обрезками мяса и жил, подозрительного вида лохмотьями чего-то совсем
странного - блевать хотелось.
Жерара. - Это суп! Это галлийский луковый суп! Вкусно!
Йенс. - Даже арестантов нельзя кормить помоями! А ты сварил это для нас!
Для твоих братьев! Никто не будет такое есть!
охватил, но мне и впрямь хотелось переспорить Йенса. - Горячий суп! В
Галлии все едят такой суп!
выплескивая горячую жижу на пол. - Пусть брат Луиджи посмотрит на это!
в стене коридора, но внушительная ниша, и там стояло два ярких
ацетиленовых фонаря. Пятеро монахов зачарованно взирали на наше
маленькое шествие.
котелок на стол перед охраной.
- Какой кошмар...
почти утыкая монаху в нос. Уж не знаю, что он там узрел - но лицо его
позеленело, он схватился за горло и бросился вон - в маленькую дверку в
нише.
Жерар сам съест свои помои!
поднимать головы, Йенс крикнул:
них слишком тяжелой. С перекошенными лицами они отстранились от Йенса,
трясущего котелком и старательно заслоняющего меня спиной. Эх,
попробовали бы каторжной баланды...
- Сам, ой-ля-ля! Брат поймет!
Шокированные монахи нам не препятствовали. Кажется, их больше занимало,
когда же освободится туалет, из которого доносились понятные звуки.
знает Жерара. Вечно у него добавку выпрашивал...
сзади донесся топот и послышался крик:
- тот покорно встал, упершись руками в стену, нацарапал роспись. Пальцем
показал мне, где ставить роспись. Внимательно посмотрев на роспись
Жерара - ничего особенного, закорючка с завитком, я скопировал ее.
поворачиваясь, и даже не глянув мне в лицо. - Отравитель...
зарешеченные, здесь имелись! Был он самым большим, и дежурили тут не
только монахи, но и стражники из церковной гвардии, с пулевиками, мечами
и прочим смертоносным оружием.
бардак.
- от котелка с бурдою. Мы просто молча подошли к монаху с книгой
записей, и поставили росписи о том, что вышли из подземной части Урбиса.
настоящую роспись. Монах кивнул, и повернулся к приятелям, которые
азартно играли с гвардейцами в азартную, и не слишком-то поощряемую
Церковью игру "корова".
веселящихся товарищей, мы вышли на улицу. Я остановился, осознав,
наконец-то, что бегство удалось. Или почти уже удалось - на выходе из
Урбиса пропусков не спрашивают.
факелами шли по тротуару, зажигая газовые фонари. Почти все здесь были
монахи, но встречались и мирские люди - то ли работающие в Урбисе на
какие-то церковные нужды, то ли пришедшие на исповеди, службы, за
советом и помощью. Тут ведь не только канцелярии да подземные тюрьмы,
тут еще лечебницы церковные, консистория, самый крупный в Державе собор
- Святого Иуды Искариота, да и опера местная, ставящая исключительно
библейские постановки, на весь мир славится.
западне. Стоит лишь монахам найти связанного Жерара, или сына Йенса - и
все. Через десять минут все выходы будут кордонами закрыты.
братьями, по-пасторски осеняя мирян святым столбом. Йенс негромко
сказал:
которых дежурили стражники и монахи. А за воротами - вроде бы такая же
точно улица... только это уже Рим.
сказать - я-то всю жизнь был вольной птицей, но и в тюрьмах приходилось
обитать. Попал в камеру - не беда, бежал - снова в родной стихии. А
Йенс, замурованный вместе со своими узниками, был к свободе непривычен.
нервность Йенса привлекла внимание охранников. - Теперь снова за мной
должок. Я тебе помогу на воле скрыться.
ухмылке. Но все-таки он собрался, зашагал тверже.
раньше времени горевать?
объявляли.
все едино... но тебя, вора, я на свободу выпустил. Стоил ли я того... и
я, и сын...
дело серьезно встанет - об их шкуре, к примеру, или о тех, кто им дорог,
всю мораль забывают. Но только опасность проходит - снова за старое! А
не согрешил ли я... а как бы мне покаяться... Почему же это так выходит
- кто в жизни особым благочестием не отличается, тот в минуту опасности
напротив, такое совершает, что дивишься. Знал я одного вора, человека
гадкого во всех отношениях. Женщину легко мог обидеть, у сирот последнее
украсть, даже своего брата, вора, обмануть - а это совсем край. Но вот
однажды, в глухой пьяной сваре, когда запальчивые каталонские парни
схватились за ножи и брызнула кровь - бросился между всеми, разнимая.
Там и остался. И словно всех этим отрезвил - дальше разошлись миром... а
могли все полечь, и я бы там полег тоже, все к тому шло.
заветам Церкви и законам Державы, а в трудную минуту и трусость
проявить, и слабодушие? Или наоборот, жить зверь зверем, а в какой-то
миг выплеснуть из себя благородный поступок?
направить пытаются? И эту-то скорлупу, порой из грязи, а порой из
розовых лепестков, мы за душу и принимаем. А душа... настоящая... она
где-то там, под коркой, спит тихонько. Пока не тряхнет жизнь так, что
скорлупа осыпается.
от тебя, ничего не зависит от мира? А как на том свете Искупитель судить
человека будет? По делам его? Так они только корка, грязь и мирт
вперемешку! По душе его? Так ее не изменить... и правильно ли будет, что
Конюшевский Владислав
Корнев Павел
Березин Федор
Мичурин Артем
Трубников Александр
Ильин Андрей