бумагу и принялся писать.
руки.
ослизлых корнях, буксовки в чернеющих торфяной грязью мочажниках.
Прекратилось тарахтенье веток по кузову, замолк и мотор. В наступившей
тишине стал слышен слабый шум перегретого радиатора.
увидел дымок, поднимавшийся из железной трубы низкого, добротно
срубленного зимовья. Кочковатая поляна с севера точно забором
огораживалась "флажными" лиственницами - толстыми деревьями, лишенными
веток с одной, наветренной, стороны.
поджидавший машину пожилой тувинец. Едва "ГАЗ-69" остановился, как,
собрав в приветливой улыбке все морщины обветренного лица, хозяин
поспешил навстречу гостям.
готовил. - Тут он увидел тяжко вылезавшего на своих костылях
Александрова и замолк от удивления.
Растроганный тон геолога был несозвучен полушутливым словам. - Только
вы это смогли сделать. Теперь мое дело выйдет: отсюда до Юрты Ворона
не больше десяти километров...
локоть геолога, сказала:
вижу, чего задумали. Скрываете вы от меня серьезное что-то... Раньше
вы так не делали! Значит, дружба дружбой, а табачок - врозь?
рассказал о своем плане поисков месторождения на перевале Хюндустыйн
Эг.
явный испуг.
лесах Прибалтики, - они могли, если нужно!
осторожность. Результат очень сомнителен, риск безусловно велик, а
другого, не менее важного дела - невпроворот.
сомнительный результат. Какой угодно риск, пусть все сто против одного
- вдруг да выйдет. Вот как вы себя цените. А о близких вам людях - о
жене, о друзьях - подумали?
нет, и только вопрос времени, на сколько у кого хватит памяти.
то же, не беспокойтесь!..
тогда... Ведь я человек самый обыкновенный, со слабостями, и мне нужно
выздороветь... душевно. Посмотрите на меня - разве вы не видите, после
какой я передряги?
всхлипнула и, стыдясь своего порыва, бросилась в машину.
себя, как сможете... Я хочу сказать, чтобы вы не смели нарочно...
Сейчас будем чай пить, потом отдохнуть надо.
буду! - заключила молодая женщина, прикрывая глаза; на руль закапали
слезы.
развернулась и умчалась по извилистой тропе в заросли. Александров
долго смотрел ей вслед, слушая замирающий вдали шум мотора.
остался... Что делать будем? А я чай готовил! Почему не приказал бабе
оставайся?
повалился на нары и забылся тяжелым сном. Он проснулся, когда солнце
уже садилось. Дверь в зимовье была открыта. Пучок багульника, тлевший
на угольях в старом тазу, распространял резкий аромат, оборонявший
спавшего геолога от комаров. Хозяин сидел на пороге с деревянной,
окованной медью трубкой в зубах и смотрел на юг. Там громоздились
тяжелые тучи, густо-лиловые в свете зари. Сеть далеких молний внезапно
зазмеилась в лиловых громадах. Как будто из-под земли донесся дальний
раскат, и в нем было столько угрозы, что Александров вздрогнул.
Устремленное вдаль лицо лесника было бесстрастно и так неподвижно, что
казалось в сумерках деревянным. Даже трубка не дымилась, крепко
зажатая в лежавшей на колене руке. Александров подполз к двери. Хозяин
зажег погасшую трубку и поднес спичку к папиросе геолога. Оба молча
курили, пока Александров не решился наконец задать важный вопрос о
коне для поездки к перевалу. Непроницаемо-темные глаза хозяина
тщательно оглядели гостя.
ай-ай! Зачем приехал? Пропадать приехал, однако!
надо наблюдать грозу на перевале Юрта Ворона, чтобы понять, откуда
приходят тучи и как предсказывать непогоду для путников. Он двигаться
не может, но сидеть в шалаше, смотреть и писать может...
кончил свою речь. - Теперь через Хюндустыйн Эг десять лет скот не
ходит. Наша республика, как в Союз вошел, тогда и кончал. Такой
опасный дело напрасно получается. Почему так, какой дурак думал?
Обмануть сына природы с его серьезным отношением к жизни и вдумчивости
таежника оказалось делом не столь простым, как сначала представилось
Александрову. Стыдясь своей ненужной лжи, геолог сказал леснику все,
как старшему брату или отцу, не утаивая более ни своей болезни, ни
конечной цели.
долго набивал трубку и возился с отсыревшей спичкой, потом курил
длинными и резкими затяжками. Вспышки трубки освещали его нахмуренный
в усилии мысли лоб и опущенные в землю, прикрытые веками глаза.
облегченно вздохнул. - Я думай, ты правильно живешь. Сам тебе помогал
бы... да вот один только сынка у меня был, да помер, баба оставил и
два ребята. Теперь мне думать надо, опасное дело ходи! Еще сколько лет
помогай им надо.
сморщенной, шероховатой кожей запястье хозяина. Тот понял этот жест
безмолвной благодарности и торопливо сказал:
Вещей тебе мало, продукты и тебя сразу свезем, конь сильный. Устал,
однако, давай ложись!
дощатые нары толстый слой душистых ветвей.
благодарностью думая об исполненной уважения к чужим чувствам и думам
бескорыстной помощи.
отвечай за тебя", - слов, которые так часто попадались в книгах, что
он начал думать, будто фальшивый страх ответственности составляет чуть
ли не главное ощущение многих людей. А в жизни случилось как раз
наоборот. Никто не старался приписать ему свои случайные домыслы и,
заподозрив его в нелепых намерениях, обнаружить свою мнимую
проницательность. Даже хозяин, который имел бы на это право после
того, как геолог пытался солгать ему, сразу же поверил настоящему
объяснению. Александров понял, что чуткость помогавших ему людей
выработалась в суровой жизни, где каждый немедленно отвечает за свои
личные промахи перед самим собой и ближайшими товарищами. Эти люди
привыкли полагаться прежде всего на себя и, главное, доверять себе.
Геологу привиделась поддержка не двух, а тысяч таких людей, готовых
ежеминутно прийти на помощь. Уверенность в невиданной силе
коллективов, способных выполнить любую сказочную задачу и составить
опору нашего общества, как-то ободрила Александрова. Нервная усталость
последних двух дней от огромного напряжения бессильного тела и тревоги
за выполнение намеченного отошла, сменилась покоем, растворилась в
крепком сне.