Чтение 9–й страницы книги ~Страх~

Выходя из капища, Якоб задержался у стены с крестом и всмотрелся в
рисунок. Подпись была четко прорисована глубокими жирными линиями.

Крест.

"Да святится имя Твое..."

"Смиренный брат ордена святого Доминика, раб Божий Лоренцо"

И дата. Шестьдесят три года тому назад.

- Спасибо, Сарт, - не оборачиваясь, сказал Якоб. - Ты ответил на два
вопроса. Спасибо.

"Между жизнью и смертью

Все падает, падает снег..."

- Дай мне заглянуть в твои глаза, упрямый Якоб из далекой Генуи...

- Гляди. Гляди внимательнее, износившийся Бартоломео Висконти, так и
не дошедший ко Гробу Господню. Там нет мрака.

- Да. И это странно. У всех, вышедших из ночного бдения, мрак был. А
некоторые навсегда оставались в руинах, и печать смертного ужаса лежала на
ушедших за грань. Я боялся за тебя, упрямый Якоб.

- А я боюсь до сих пор. Слушай, старик, я сейчас опишу тебе одного
человека...

- Хорошо. Я слушаю.

- Среднего роста, полнеющий, возраст ближе к шестидесяти; волосы
темные, то есть были темные, теперь с густой сединой, плешь на макушке...
Что еще?.. Нос с горбинкой, губы узкие, носогубные впадины углублены,
глаза голубые, водянистые, жесткие... чуть заметный шрам, косой рваный, на
подбородке слева...

Лысый Барт трясся и хватал воздух изможденными руками, не в силах
произнести ни слова. Якоб вцепился в лохмотья старика, встряхивая его
худое легкое тело.

- Имя! Имя, старик! Говори!...

- Лоренцо... Отец Лоренцо! Господи...

Якоб отпустил дрожащего Бартоломео.

- Вот именно, Барт. Вот именно. Господи - и пусть Всевышний стережет
нас на открывшемся Пути. Видимо, правда то, что не мы идем по Пути, но
Путь проходит через нас...

Прихрамывающий старик скрылся в доме, и Якоб устало опустился на
валун, бессмысленно растирая запястье левой руки. Теперь он знал секрет.

Слишком много чужого грядущего страха излил доминиканец Лоренцо на
страницах Книги, записывая предстоящие ему исповеди; и страх стал залогом
его существования. Дьявол в рясе, он вынуждал людей видеть то, что
повергало их в ужас, каждого - свое, тонко чувствуя особенности
человеческой психики; и когда страх охватывал человека, человек умирал,
выплескивая в последней судороге душу, жизненную силу - чтобы продолжал
жить нестареющий брат ордена святого Доминика, вписавший свою долю в Книгу
Небытия.

И не только люди... Страх - пища, страх - вода, воздух, дыхание - и
труп собаки с расширенными зрачками.

Кто остановит того, чье имя было начертано под крестом в руинах?!
Якоб не мог явиться к кади и рассказать об узнанном - лекаря сочли бы
помешанным. Не мог он и убить фра Лоренцо - даже б если эта попытка и
удалась, убийцу почтенного священника немедленно казнили бы на площади. А
Якоб отнюдь не стремился героически умереть - у него был дом, его жена
ждала ребенка, и вообще генуэзец любил жизнь, со всеми ее мелкими
радостями и огорчениями... Он любил жизнь, и фра Лоренцо любил жизнь -
чужие жизни, чужие души, чужой страх...

- Господи, - негромко сказал Якоб, глядя в безразличное хмурое небо,
чем-то напомнившее ему шейха Великого Отсутствия.

- Господи, как бы там тебя не назвали, - ну почему именно я?!

Небо молчало.

Небу нечего было ответить.

У проводника Джухи родился сын. Мальчик. Это большая радость.
Проводник Джуха все точно рассчитал. Сегодня он убьет горного барса с
вершины Тау-Кешт, убьет на глазах друзей-загонщиков, на глазах городского
гостя с мягкой улыбкой и холеными женскими руками, - и когда огонь опалит
усы убитого зверя, гордая душа барса войдет в новорожденного, и сын сможет
получить имя. Это радость. Да.

Проводник Джуха все точно рассчитал. Он не учел одного - яростного
прыжка загнанного хищника, затравленного, взбешенного, и забывшего в
опьянении броска, что он - добыча.

Барс рычал, упираясь мощными передними лапами в грудь поверженного
человека, барс ревел, гордо запрокидывая тяжелую голову, сверкая
голубизной клыков, - а далеко внизу суетились ничтожные двуногие, и луки
их, короткие черные луки, были бессильны.

Якоб припал на колено, срывая с плеча подаренную цагру, на которую с
удивлением косились охотники, и холод арбалетного ложа согрелся у
человеческой щеки. Он не мерил расстояние, не вспоминал имен покровителей
охоты, и лишь одно кричало в нем, зовя руки его, гладкие руки целителя,
вспомнить давнюю грязную науку убивать.

Якоб глубоко вздохнул и спустил тетиву.

Это не был самый удачный выстрел. Стрела попала зверю в бок, и будь
это легкая стрела из горского колчана, она лишь разъярила бы и без того
свирепого хищника. Но тупой арбалетный болт, пробивающий кованые миланские
кирасы, отшвырнул барса на три шага, разрывая в клочья кости и плоть, и
султан гор забился в дикой судороге агонии.

Когда Якоб и загонщики взбежали на уступ, Джуха еще дышал. Грудь его
прочерчивали следы кривых когтей, и, глядя на отрытые раны, Якоб понял вес
мгновений.

- Костер! - задыхающееся горло взяло непривычно высокую, срывающуюся
ноту. - Быстро! Чистую одежду... Рви! Рви, тебе говорят!.. Кипятите воду -
и да поможет нам провиденье!

Честно говоря, на провиденье Якоб надеялся менее всего.

У проводника Джухи родился сын. Мальчик. Это радость. Мальчик не
будет сиротой. Это тоже радость. Мальчика хотели назвать Якобом - но
лекарь настоял, чтобы младенца назвали Бартоломео, в честь умершего к
вечеру Лысого Барта. Умершего. Это горе. Но в глазах старика стояли покой
и умиротворение. Это радость. Это хороший конец.

На следующий день Якоб уехал в город.

ОРНАМЕНТ

...Христианский прелат,

ревнитель запретной веры,

Взор вперив в темноту,

под луной стоит одиноко,

Меж лекарственных трав, красноватых,

отраву таящих,

Чей неясный шепот

отдается трепетом в сердце.

На воде, в тростниках играют лунные блики,

Гул органа в ночи исходит синим рыданьем.

Неподвижно стоит священник

с застывшим взором,

Может быть,

в предчувствии близкого наслажденья,

Может быть,

во власти видений смутных...

Жизнь во тьме истекает сладкой истомой,

На подоле мантии мерно сверчок стрекочет.

Возможно, все было именно так. Или иначе. Или не было вообще. Но
когда память возвращала Якоба Генуэзо в седые горы прошлого, и маленькая
фигурка на муле медленно продвигалась по узкому серпантину, направляясь к
Городу - тому, далекому будущему Якобу всегда мерещился темный силуэт на
вершине Тау-Кешт, и лицо стоящего плавилось в лучах заходящего солнца...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СИЛА СЛАБОГО

ОРНАМЕНТ

Толстый стражник вытер ладонью потный лоб и раздраженно засопел,
косясь на свисающий конец чалмы. Казенная полосатая чалма, намотанная
поверх плоского шлема, все норовила размотаться и позволить металлу шлема
свободно раскаляться на проклятом солнцепеке. О Аллах, куда ты смотришь,
посылая такую жару на наши бедные бритые головы?! Хорошо было бы придумать
уставной параграф, запрещающий Аллаху подобное самоуправство... И заодно
приписать параграф, запрещающий Городу морочить те же головы, водя их
обладателей по своим закоулкам и не давая выбраться к дому этого
шайтанообразного лекаря, забывшего вовремя явиться с докладом по
высочайшему адресу. Впрочем, плевать хотел Город на букву устава, и Аллаху