Чтение 9–й страницы книги ~Самолет по имени Сережка~

бумажных голубей с рисунками! Правда, это ты?!

- Ну... наверно. Подумаешь, газета. В ней много напутали и
прибавили...

- Но все равно ведь это про тебя! Мне тетя Настя тогда еще сказала
опять: "Видишь, какие таланты бывают у людей с малых лет! А ты только
знаешь нос в книгу или шастать неизвестно где".

Выходит, у Сережки из-за меня случилась неприятность! Я сказал
сердито и жалобно:

- Что она к тебе придирается! У тебя куча талантов! Ты... вон какую
сказку сочинил про болото! Хоть в журнале печатай!

- Вовсе это не сказка... Ой, вон смотри, чука из осоки выглядывает!

Я понимал, что это игра, но вздрогнул.

- Где?

- Вон... Спрятался, только трава качается.

Осока и правда в одном месте колыхалась. Я засмеялся.

- Не веришь, - вздохнул Сережка.

- Ну, почему... Я верю. Здесь место и правда какое-то необыкновенное.

- По-моему, это островок самых настоящих безлюдных пространств, -
проговорил Сережка. Очень уж как-то серьезно. У меня - даже холодок между
лопаток.

- А что это за пространство? Они... совсем безлюдные?

- Не совсем. Но они брошенные. Люди их оставили... Но раньше-то люди
там жили. Долго-долго. И душа этой жизни на таких пространствах
сохранилась. И они теперь... ну, как бы стали сами по себе живые... Может
быть, это еще и с космосом связано, с его дыханием...

И опять у меня - мурашки. Словно дыхание это пронеслось надо мной.
"Гулкие барабаны Космоса", - вспомнил я. И подумал: "Рассказать?"

Но Сережка вдруг встряхнулся:

- Ой, Ромка! Наверно, пора уже! Сколько мы гуляем-то?

Часов ни у меня, ни у Сережки не было. Но и по солнцу я видел: время
давно уже послеобеденное. Мама небось не раз названивала домой в перерывах
своего заседания. И теперь она как на иголках!.. И все же я не торопился.
Растворялся в счастливой беспечности. Словно тишина и покой здешнего
безлюдного пространства стали частичкой меня самого...

Домой, на улицу Глазунова, добирались мы через заброшенный сад, потом
по всяким переулкам и по улице Гоголя. Там лопнул водопровод, на асфальте
вода ручьем, но это было даже здорово! Сережка разулся и катил меня бегом,
вспарывая колесами лужи.

И дальше все было прекрасно! Мама позвонила уже тогда, когда мы были
дома.

- Ты давно вернулся с прогулки?

- Н-ну... довольно давно.

- Обедал?

- Д-да, конечно...

- Роман! Я по голосу знаю, когда ты врешь!

- Ну, суп уже разогрелся, мы сейчас...

Мы с Сережкой съели и суп, и макароны с яичницей, и чаю напились. Он
отдувался:

- Ух, я будто танкер перегруженный. Как теперь домой поплыву...

- Уже уходишь? - огорчился я.

- Ничего себе "уже"! Тетушка, наверно, ищет по всем дворам, мне
сегодня еще половики выбить надо...

- Завтра придешь?

- Конечно!

- Точно?

- Я же сказал!.. Нам ведь надо завтра книгу Сойке отнести!

Ох!.. Я совсем забыл про девочку Сойку.

Я почувствовал, что уши мои розовеют (хорошо, что они под волосами).
Сережка глянул понимающе.

- Эх ты... А она про тебя не забыла.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю... Думаешь, из-за книги? Вовсе нет. Когда я у нее имя
спрашивал, она знаешь что сказала?

- Что?

- Говорит: "А того мальчика как зовут?" Я говорю: "Рома". А она:
"Какой этот Рома красивый..."

У меня теперь не только уши, но и щеки стали горячие.

- Тьфу! Дурость девчоночья. У них только это на уме!

- Знаешь, она это не по-девчоночьи сказала. Не так, как они обычно:
"Ах, какой он миленький!" Как-то очень вдумчиво.

- И ты туда же!

Сережка засмеялся:

- Я-то причем? Я в красоте не разбираюсь. Мне главное, чтобы человек
был хороший.

Тут я не выдержал. Будто что-то надавило на меня:

- А я... какой по-твоему? - И зажмурился от стыда.

- Ты... такой...

- Какой?

- Ты - Ромка... - сказал он тихо и так хорошо, что стало снова тепло
и ласково, словно там, на песке.

...Потом я махал Сережке с балкона, а он махал мне.

- До завтра, до утра! - уже который раз крикнул я.

А он вдруг в ответ:

- Может, еще и раньше!

- Как это раньше? - почти испугался я.

- Это шутка! - И Сережка скрылся за углом дома.

ИНАЯ ЖИЗНЬ

В тот вечер я лег рано, солнце еще светило в мамину комнату с
северо-западной стороны, я видел это в приоткрытую дверь. Мама зашла ко
мне.

- Ох, чувствую я, нагулялся ты со своим Сережкой. Даже загорел, будто
в турпоходе.

- Ага...

- А вот на даче ты мог бы целые дни проводить на воздухе... Ну, не
буду, не буду, не буду! Мы договорились.

- Ты когда уезжаешь в свой профилакторий?

- Через неделю... - Мама поцеловала меня и ушла. А я стал старательно
засыпать. Не только для того, чтобы поскорее пришло утро и у увиделся с
Сережкой. Мне казалось, что после такого славного дня ночь будет тоже
хорошая. С моими снами.

...Лишь бы не напали снова тени черных орлов!

Именно тени. Самих орлов, которые могут такие тени отбрасывать, я
никогда не видел и не знаю даже, есть ли они на свете (хотя смешно
говорить "есть" или "нет", когда речь идет про сон). Это были похожие на
громадных птиц силуэты, словно вырезанные великанскими ножницами из
непроницаемого мрака. С распахнутыми крыльями, с хищными головами на
длинных шеях.

Я понимал, что повредить самолет эти чудовища не могут - они же
просто видения. Но от них летел черный ветер. Он ощущался не телом, не
кожей, а нервами. Этот ветер был Страх. Иногда я со съежившимся сердцем,
со стиснутыми зубами пробивался сквозь крылатую круговерть Страха. Главное
- выдержать одну-две минуты, до первого кучевого облака. В его
просвеченный луною туман тени орлов лететь боялись. И я нырял туда, как в
спасение.

Однако случалось и так, что пробиться я не мог. Бросал ручку
управления, закрывал руками лицо, и начиналось падение. Я знал, что сейчас
проснусь - с колотящимся сердцем и с каплями на лбу, но невредимый. И все
равно в этом падении был ужас.

Впрочем, тени нападали не всегда. Чаще я достигал облачной гряды без
всяких приключений, а за ней было уже безопасно. Там было счастье!

Первый раз я увидел такой сон в Новогоднюю ночь, после того, как
отдал Ванюшке модель. Иногда я думал, что это судьба наградила меня. Вот,
мол, за то, что не пожадничал, сделал радость малышу, получай вместо
модели настоящий самолет.

Он и в самом деле был настоящий! Легонький, трепещущий, словно живой.
Я изучил его, как самого себя.

Правда, я никогда не видел свой самолет со стороны. Во время таких
снов я сразу оказывался в кабине. Но уж кабину-то знал до каждой заклепки,
до каждой царапинки на приборном щитке.

Наверно, потому, что я прочитал толстенную книгу о всяких самолетах,
мне было понятно, как пользоваться приборами. Я видел их совершенно
отчетливо, как наяву. Черные циферблаты в никелированных зубчатых ободках,
с фосфорическими цифрами. Здесь был показатель высоты - альтиметр,
искусственный горизонт, маленький шариковый компас с белыми делениями на
пояске-экваторе, счетчик горючего (которое никогда не кончалось),
показатель скорости... Была и рукоятка триммера с поцарапанным эбонитовым
шариком на конце (это такое устройство, чтобы облегчать управление рулем и
элеронами).

Желтая лампочка в пластмассовом колпаке светила у меня над головой.
Она укреплена была на плоскости верхнего сплошного крыла, которое нависало
над кабиной, словно крыша.

Кабина была одноместная, открытая, только спереди ее защищало очень
выпуклое (как половинка шара) оргстекло.

Перегнувшись через борт, я мог увидеть небольшое, туго надутое колесо
на оттопыренной лапе шасси. Посмотрев назад, мог разглядеть высокое перо
руля. И знал: на нем написано "L-5" (хотя самолет был мало похож на дяди