внимательно, а потом продолжим.
и экран медленно потемнел. Как будто там, у нее в комнате, опустились
светомаскировочные шторы.
естественный интерес к малоизвестным фактам истории запорожского и
кубанского казачества, приятное чувство гордости за свою кровную
причастность к славным делам и подвигам людей, о которых до этого и не
знал ничего, выходящего за пределы "Тараса Бульбы", "Запорожца за Дунаем"
и знаменитой картины Репина.
на Черном море, на своих "чайках" брали на абордаж до зубов вооруженные
боевые корабли, высаживали десанты в окрестностях самого Стамбула...
российской морской истории - черноморской отчаянной казачьей вольницы я
балтийского, созданного Петром регулярного флота. И не так важно, что
после переселения на Кавказское побережье казакам пришлось забыть свои
морские подвиги, сменить палубы на седла и водные просторы на просторы
ковыльных степей...
снять десятки остросюжетных фильмов, не уступающих рыцарским, ковбойским,
пиратским и прочим заграничным боевикам, столь популярным среди детей и
взрослых, не имеющих понятия о собственной истории и уверенных, что все
интересные и захватывающие события происходили только там, в прериях и
пампасах, флибустьерских морях и средневековых Парижах и Лондонах, а у нас
в прошлом, кроме бояр в нелепых шапках и собольих шубах, пьяных стрельцов,
бунтующих против просвещенной власти, забитых крепостных и сонных
обломовых, ничего и не было...
оказывается, даже о любимом своем русском флоте видел только два фильма,
снятых лет тридцать назад: "Адмирал Ушаков" и "Корабли штурмуют бастионы".
А больше смотреть-то было и нечего. Открытие оказалось неожиданным и
печальным.
доступ к любым хранилищам.
сформулированной Львом Толстым: "Вся история России сделана казаками.
Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ казаками желает быть". В
казачестве исторически как бы сконцентрировалась идея русского
свободолюбия, неприятия всякого насилия над личностью, осознанный героизм,
последняя опора древней памяти о вечевой новгородской демократии.
казачьего войска" Ф._А._Щербины, неизвестной современному читателю,
материалами из архивов, воспоминаниями современников.
С волнением и неясным чувством вины увидел он наконец выполненный рукой
неизвестного художника графический портрет прадеда Акима Петровича,
войскового старшины, и фотографию деда, Василия Акимовича. С датированной
шестнадцатым годом овальной карточки смотрел на него суровый, немолодой
есаул с подкрученными усами. На белой черкеске два офицерских ордена -
Владимира и Станислава, оба с мечами, и солдатский Георгий, наверное, за
японскую войну. "Неплохо, - подумал Дмитрий. - Не подвел дед..."
послеоктябрьской истории.
обязательной программы о подробностях гражданской войны и о "перегибах"
коллективизации, о репрессиях тридцатых годов, слушал и сам рассказывал
анекдоты про "Иосифа и Лаврентия", но все было настолько поверхностно,
настолько забивалось бесчисленными славословиями "героическому пути",
"невиданным успехам", "неслыханному энтузиазму", что существовало как бы в
ином измерении, за пределами подлинной, научной, классово выдержанной
истории. Враги оставались злобными и трусливыми, кулаки подлыми и
коварными, красные конники беззаветными и героическими. А линия,
разумеется, единственно верной на непроторенном пути.
страшная. Не уступающая ужасам полпотовской Камбоджи.
директивы 1919 года:
единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами
казачества путем поголовного их истребления.
поголовно, провести массовый террор по отношению ко всем казакам,
принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской
властью.
гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против
Советской Власти...
истребление по крайней мере 100 тысяч казаков, способных носить оружие,
физическое уничтожение так называемых "верхов" станиц (атаманов, учителей,
судей, священников), хотя бы и не принимавших участия в контрреволюционных
действиях...
Дену, количестве уничтоженных и выселенных станиц, расстрелянных офицеров,
фронтовиков, юнкеров, Георгиевских кавалеров... Некоторые из этих справок
и документов были подписаны именами людей, которых Дмитрий с детства
считал героями.
на Кубань в 1933 году, Воронцов захлопнул папку.
душу, перечеркивала все его сложившиеся за тридцать пять лет жизни
представления.
политические взгляды Воронцова немногим отличались от позиций подавляющего
большинства людей его возраста, образования и круга общения. Несмотря на
то, что за последние десять лет он побывал в доброй сотне иностранных
портов, имел возможность видеть и размышлять, стереотипы оказывались
сильнее.
"буржуазные свободы", но зато наша страна - самая передовая, самая
миролюбивая, опора и надежда всего прогрессивного человечества. А если что
и не так, как хотелось бы - на то есть объективные причины: войны,
неизведанность пути, происки империалистов, родимые пятна капитализма и
прочее из того же набора.
связанные с ней последствия для русского флота, который на полвека утратил
возможность занимать подобающее ему место среди флотов прочих мировых
держав.
профессиональная гордость.
не могло и не должно было быть!
открывшихся ему фактов, хотя, казалось бы, они настолько противоречили
всему, что он знал о "самой великой и гуманной революции"... Или документы
показались ему абсолютно убедительными, или подсознательно Воронцов был
готов к принятию именно такой информации, потому что сотни маленьких
неправд, умолчаний и искажений исподволь складываются в одну общую
грандиозную неправду, и тогда достаточно внешне незначительного удара,
чтобы кривое зеркало разлетелось вдребезги.
его не покинули. Вопрос, который тут же возник у Воронцова, был чисто
практическим: а зачем форзейлям потребовалось, чтобы он узнал все это? На
какие действия должна подвигнуть его такая информация и нынешнее душевное
состояние?
соотнести сведения о репрессиях против казачества - и необходимость помочь
пришельцам в поисках Книги?
скажет Наташа.
вплотную, всем своим видом изображая готовность к продолжению переговоров.
усвоения пройденного материала.
Поднявшийся ветер унес дождевые тучи, яркие солнечные полосы легли на
вощеный паркет, а вдали до горизонта раскинулось слегка пенящееся море, не
серое, как вчера и сегодня утром, а веселое, сине-фиолетовое, вспыхивающее
сотнями бликов.