мысли и скрытые чувства. Они боялись, что туарег, спасая собственную
шкуру, сбежит куда-нибудь.
сказав:
маленьком пятнышке тени. Не успел он сделать это, как услужливые руки
раскинули брезент, положили мягкий туфяк. Спутники ходили тихо,
разговаривали шепотом. Туарег лежал и думал, почему европейцы могут
действительно хорошо относиться к жителям пустыни, лишь когда приходит
беда и необходимость в помощи. Европеец становится по-настоящему
человечным в тисках жестокой нужды - это туарегу казалось низостью.
После молитвы, напившись вволю и немного поев, он повернулся к
востоку.
неторопливо зашагал, напутствуемый ободряющими криками оставшихся.
темноте высокая фигура проводника. Снедаемый опасениями, он в сотый
раз клялся щедро наградить туарега, если тот вернется... Но ведь если
он не вернется, некому и не за что будет награждать. Их найдут,
конечно, но какое это будет иметь значение для всей его небольшой
экспедиции! И снова археолог проклинал себя, что поддался на просьбу
капитана. Никакая опытность не может противостоять случайности, и это
он, как ученый, должен был бы знать! К дьяволу эти терзания -
радиостанции-то нет!
трижды проклятое место! Огюст, шофер, останется с машиной и приготовит
обед. Отправимся мы трое - вы, я и Пьер.
тому же захватывающе интересными, и, когда археолог спохватился, что
пора возвращаться к машине, солнце поднялось уже высоко. Обратный путь
показался профессору настоящей пыткой. Борясь с желанием выпить весь
остаток воды во фляжке, грузно шагая по хрустящему грубому песку и
перекатывавшемуся под ногами черному щебню, археолог чувствовал, что
его тело ссыхается в палящей печи. Мысли мутились, назойливо
возвращались то к ледяной шипучей воде отеля в Таманрассете, то к
сказочному разнообразию напитков на любой из улиц Парижа, то просто к
холодным ручьям и рекам, которыми он так пренебрегал в Европе, не
подозревая, какую живительную силу таят в себе эти потоки обыкновенной
воды...
всхлипнув от мысленного зрелища холодного и чистого горного потока,
так невыносимо чудесно журчавшего по камням.
небольшой песчаный холм с обрывистым восточным склоном. Растянувшись
на земле, за этим склоном можно было укрыться в спасительной тени.
автомобиль, взвесил на руке фляжку и со вздохом положил ее обратно под
бок.
перехватив взгляд ассистента. - Время тянется так же медленно, как
тащишься сам. И с каждым шагом теряешь силы. Знал бы, взял на плечи
ведерный термос...
ассистент.
воды...
лежал ничком, и его голос шел будто из-под земли. - Я запрещаю
разговоры о воде, о лимонадах, о Париже с его кафе и пивными, где на
каждом шагу можно пить сколько угодно. Хватит болтать о реках, о
купании!
ничего подобного. Ассистент покрутил пальцем у своего виска.
делает? Нам идти осталось километров шесть, а сколько ему?
синюю фигуру, безмерно одинокую среди палящего океана Танезруфта,
такую слабую перед чудовищной силой пустыни.
запад.
караванная дорога в Тимбукту и знаменитые соляные копи Тауденни, в
которых обитает кучка людей.
там от одного каравана до другого.
в пути из Тимбукту в Тауденни. Например, в тысяча восемьсот пятом году
караван из тысячи восьмисот верблюдов и двух тысяч людей погиб от
жажды до последнего человека. Никто не спасся! Небольшая ошибка
проводников или пересохшие от бурь колодцы - и все...
защищены от ультрафиолетового излучения солнца, зато получают больше
нагрева от инфракрасного и сильнее потеют, чем белые. Потребность в
соли у них выше. Многие путешественники описывают страшный соляной
голод, который мучил чернокожих земледельцев и в лесах и в саваннах...
туареги закутаны в свои темно-синие покрывала. Они белокожие, и им
надо защищаться от вредного ультрафиолета сахарского солнца!
называемые белые туареги? Это чернокожие, которые носят белые
покрывала, проницаемые для ультрафиолета, который им не страшен, но
отражающие инфракрасные тепловые лучи, которые слишком нагревают
темную кожу. Прежде эти чернокожие были рабами. Им запрещалось законом
носить синее, и они ходили в белом - то, что им и было нужно. Пусть-ка
поразмыслят над этим господа медики - они мало думают о таких вещах...
были настоящей мукой. Вода была выпита, и жажда терзала горло,
заволакивала красным туманом глаза. Хватая ртом раскаленный воздух,
три исследователя вскарабкались на обрыв, одолевая его на
четвереньках, и повалились в тень машины, пока Огюст торопливо наливал
большие суповые чашки. Жажда не голод, и напившийся человек быстро
оживает. Остается лишь клонящая в сон усталость. Охотники за
древностями задремали в тени тента, который Огюст растянул у борта
грузовика. Это была уже реальная защита от солнца Сахары, и европейцы
скоро ободрились. По обе стороны промоины, в которой засела машина,
выпячивались закругленные склоны утесов белого песчаника. Камень
покрылся темно-коричневой, почти черной корой, блестевшей на солнце,
как броня. Остывание скал в холодные ночи покрыло склоны широкими
трещинами, по которым черная корка отслоилась исполинской шелухой.
Ослепительно сверкали белые камни там, где отваливался черный покров.
От резкого контраста блестящей, как черное зеркало, коры и слепящих
белых пятен рябило в глазах. Бескрасочный серый свет над пустыней тоже
не давал отдыха зрению. Только глетчерные очки спасали европейцев. Они
лучше стали понимать, что обычай туарегов-мужчин чернить краской веки
возник вовсе не как требование моды или своеобразной эстетики.
Если день казался океаном зноя и слепящего света, необъятная звездная
ночь Сахары становилась бездной бесконечного неба, уносившего человека
в такие глубины и дали чистой прозрачной темноты, что невзгоды,
опасности и даже сама смерть начинали странным образом мельчать,
уподобляясь исчезнувшей во мраке грозной пустыне.
наступлении холодных ночей, казавшихся ледяными после адского дневного
жара.
одеяло, и отдаваться гипнотизирующей власти бездонного неба, погружая
свой взор в звездные рои Млечного Пути.
одеяла, и если он не сгорел в огненной печи дня, то неминуемо должен
был замерзнуть ночью. А с ним и возможность легкого спасения для тех,
кто остался у бочек с водой, под спасающим от убийственных копий
солнца тентом, кто укрывался теплыми одеялами в знобящей ночи.
экскурсию к развалинам. Двадцать километров пути туда и обратно были
бы не страшны для ночного похода. Но изучать развалины ночью, как на
грех безлунною, было невозможно. Волей-неволей археологи задерживались
до знойного времени дня, и поход становился для них мучением. Решено
было отправиться на развалины к вечеру, успеть там немного поработать,
переночевать и воспользоваться всем временем от утренней зари до
девяти часов, когда следовало быть у машины.