будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего
хочет от них мозг, это будет уже другой человек. Как легко будет учить
художников и чертежников! Техника будет постигаться ими в несколько дней,
и все силы будут уходить на творчество. Стрелки не будут промахиваться,
футболисты будут всегда попадать в ворота, и уже с первого класса
ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей - их руки будут
рисовать буквы именно такими, как их изобразил учитель. Всего не
сообразишь. Сразу не сообразишь. И, придя домой, я достал лист бумаги и
попытался срисовать висевший на стене портрет Хемингуэя. Мне пришлось
повозиться, но через час передо мной лежал почти такой же портрет, как и
тот, что висел на стене. И у меня несколько улучшилось настроение.
из прачечной белье, и там я, к собственному удивлению, обнаружил не
сданную мной казенную форму. Во-вторых, в то же утро я прочел в газете,
что по второй программе будет передаваться репортаж о матче моей команды,
моей бывшей команды. В той же газете, в спортивном обзоре, было сказано,
что этот матч - последняя надежда команды удержаться в первой группе и
потому он представляет интерес.
большим номером "22". Потом сложил ее и понял, что пойду сегодня вечером
на матч.
выйдут на поле Коля и Толя. Мне хотелось взглянуть на Валю - ведь она
обязательно придет посмотреть, как играют последнюю игру ее ребята. А
потом я тихо верну форму, извинюсь и уйду. Но я забыл при этом, что если
команда проиграет, то появление мое лишь еще больше расстроит тренера.
Просто не подумал.
щита разминались запасные литовцев, с которыми должны были играть мои
ребята. Все-таки мои. Мое место было недалеко от площадки, но не в первом
ряду. Я не хотел, чтобы меня видели.
спорили. Я отвернулся. Но они не смотрели в мою сторону. И тут же по
проходу совсем рядом со мной прошел доктор Кирилл Петрович. Я поднял
голову - и встретился с ним взглядом. Доктор улыбнулся уголком рта.
Наклонился ко мне:
тренеру.
но в мою сторону не смотрели. Значит, доктор ничего не сказал. Андрей
Захарович раза два вынимал из кармана блокнот, но тут же совал его
обратно. Он очень волновался, и мне было его жалко. Я посмотрел вокруг -
нет ли здесь его жены. Ее не было. Зал заполнялся народом. Становилось
шумно, и возникала, охватывала зал особенная тревожная атмосфера начала
игры, которую никогда не почувствуешь, сидя дома у телевизора, которая
ощущается лишь здесь, среди людей, объединенных странными, явственно
ощутимыми ниточками и связанных такими же ниточками с любым движением
людей на площадке.
когда не имел никакого права промахнуться. Коля к перерыву набрал пять
персональных и ушел с площадки. Сергеев почему-то прихрамывал и опаздывал
к мячу. Андрей Захарович суетился, бегал вдоль площадки и дважды брал
тайм-аут, что-то втолковывая ребятам.
надеялся, что Валя повернется в профиль ко мне, но она не отрываясь
смотрела на площадку. К перерыву литовцы вели очков десять. Задавят. Зал
уже перестал болеть за мою команду. А я не смел подать голос, потому что
мне казалось, что его узнает Валя и обернется. И тогда будет стыдно. Рядом
со мной сидел мальчишка лет шестнадцати и все время повторял:
перестал.
конца мне не досидеть. Мной овладело отвратительное чувство
предопределенности. Все было ясно. И даже не потому, что наши плохо
играли. Хуже, чем литовцы. Просто они уже знали, что проиграют. Вот и все.
И я знал. И я пошел в раздевалку, чтобы, когда все уйдут, положить форму
на скамью и оставить записку с извинениями за задержку.
Да и кому какое дело до пустой раздевалки, когда все решается на площадке.
Наверное, это какая-то авиакомпания. Я узнал пиджак Толи, брошенный в
угол. И я представил себе раздевалку на базе, там, под соснами. Она была
меньше, темнее, а так - такая же.
написать записку. Из зала донесся свист и шум. Игра началась. Где же
ручка? Ручки не было. Оставить форму без записки? Я развернул майку с
номером "22". И мне захотелось ее примерить. Но это было глупое желание. И
я положил майку на скамью.
удосужился вас уволить.
вы обещали прийти.
свободное место.
становимся суеверными перед игрой.
раздеваюсь, потому что время идет, ребята играют там, а я прохлаждаюсь за
абстрактными беседами с доктором, который меня недолюбливает, зато он
хороший психолог. И я вдруг подумал, что, может быть, я с того момента,
как вышел из дому с формой в сумке, уже был внутренне готов к
бессмысленному поступку. К сумасшедшему поступку.
когда выйдете, не обращайте внимания на зрителей. Они могут весьма
оживленно прореагировать на ваше появление.
случится.
только кашлянул деликатно, когда я рванулся не к той двери.
ревущем зале, который вначале не обратил на меня внимания, потому что все
смотрели на площадку. Я услышал, как воскликнула Валя:
сказал:
не отпускал, больно давя плечо пальцами. Он ждал перерыва в игре, чтобы
вытолкнуть меня на площадку. Краем уха я услышал, как сидевшие на скамье
потные, измученные ребята говорили вразнобой: "Привет", "Здравствуй,
Гера". Раздался свисток. Нам били штрафной. И я пошел на площадку.
Навстречу мне тяжело плелся Иванов, увидел меня, ничуть не удивился и
шлепнул меня по спине, как бы передавая эстафету. И тут зал захохотал.
Насмешливо и зло. И не только надо мной смеялись люди - смеялись над
командой, потому что поняли, что команде совершенно некого больше
выпустить. И я бы, может, дрогнул, но высокий, пронзительный голос -
по-моему, Тамарин - прорвался сквозь смех:
Но Андрей Захарович, видно, предвидел такую реакцию и уже стоял там,
наклонившись к судьям, и водил пальцем по протоколу.
останавливайся. Ясно? С мячом не бегай. Пробежка будет.
играть. Я успел посмотреть на табло. Литовцы были впереди на четырнадцать
очков. И оставалось шестнадцать минут с секундами. Литовцы перешучивались.
прошел мимо. Литовец кинул второй раз, третий. Мяч провалился в корзину. В
зале раздались аплодисменты. Я глубоко вздохнул. Я не должен был уставать.
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Шилова Юлия