. Она бы узнала его сразу, и все-таки вышла бы к
нему. Первым бы долгом он рассказал ей, как выкрутился вчера... нет... не
вчера... позавчера... Или - когда? Он потом только осознал, что
прокатилось над его головой. В своем этом особняке, удобном, красивом
очень, южной стороной обращенном туда, к горам, свежему всему и очень
хорошо пахнущему. Кто-то же должен иметь за такую опасную работу подобной
красоты особняки. Почему ему не гордиться?
и коньяка. Он, конечно, сразу полез в ванну. Теперь он всегда чувствовал
потребность в этой ванне. Он знал, что в любую минуту к нему может придти
женщина. И он старался для нее и для себя. Ему нравилось теперь, что он
такой холеный, когда приезжает сюда, в этот Цюрих. Ему уже надоело
рассказывать своему хозяину про этот город. Хозяин всегда интересовался
одним и тем же: как это вождь бывшей России подготовил под эту бывшую
Россию революцию? И как он там, в Цюрихе, жил? И где прятался?
кто-то так же сделает под него подкоп, тут, в Германии, вот так мирно
станет у него под носом жить. Потом в один страшенный час все вдруг выйдут
со знаменами на улицу, а тебя потом отправят далеко-далеко, а потом
выведут и станут стрелять. Такие вещи страшны, - всегда говорил его
хозяин, и он с ним обычно соглашался.
что всякий раз хотел приехать не к тем местам, где русский вождь что-то
делал, сотворяя революцию, он бежал к дому женщины и старался сделать так,
чтобы она его увидела и пришла к нему.
нашпиговался снедью - свежей и заманчиво аппетитной. Запивал он эту снедь
стаканами арака, и он при этом урчал голосом, и это было приятно слушать
самому свое довольное урчание. Он понимал, что это его песня радости еды -
свежей хорошей еды, который раз он это понимал и который раз с
удовольствием урчал.
около него, рядом со стулом, где он восседал, стояли уже три опустошенные
пол-литровые бутылки арака и несколько бутылок пива.
при таком урчащем аппетите было очень бы неплохо пригубить еще какое-то
количество бутылок. Но тогда, - трезво утром подумал он, - нельзя было,
чтобы пришла женщина. Тогда плохо...
отгадал, почему напился, лишь когда подошел к зеркалу и увидел свое
недовольное опухшее лицо. Там, в бункере, где его хотели судить, там
висело тоже зеркало, и там он увидел себя в зеркале, и ему показалось, что
выражение лица у него было такое, как тут. Но он понял, что там он
обиделся на тех, которые привели его туда и пытались запугать. Тут же он
обиделся на самого себя. Ведь он приехал к женщине. И напился. И забыл о
том, что он приехал к женщине.
вечером. Нет, не вечером. А перед вечером. Это он стоял до самого вечера.
До самого того момента, когда в окнах зажигаются огни. И он стоял
терпеливо, не боясь никого. Ни тех, их медицинских кругов, которые его
знают. Знают, кто он. Черт с ними! Пусть смотрят. Все равно крышка. И там
нет никаких надежд. А тут... Тут может они потом скажут, что он был на
стороне человечества и защищал это человечество.
себе. Но от этого момента он больше не думал о них. Это они, такие, всегда
хотели бы, чтобы он, его хозяин, вел нацию на кровавые распри. Он не хотел
крови, доктор Морель. Он страдал, когда видел много крови. Ему всегда
мерещилось: когда он станет осматривать тысячи убитых евреев - а это ему
рассказывали - то кто-то спросит его, подняв голову:
хорошей пьянки. Морель всегда боялся, что его кто-то разоблачит. Его
хозяин, - он это помнит хорошо, - довольно хохотал, когда ему принесли в
кабинет телеграмму: "Молотов - не еврей". Что же тогда сказать о маленьком
Мореле, который - тоже не еврей, но всегда на глазах и похож на еврея?..
хотел вскрикнуть. Она стояла перед ним, чуть увядшая, совсем на себя не
похожая. Но голос у нее был мягким, седые ее первые волосинки не
выдернуты. А может, это был просто снег? И она этим мягким голосом
сказала:
любовался ею. Он боялся притронуться к ней, потому что она могла бы
сказать, что он опять беспробудно пил несколько дней.
день восемь лет, захворала. Она простудилась. Кто-то из нас - или я, или
муж - открыл машинально окно, так как в комнате было душно. Мы подвезли ее
кроватку и поставили на середину комнаты. Мы были счастливы, что она
смеется. Мы были от этого, понимаешь, счастливы. И мы не заметили, как
этот холодный декабрьский ветер обнимал ее бледные щечки. И как она
старательно боялась сказать нам, что она может простудиться. В семь лет,
Морель, мы ее однажды простудили, и она это помнила. Но какая девочка! Она
не сказала нам и слова упрека. Она чувствовала, что мы счастливы. И она
умела уже в свои годы радоваться за нас...
человека, за нее, эту женщину.
к тебе. Я со своими. Я еще с ними... И с моей девочкой...
действительно понимает ее.
обожаешь. Я чужая тебе. Я тебя всегда лишь продавала другим. У меня эта
лишь правда - моя девочка.
муж знает... Я тогда думала, что вы... Одним словом, он молодой, а ты,
толстенький и чудной... Но тогда ты сделался человеком вдруг. И я увидела,
как это приятно быть с человеком. Я тогда имела задание - заставить тебя
выговориться. Все сказать о своем хозяине. Но ты тогда был молодцом... Ты
очень сдержанно вел себя. И мне все понравилось. Все вокруг меня иногда
играют. А ты жил. И это мне очень понравилось. И я тебя представила в
хороших красках, и ты за это получил эти самые зеленые кредитки... Я тоже
за тебя получила тогда, и мне было приятно, что я получила их честно, и
могла потратить на больного ребенка. Я тогда поблагодарила и себя, и Бога,
что не наврала тебе о ребенке. Он же у меня был и тогда, и тогда он лежал
в своей кроватке. И тогда я хотела к нему идти, но мне надо было все
разузнать от тебя...
теперь ты в этой пасти... Если народы для него ничего не значат, что
значит один, ты?
гибели. Они меня в прошлый четверг привели в комнату, и они бы меня
растерзали. Я чувствовал человеческие отбросы то ли у них, под полом, то
ли за стеной. Я не показал, что мне жутко. И только одно меня спасло - это
ты. Я подумал о тебе, я захотел с тобой еще раз встретиться. Я подумал:
все это когда-то закончится. Все это пройдет. И если ты не любишь мужа,
если ты одинока, как и я, мы могли бы надежно коротать конец. Только тебе
ведь можно рассказать, как пахнут стены и как пахнут под полом чужие
трупы...
возьми. Это золото. А деньги... Они тебе положили в банк, на твой счет...
приготовленный к сбережению. Зачем ему этот теперь пакет? Он же должен
вернуться туда! И кто-то найдет его, этот пакет. Они всегда переворачивают
все, они всегда что-то у него ищут. Но он же не такой дурак...
Роллинс Джеймс
Махров Алексей
Зыков Виталий
Круз Андрей
Никитин Юрий
Махров Алексей