АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Где-то за Апраксиным у Сенной трамвай тряхнуло, впрочем привычно, и
Дмитрич, тоже привычно, погладил кошелку с мелочью. В вагоне все было
тихо. Дмитрич поднял глаза, пробежал глазами по пассажирам и вздрогнул,
словно увидел лешего.
Чуть ли не перед ним, напротив, нога на ногу, как ни в чем не бывало,
у окна сидел БЕЗБИЛЕТНЫЙ.
Дмитричу стало жарко. Старею, подумал он и вытер кошелкой лоб.
Такого с ним еще не бывало. Двадцать лет служил на маршруте, а
безбилетных не допускал ни разу. И не допустит, пока стоит советская
власть.
Он набрал в себя трамвайного воздуха и сказал, приподнимаясь на
локте:
- Гражданин! Который расселись! А платить, я извиняюсь, кто будет?
- Пушкин, - ответил тот, даже не повернувшись.
Дмитричу стало холодно. Он уставился на безбилетного пассажира,
поедая его глазами. А тот сидел себе как сидел, только рот теперь сложил
трубочкой.
И человек-то был вроде обыкновенный: плащ защитного цвета, нос,
глаза, две ноздри - пройдешь мимо такого и не заметишь.
Вот только его багаж, два его чемодана, что застыли по-бульдожьи у
ног хозяина, ничего хорошего для здоровья не обещали.
Дмитрич набрался духу, чтобы сказать безбилетному все, что он о нем
думает, а тот и сам уже скосил на Дмитрича бойкий глаз и начал, даже не
поздоровавшись:
- А что, нравится так вот?
Дмитрич от неожиданности не понял и на всякий случай спросил:
- Так - это то есть как?
- В смысле - билетики отрывать.
Такого въедливого вопроса Дмитричу еще ни разу не задавали. Да и что
на него ответишь. Тут не отвечать, тут хватать надо и за волосы тащить в
тюрьму - и вешать на всю катушку за бандитизм.
Дмитрич открыл уже рот, чтобы сообщить безбилетному про тюрьму, но
как-то уж больно нехорошо лоснилась на чемоданах кожа, что с тюрьмой он
решил пока обождать.
Но про чемоданы прощелыге все же было не грех напомнить.
- С вами? - Дмитрич тыркнул пальцем в багаж.
- Значит, нравится? - Безбилетный кивнул. - Ну раз нравится, тогда
сиди отрывай. Все лучше, чем за решеткой. Видишь, - безбилетный показал за
окно, - на углу милиционер с палкой? Мы здесь, а он - там. Красота!
"Да! - Дмитрич сделался мрачный. - Малый-то, видно, из тех. - Потом
вроде засомневался, прицениваясь к его одежде. - Одет прилично. И
чемоданы... Ну чемоданы, положим, ворованные. Да и плащ мог с кого-нибудь
в подворотне снять. Дал ломом по голове - и носит."
- Гороховую проехали, - разговорился вдруг безбилетный. - Знакомые
места.
- Была Гороховая да сплыла, - хмуро ответил Дмитрич. - Теперь не
Гороховая, теперь Дзержинская.
Выехали на площадь. Может, оттого, что стало светлее, может, просто
от сердечной тоски, но Дмитрич почему-то спросил:
- Сами-то издалека будете?
- Мы-то? - Безбилетный сдвинул кепочку на затылок. - Мы-то сами
северомуйские. Есть такая дырка на карте.
- Северомуйские? Это где это?
- Далеко, папаша. Трамваи туда не ездят. Еще вопросы имеются?
Голова над плащом похрустывала на шейном шарнире; пассажир без билета
ехал немного нервно - то продавливал лбом стекло, то, высмотрев кого-то на
улице, уходил по макушку в плащ. А то вдруг хмыкнет, заерзает на сиденье и
загадочно подмигнет Дмитричу.
И тут забрезжила в голове у Дмитрича мысль.
"Что-то... Где-то..." Дмитрич стал вспоминать.
Вспоминал, вспоминал, но вспоминалось уж больно туго. Вообще с
памятью было туго, была в памяти у Дмитрича течь.
"Когда-то..." И Дмитрич вспомнил.
Где-то он уже этого человека видел. Где? В вагоне? В вагоне вряд ли.
Этих он не запоминал. Может быть, на кольце? Туда многие заходят
погреться. Бывали и посторонние. Значит, в обогревалке? Да, пожалуй, в
обогревалке. Зимой. Такая же в точь козлина. Нет, козлина не та. Стоп,
вообще не козлина. Птица... Из жести... Жестяная птица на шляпе. Шляпа еще
торчком, очень интересная шляпа. Помнится, он подумал тогда - вот, зима на
дворе, а этот вырядился как на курорте. Что же он, тот, тогда говорил?
Нет, вроде не говорил. Подошел к кому-то из наших и, помнится, оттянул в
сторонку. О чем-то они там шептались. С кем же он это?.. С... С... Да не с
этой как раз ли сменой? Не с Петром ли Петровичем? С ним, с ним он
шептался, с Петром Петровичем.
Дмитрич поглядел в передок. На стеклянный колпак с рулем, за которым
сидел вожатый.
Трамвай переехал Крюков, грохотнул на горбу моста и снова пошел
легко.
Дмитрич приоткрыл рот, хотел спросить у безбилетного про Петровича и
не успел. Безбилетный открыл рот раньше.
- У нас в Северомуйске уже снежок.
Дмитричу пришлось удивиться:
- Гляди-кось.
- Белый такой, пушистый, собаки лают.
- Где? - Дмитрич прислушался.
- Пестиком! - услышал он, но не с севера, а от кинотеатра "Рекорд".
- А я говорю - пальцем! - И над маленькой, человек в двадцать, толпой
сверкнула молния костыля.
Безбилетный вытянул из воротника шею.
- Что же это они у вас? Не успели начать, а уже расходятся. У нас в
Северомуйске уж если начали, так дерутся до первого мертвого.
Безбилетный подмигнул Дмитричу.
- Послушай, трамвайная душа. Вон на углу школа. Ты номер ее не
знаешь?
- Почему не знать - знаю. Номер ее - шестьдесят.
- А твой трамвай сейчас налево не поворачивает?
- Этот не поворачивает. Другие, те поворачивают, а у тринадцатого
маршрут прямой - за Покровку, потом к Калинкину.
- Ага. Значит, прямой. Нехороший номер у твоего маршрута, товарищ
кондуктор. Прямо ходят только в могилу. Это шутка, у нас в Северомуйске
так шутят. Говоришь, не свернет? А если свернет?
- Ты лучше за билет сперва заплати, а потом шути свои шутки. Наш
маршрут постоянный.
- А свернет, что тогда будешь делать?
Дмитрич насупил брови. Чего с дураком болтать.
- А давай, папаша, поспорим. Если свернет, я плачу тебе за проезд, а
не свернет - с тебя, папаша, бутылка квасу.
Безбилетный, не дожидаясь ответа, перешагнул через свои чемоданы, и
Дмитрич, как говорится, даже глазом пошевелить не успел, как чужая,
резиновая ладонь уже обтягивала вялую руку Дмитрича, и не было в этом
рукопожатье ни капли человечьей теплинки.
- Согласен? Я разбиваю.
Ребром свободной ладони безбилетный прицелился к узлу из сцепленных
рук, но, видимо, промахнулся. С каким-то недобрым кряканьем рука его
опустилась на голову старика-кондуктора.
Трамвай печально вздохнул и, рассыпав, как слезы, искры, повернул с
маршрута налево.
17
Черепаха Таня жевала сморщенное кольцо лимона и думала о пустынях
детства. Плакали за желтыми тростниками текучие воды Аму-Дарьи, песок
забирался змейками в верблюжий след под барханом, бежали по пустыне
перекати-поле, а я смотрел в ее маленькие глаза и видел в них лишь одно:
тоскливое свое отраженье.
Она доела лимон, и я ей сказал: "Пора", - потому что весь вечер мысли
мои были только о Женьке Йонихе. Она это понимала, она вообще была человек
понятливый, устроилась у меня в кармане, и мы молча отправились к
Лермонтовскому проспекту на трамвайную остановку.
Идея была такая: вдруг Женька, правда, собрался бежать в Египет.
Говорил же он мне об этом сегодня в классе. И про мелочь на трамвай
спрашивал.
Верилось, конечно, с трудом. Один, без меня, он вряд ли туда решится.
Но проверить вариант стоило.
Остановка была у сквера на углу Лермонтовского и нашей улицы, как раз
неподалеку от школы. В скверике светились деревья и тихо прела листва.
Деревья светились ровно, а от холмиков лежалой листвы пахло грецким
орехом.
Женьки на остановке не было; нигде не было - ни в скверике, на
скамейке, ни у ступенек школы, ни дальше, где проспект пересекала Садовая.
Может, Женька уже уехал и сидит теперь под египетской пирамидой,
нюхает цветок лотоса или ловит на удочку крокодилов?
Минут двадцать мы решили его все-таки подождать - вдруг появится.
Двадцать минут прошло; в окнах уже зажигали свет, но фонари еще не
горели. Трамваев тоже почему-то было не слышно, и на остановке мы стояли
одни.
Я уже собрался идти, как черепаха в кармане зашевелилась и высунула
наружу голову.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 [ 9 ] 10 11 12 13
|
|