явится тот скверный, кто употребит сердце свое на пагубу спасителя своего,
и быть тому василиском мерзостным, и быть ему сожранным преемником своим".
страшная, но временная болезнь, а нечто длительное, что закончится вовсе
не выздоровлением, а полным перерождением черт знает в кого.
засадил в тюрьму того, кто спас мне жизнь! Ради чего? Из ревности? От
ощущения униженного честолюбия. Но ведь и Майя хотела мне только добра.
Да, я достоин лютого наказания. Я - чудовище.
небесной электролампочки, чуть озарив подмоченный мир. Тут я подумал: "Я -
главный виновник. Я был ослеплен яростью. И я наказан. А Гендос? Он все
понимал, но не остановил меня; куда там, напротив, он с радостью помог мне
совершить подлость. Собака."
зарница. Знал ли я, что означают эти вспышки после моих слов? Что это -
знак подтверждения и согласия некоего Владыки сущего. И в то утро, когда я
обнаружил, что мои "грибы" становятся все тоньше и жестче, превращаясь в
твердые, как сталь и блестящие, словно слюда, чешуйки, Гендос проснулся
уже немножко собакой - миллиметра на два высунулась щетина (по всему телу)
и показался кончик хвостика.
скорее, слегка взвыл. И проснулся окончательно. Вскочил с постели и
грохнулся на четвереньки: спина не желала принимать вертикальное
положение. Держась за мебель, он заставил-таки себя выпрямиться. Его
неудержимо влекло вниз, но он встал и даже попытался сделать шаг; и тут с
грохотом рухнула полка, в которую он упирался. Он взвизгнул, испуганно
отскочил от полки, упав снова на четвереньки и испытывая огромное
облегчение от того, что больше не надо вставать. Поскуливая и теперь
буквально на глазах (если бы было кому смотреть) обрастая густой черной
шерстью, он кругами забегал по комнате, пока не нашел, наконец, дверь.
алмазных пластин, а голова моя покоится в футляре из платины. Я знаю, что
я - властелин змеиного княжества, хозяин подземных богатств и носитель
множества магических свойств. Я знаю, как мне попасть в свой дворец и
взойти на блистательный трон мой. Я знаю свое единственное предназначение
- повелевать. Эти знания появились в моем мозгу так же неожиданно,
самостоятельно и полно, как изменился я внешне. Я знаю, также, что, прибыв
на место, я некоторое время буду увеличиваться в размерах, поедая останки
своего предшественника, пока не достигну длины в тринадцать метров, после
чего лишь мое перерождение закончится.
вышел на мокрую ночную улицу и, с шелестом прижимаясь к холодному камню
стен, изгибаясь под прямым углом на поворотах, двинулся по пустынным шоссе
в заданном только что родившимся инстинктом направлении. Прохожая -
пожилая женщина - вскрикнула и отшатнулась, увидев меня. Я скользнул по
ней взглядом, и она превратилась в статую из хрупкого минерала. Статуя,
потеряв равновесие, упала и разбилась на тысячу кусочков. Возле кучки
щебня на тротуаре остался лежать раскрытый зонт.
по пещерным лабиринтам недр. Бой с огромным, но неповоротливым ящером.
Победа. Восхождение на престол и пышная феерическая коронация. Все это
заняло верхний слой его памяти. Но не смогло напрочь вытеснить память
человека. Однако, с каждым днем все труднее ему становилось вспомнить, что
уж такого привлекательного он находил раньше в том, чтобы быть мягким и
теплым, как гейзерная жижа.
сумасшедшая любовь. Потом - отвратительная сцена обвинения ее в
предательстве. Еще через день - ее любимый (а сейчас, в то же время и
ненавидимый) человек лежал на операционном столе со вскрытой, как
консервная банка грудной клеткой. А после операции - арест человека,
которого она боготворила.
(да и самой ей было больно видеть его), чтобы осмыслить все происшедшее,
Майя взяла отпуск и поехала домой, к маме. Поела "своих" овощей с огорода,
позагорала на речке. Буря в душе ее мало-помалу улеглась, и она все чаще
корила себя за черствость и эгоизм, и решила, что, вернувшись, каких бы
унижений ей это не стоило, заставит его понять и поверить, что она не
предавала, не отрекалась, что она любит его. А уж потом пусть ОН
вымаливает прощение у нее.
двери. И дважды дверь оставалась мертвой. И когда во второй раз
"участливая" старушка-вахтер ехидно спросила: "Неужто и записки не
оставил?" и добавила: "Его уж недели три как тута нету", она окончательно
уверилась: он вернулся к семье. А значит, она - Майя - никогда больше, как
бы ни было ей больно, не станет искать с ним встреч, пытаться что-то ему
объяснить.
зам, округлив глаза, объявил, что звонили прямо ОТТУДА (он потыкал пальцем
в потолок) и велели передать, чтобы она немедленно шла в горисполком
получать ключ и ордер на квартиру.
из-за которой он возненавидел ее. Но горечь уступила любопытству, и она
отправилась, куда было сказано.
неприличным подобострастием. А уже через полтора часа она стояла на пороге
своего нового жилища. Она не верила своим глазам: огромный коридор, три
комнаты с высоченными потолками, балкон, лоджия, паркетный пол... На миг в
голове мелькнуло, что здесь они, наверное, были бы еще счастливее, чем в
его комнатушке, но она поспешила загнать эту мысль поглубже.
трубку, прижала ее к уху: "Алло, алло!" Наверное, кто-то звонит прежним
хозяевам, решила она. В трубке молчали. Вдруг ей стало страшно в этом
большом, пустом и таком еще чужом доме. А в трубке молчали. Но она все не
возвращала ее на аппарат, продолжая прислушиваться к чему-то. И тут она
услышала: очень тихий и очень низкий, на пределе восприятия, рокот. Или ей
показалось? Что на том конце провода из этого почти несуществующего рокота
сложилось слово. "ПРОСТИ".
буквально пропал без вести. Как ни велика ее обида, все-таки он не был
чужим ей человеком, и когда он исчез - почти сразу после операции - (о
каждом его шаге после ухода из дома она знала получше его самого) она сама
заявила в органы. А потом стали приходить эти странные письма ниоткуда
(слава богу, жив), которые Виталька складывал в свой ящик с игрушками,
бережно хранил, а иногда просил Ирину перечитывать их вслух - то одно, то
другое. Она соглашалась неохотно, сознавая, что в письмах этих нет ни
слова правды. Но все-таки читала. И для Витальки айсберги и эскимосы,
китовые фонтаны и белые медведи стали буквально второй жизнью, возможно
даже более реальной, чем та, которая видна окружающим.
Грибов безропотно подписал признание, которое выложил перед ним абсолютно
уверенный в своей правоте (ведь взят арестованный был с поличным)
следователь. Суд был показательным, выездным в аудитории главного корпуса
медицинского института, переполненной врачами города, преподавателями и
студентами. Выступали его сослуживцы и коллеги, говорили о том, что он -
научное светило, что он - честнейший человек... Но улики были
неопровержимы, а его чистосердечное признание красовалось на столе судьи.
К тому же кому-то из местных властителей показалось, что "Дело Грибова" -
отличная возможность приструнить зарвавшихся коррумпированных медиков...
зале, в момент зачтения приговора, объявился огромный черный пес, пробежал
между рядами зрителей к кафедре, остановился, повернулся мордой ко всем и
взвыл так тоскливо, так жутко и отчаянно, что похолодели сердца и у
судейских, и у присяжных, и у остальных присутствующих. Прокурор
поперхнулся и смолк на полуслове. Все замерло. А пес выл и выл, нагоняя на
человеков смертную печаль.
приблизившись, вытолкали псину за дверь, развернулись, но, прежде чем
успели войти обратно, услышали за спиной хриплый злой окрик: "Пидоры
ментовские!" Они разом оглянулись, наслаждаясь предвкушением расправы над
хулителем чести представителей советской власти, но никого, кроме
пресловутой собаки, развалившейся на тротуаре, не увидели. Обескураженные,
вернулись они к скамье подсудимых, и каждый из них решил, что
оскорбительные словечки послышались только ему, а уточнять у другого
каждый не захотел.
прокурора (впервые в жизни): а не слишком ли мы строго? И долго еще - у
кого несколько часов, а у кого и несколько недель - держалось у всех, кто
присутствовал в этом зале, странное, ничем, казалось бы, не обоснованное,
ноющее чувство потери.
Прозоров Александр
Грабб Джеф
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Шилова Юлия