король кивает чаще, чем на слова остальных. Вот он, Вудри; на первом
военачальнике Багряного золоченый панцирь, высокие, до бедер, с
раструбами, сапоги и длинный плащ из драгоценной переливающейся ткани.
Ветер поигрывает пушистыми перьями плюмажа на легком кавалерийском шлеме,
шевелит складки плаща, заставляя тугую ткань мерцать многоцветными
бликами. На лице Вудри спокойное, властное выражение, пухлые губы плотно
сжаты, он словно бы не замечает иных командиров, лишь иногда, слегка
повернувшись, почтительно наклоняется к королю, и Багряный либо кивает,
либо остается недвижим - это тоже означает согласие. Неподалеку от хозяина
степей несколько всадников в коротких, лазоревых цветах полдневного неба,
накидках, на дорогих конях с клеймами господских конюшен. Это личная
стража Вудри; кому, как не им обладать такими скакунами? - а сеньоры уже
не востребуют своего имущества...
полем поплыл, растворяясь в густом воздухе, мелодичный, долго не стихающий
звон, король медленно поднял руку, словно залитую кровью; Вудри повторил
жест; командиры рассыпались вдоль фронта, занимая места под знаменами, - и
по первым рядам пронеслось движение: это вынимали из ножен мечи. Чуть
позади дрогнули и склонились вперед лестницы, и с надрывающим душу скрипом
напряглись пружины катапульт; сухо стукнув, легли в пазы ложкообразные
металки. Трубачи, глядя на командиров, уже набрали побольше воздуха, чтобы
извлечь из рогов низкий вибрирующий гул...
медленно раздвинулись тяжелые, окованные железными скобами створки и,
проскочив перекидной мост, под стенами остановилась небольшая кавалькада.
Один, выехав чуть вперед, поднес ко рту сложенные совком ладони.
мнению и уважая волю почтенных земледельцев, постановил...
перенапряженного горла:
освободить и отпустить, как имеющего достойных поручителей!
чьи черты почти неразличимы были на таком расстоянии: лишь темное пятно
одежды колыхалось на зелени луга и, развеваемые ветром, серебрились
длинные, почти до пояса волосы.
Высокий Магистрат просит и настаивает на продлении срока ожидания на один
час!
Багряный опустил руку, повинуясь знаку, ослабли тетивы, легли в ножны мечи
и лестницы опустились на траву.
расступились перед ним, с любопытством заглядывая в глаза. Ллан это был,
Ллан Справедливый, бродячий отец Ллан, сказавший, еще когда многие из
стоящих здесь не были даже зачаты, вещие слова, сотрясшие империю. "Когда
Вечный клал кирпичи мира, а Светлые подносили раствор - кто тогда был
сеньором?" Так сказал Ллан в глаза епископу - и потерял все, что имел.
Все, о чем лишь мечтать может смышленый деревенский мальчишка. Диплом
теолога. Кафедра в коллегиуме. Приход не из последних. Слава. Все было.
Все отдано. Что взамен? Восемь лет каменных мешков. Горькая пыль дорог;
вся империя - из конца в конец. Побеги, последний - почти с эшафота. Мог
бы образумиться. Не захотел. "Я не продамся. И не отступлю. Четверо
Светлых избрали меня, дабы указать малым путь к Царству Солнца". Это -
Ллан. Воистину, Ллан Справедливый.
них, сосредоточенность знающего то, что открыто немногим. Насквозь
прожигало серое пламя, и те, кого задевал Ллан взглядом, опускались на
колени, даже спешившиеся командиры. Даже Вудри. Лишь король остался
недвижим. Он только слегка склонил голову, увенчанную короной, и приложил
руку к сердцу. И Ллан в ответ повторил королевское приветствие. Повторил -
и огляделся вокруг, сияя немигающими глазами.
трепещу в узилище, но вы трепещите, ибо тысячи придут, дабы освободить
Ллана! Я не ошибся! Я никогда не ошибаюсь, ибо языком моим говорят Четверо
Светлых... И я говорю вам: слишком много времени на раздумья подарили вы
толстым!
кто сидел в круглом зале ратуши, толстяков почти не было. Иное дело, что
не было и худых. Сквозь цветные витражи плотно закрытых окон в зал не
проникал ни уличный шум, ни солнечные лучи, тускло освещались лица
синдиков, позволяя в нужный момент отвести ли глаза, спрятать ли
неуместную улыбку. Окажись в зале посторонний и разбирайся этот
посторонний в магистратских обычаях, даже он понял бы, что дело, собравшее
Высокий Магистрат, не просто серьезно, но - из наиважнейших. Потому что во
главе стола сидели оба бургомистра - и с белой лентой, и с черной, потому
что из двенадцати синдиков присутствовали девять, а если не считать
старшину булочников, сваленного почечной коликой, и дряхлого представителя
сукновалов, то, можно сказать, явились почти все. Кроме того, отметил бы
посторонний, как преудивительное: на маленьком столике у самых дверей
покоились - нераскрытые! - книги протоколов, а скамейки секретарей
пустовали.
скамьях с резными спинками, локоть к локтю; только бургомистры
располагались в мягких, подбитых бархатом креслах, как и полагается
почину, под щитом с гербом города, лицом к двум высоким и узким окнам, за
которыми, сквозь мутное цветное стекло, в полосатом от перистых облаков
небе темнели острые фронтоны домов, обступавших Главную Площадь, и
скалились химеры на втором ярусе церкви Вечноприсутствия. Невзирая на
жару, все явились, пристойно одевшись в одинаковые одежды из
темно-коричневого сукна с меховой опушкой, не забыв натянуть береты
коричневого же бархата и накинуть на шеи должностные медали: золотые
купеческие и серебряные, положенные ремесленному сословию.
открыть ли ворота, как требуют бунтовщики, или (что то же самое) выдать им
оружие из арсенала, или - сопротивляться. Трудно размышлять спокойно,
когда воздух пахнет гарью, а у стен стоят сорок тысяч вооруженных. Но,
помня о них, неразумно забывать и об императоре, который вряд ли захочет
понять доводы тех, кто откроет черни ворота. Впрочем, говорить все это
означало лишь повторять сказанное. А это все равно, что дважды платить по
одному векселю. Оставался лишь час - и следовало решать.
купеческих гильдий. - Не впускать! Вольности достаются с трудом, а
потерять их легко. Кто слышал, чтобы бунтовщики побеждали? Да, ныне их
сорок тысяч, и пускай завтра будет сто, но это значит лишь, что одолеют их
позже. Его Величество не простит нас. И синьоры но простят. Мы
представляем закон и не нам его нарушать. Не впускать. Хватит с них попа.
А стены крепки.
золотыми бляхами, кивнули. Все разом. Им было все ясно. Они уже обдумали.
И решили.
руку. Крепкую купеческую руку, знакомую сколь со счетами, столь и мечом,
украшенную перстнями, купленными на честную прибыль. Он поднял руку, а
вслед за ним - остальные, сидящие слева. Правьте же, бело-серебряные,
сидели неподвижно. Но что с того? Против пяти черных (без того, что в
пути) - четверо белых (без недужных). И пополам голоса бургомистров.
Решено. Не впускать...
слово. И он говорит.
это решено почтенными торговцами. Что остается мастерам, если большинство
утвердило? Но, спрошу я, о чем думали почтенные торговцы? О своих
караванах, везущих заказы сеньорам, не так ли? А ведь многих из заказчиков
уже нет. Впрочем, дело не в этом. Дело в том, что мы не можем не впустить,
пока они еще просят...
нарастая, вкатывается колеблющийся гул, похожий на рокот водопада. Это
рычит, и ворчит, и переступает с ноги на ногу толпа, затопившая Главную
Площадь. Худые лица, потертые, штопаные куртки, чесночный дух, долетающий
до второго этажа ратуши.
здесь говорим. Если не откроем мы, откроют они. Что тогда будет с нами?
Мы просто уступаем силе. А если они одолеют?
будет определять цены? И статуты цехов? Когда сеньоры научатся платить
долги? Пусть эти скоты потягаются с господами. Магистрат в стороне. А
ежели Вечный попустит скотам победить, что им делать у трона этого
Багряного? Они уйдут в стойла. А мы... Разве вы забыли, где жили Старые
Короли?