они себе на уме - ужас... Давай бери аккуратно, да не пыхти: соседи не
поймут, чего такой чемодан тяжелый".
голову в зеленоватый ворс. Собственно, это уже был не ворс, а жирная
ледяная вода, но вода почему-то пахла не соляркой, как обычно в порту, а
едва ощутимо пылью, безумно хотелось и даже необходимо было поспать,
потому что иначе не доплывешь, а первый помощник уже поднимает по тревоге
и вооружает вахту. Поэтому надо было быстро, быстро заснуть, вдыхая запах
пыли, - хрен с ней, с пылью!
наручниках за спину. Джентльмен в сером глухо стонал, потом попросил -
почти неслышно, лицом в пол: "Переверни... наручники сними и переверни,
слышишь? Ты мне, сука, позвоночник сломал, гестапо... Переверни, не денусь
никуда..."
низко, чтобы контролировать все помещение. - Но сломаю обязательно, понял?
Через десять минут Галя должна быть здесь, иначе...
вверх, выгибая лежащего в йоговскую позу змеи, тот взвыл, зашипел,
забулькал, затих - и сунулся снова лицом в пол, когда носок ботинка
выскользнул из-под скованных кистей. Минуты три лежал без сознания, потом
прошептал едва слышно: "Мудила... Мудила ты, капитан... От меня не
зависит... Они твою бабу сюда не приведут, они тебя к ней присоединить
должны, понял? А что ты меня убьешь, им насрать... Давай, калечь дальше,
палач..."
позвонить в посольство - и никакого толку. Похоже, им действительно
плевать на исполнителей захвата, Галю не отдадут, хоть я их пополам
перерву.
гэбэшника, потом второго. - Давайте в машину, быстро!
использовать в оперативных целях старый лондонский кеб с фальшивым номером
было самым разумным, этот черный старомодный ящик никто не запомнит в
городе, где он обязательная часть пейзажа. Гэбэшники неловко пролезли в
широкий проем двери, плюхнулись на сиденье.
сиденья, спиной к движению, так спокойнее. - А ты здесь полежи. - Он
покосился на серого, который стонал все громче. - Галю получу - тут же
отдам товарищам ключи от тебя... Пока отдыхай.
Pancras сиял сквозь стекла негасимыми вокзальными огнями, справа, черная
на черном, едва заметно, но тяжко прорисовывалась на фоне неба гигантская
скала старого дворца. Он сел за руль, вывел машину в узкий проезд между
вокзалом и путепроводом, вылез, запер ворота, сунул ключ в карман и через
минуту влился в череду такси, отъезжающих от боковой стоянки у вокзала.
Сзади, за сеткой и стеклом, кряхтели гэбэшники. Ему хотелось думать, что
это именно Комитет, а не ГРУ. "Аквариума" он боялся помимо сознания, если
бы поверил, что ребята с Хорошевки, - наверное, сдался бы сразу. Слишком
хорошо помнил кадры: связанный живой Пеньковский, въезжающий в топку
подвальной котельной, старательно сделанный крупный план лица - учебный
фильм, воспитание высоких морально-политических качеств советского
военного разведчика...
прикрыл дверь старомодной телефонной будки. - Ваши гаврики в нем. Жду пять
минут, потом сдаю их местным ребятам. И очередную сотню своих готовьте на
выдворение... Пусть ребята уже багаж пакуют, в будущей невыездной жизни
пригодится. Ясно? Значит, через пять минут моя жена должна сесть в мою
машину - иначе уже сейчас пишите ноту про недружественный акт...
смотрит ему в затылок, не отрываясь. Когда на углу напротив посольства она
села в машину, бережно поддерживаемая под локоток лбом из службы
безопасности, он даже в зеркальце увидел, что руки ее дрожат,
подергивается и голова - вернулся тик, приобретенный лет пятнадцать назад,
когда ее вместе с другими отказниками, засевшими в "калининской приемной",
погрузили в ментовский автобус, вывезли километров за пятьдесят от Москвы
и выкинули - ночью, на пустой дороге, в двадцатиградусный мороз.
Декабрьский, с ветром...
слышно скребли, царапали, дергали сетку, отделяющую водителя от салона.
переехали мост и ровно, почти не тормозя у светофоров, поехали к Vauxhall,
она заговорила, и Володя почувствовал, как тяжело, с усилием разжимаются
ее губы - он уже знал такое ее состояние, когда она впадает в оцепенение,
и чем дольше в нем находится, тем тяжелее ей заговорить.
болезненно-детский. - Опять ты меня вытаскиваешь, опять я гиря на тебе...
Им бы не зацепить тебя ничем, если бы не я... Сколько же ты будешь
возиться со старой, измочаленной бабой...
давно не работающей городской электростанции, которую собирались
превратить не то в музей индустрии, не то в отельный фешенебельный
комплекс. Диккенсовские трубы торчали в небо, и за глухим забором чудилась
страшная и тайная жизнь.
пришлось повысить голос. - Прекрати эти бессмысленные и оскорбительные для
меня выдумки. Чего же я стою, если ты старая баба? Я бы со старой бабой не
связался. Я за любимую дерусь, а не за старую, понятно, нытик ты мой
несчастный?
медленно поплелся перед Володиным носом такой же черный ящик кеба, Володя,
рванув резко под зеленый, попробовал обойти его справа же, но усталый,
видно, таксист ехал как-то неуверенно, шатаясь вдоль улицы, и Володя решил
обойти его слева, но, видно, очухавшись, и тот наддал, и к следующему
светофору они подошли под красный - рядом.
боком на откидном сиденье, их глаза оказались близко, только мелкая сетка
разделяла их. Как всегда, когда он видел эти чуть слезящиеся желто-карие
глаза близко, Володя почувствовал изумление - как долго остается во
взгляде боль и страх...
приподниматься, тянуться к нему, губы шевельнулись, он поймал ее взгляд,
устремившийся за его плечо, - но дверь уже рванули, и, сразу потеряв
сознание от профессионального удара чуть ниже последнего шейного позвонка,
он выпал на руки подбежавшим, и они мгновенно перетащили его в соседнюю
машину - только каблуки скребанули по асфальту - и бросили на пол
пассажирского отсека, и один уже присел над ним, сноровисто выпрастывая из
упаковки разовый шприц, а другой уже вывернул руку Гале, сбросив ее с
сиденья на пол, спокойно и внятно сказал: "Заорешь - пополам порву", - и
так же умело всадил иглу прямо через ее джинсы.
и Lambett road, с интересом проводил глазами два такси, пронесшихся одно
за другим в сторону Waterloo. Впрочем, ехали они в пределах разрешенной
скорости, и не было никаких оснований препятствовать их
растяпам-пассажирам, вероятно, опаздывающим на последний поезд в
Portsmouth.
переходящие знамена министерства, принимал высоких гостей, и пыль все
безнадежнее ложилась на пятиэтажки, скрывая купоросно-синюю краску,
которой были покрыты их фасады по дикой фантазии городского архитектора.
не было, только одно ее смущало - как ей играть "Чайку" со своими
казачье-турецкими, в отца, кудрями.
каких-то странных поэтов, художников, устраивавших выставки своих
запрещенных непонятных картин по квартирам и пыльным мастерским, сильно и
некрасиво пьющих джазовых музыкантов... В Щукинское провалилась с треском,
но в общежитии продержалась до ноября, спала на чужих кроватях, и
единственные трусики сохли за ночь, накрученные на батарею. Потом пришлось
перебраться в общежитие Гнесинки, там было поспокойнее, но и оттуда
выперли.
появился и Олег, маленький, щуплый человек с большой рыжей бородой и
прекрасными глазами янтарного цвета, открывавшимися, когда он снимал
подтемненные красивые очки. Он был художником, искусство его она не
понимала совершенно, главный шедевр в его мастерской представлял собой
где-то украденный медицинский муляж грудной клетки с раскрашенными
мышцами, укрепленный на лакированной черной доске. Грудная клетка
распахивалась, четверть ее открывалась, как калитка, и в груди
Каменистый Артем
Корнев Павел
Перумов Ник
Якубенко Николай
Андреев Николай
Громыко Ольга