радовалась она и добавляла: - Но зачем она тебе, скажи мне, Данилов?"
Данилов сто раз собирался гнать в шею эту совершенно чужую ему женщину, но
по причине застенчивости не гнал, а ограничивался тем, что дарил
понравившиеся ей вещи.
было место, где Данилов мог держать свой инструмент. Он оставил себе и
прежний инструмент, ценой в триста рублей, таких и сейчас лежало в
магазинах сотни, Данилов хотел было продать его, но потом посчитал: а
вдруг пригодится? Звук у альта Альбани был волшебный. Полный, мягкий,
грустный, добрый, как голос близкого Данилову человека. Шесть лет Данилов
охотился за этим инструментом, вымаливал его у вдовы альтиста Гансовского,
вел неистовую, только что не рукопашную, борьбу с соперниками, ночей не
спал и вымолил свой чудесный альт за три тысячи. Как он любил его заранее!
Как нес он его домой! Будто грудное дитя, появления которого ни один
доктор, ни одна ворожея уже и не обещали. А принеся домой и открыв старый
футляр, отданный Данилову вдовой Гансовского даром в минуту прощания с
великим инструментом, Данилов замер в умилении, готов был опуститься перед
ним на колени, но не опустился, а долго и тихо стоял над ним, все глядел
на него, как глядел недавно в Париже на Венеру Бурделя. Он и прикоснуться
к нему часа два не мог, робел, чуть ли не уверен был в том, что, когда он
проведет смычком по струнам, никакого звука не возникнет, а будет тишина -
и она убьет его, бывшего музыканта Данилова. И все же он решился, дерзнул,
нервно и как бы судорожно прикоснулся смычком к струнам, чуть ли не дернул
их, но звук возник, и тогда Данилов, усмиряя в себе и страх и любовь, стал
спокойнее и умелее управлять смычком, и возникли уже не просто звуки, а
возникла мелодия. Данилов сыграл и небольшую пьесу Дариуса Мийо, и она
вышла, тогда Данилов положил смычок. Больше он в тот вечер не хотел
играть. Он боялся спугнуть и первую музыку инструмента. Он и так был
счастлив. "Все, - говорил он себе, - все!" Теперь он уже ощущал себя
истинным хозяином альта Альбани. Да что там хозяином! Он ощущал себя его
повелителем! Это были великие мгновения. Он плясать был готов от радости.
хотя и с волнением, рассмотрел все пленительные мелочи чудесного альта,
ощупал его черные колки, нежно, словно лаская их, провел пальцами по всем
четырем струнам, тайные пылинки пытался выискать в морщинах завитка,
убедился в том, что и верхний и нижний порожек, и гриф, и подставка из
клена крепятся ладно, а после - сухой ладонью прикоснулся к декам из
горной ели, покрытым в Больцано нежно-коричневым лаком, ощутил
безукоризненную ровность обегающего верхнюю деку уса, сладкие выпуклости
обечайки и крепкие изгибы боковых вырезов. Все было прекрасно! Во всем
была гармония, как в музыке! Данилов закрыл глаза и теперь прикасался
пальцами к инструменту, как слепой к лицу любимого человека. Все он
узнавал, все помнил! Данилов опять сыграл пьесу Мийо, а потом достал из
шкафа большой кашмирский платок. Платок этот был куплен в Токио на всякий
случай, чтобы ублажить им бывшую жену, однако она, разбирая чемоданы
Данилова, отчего-то проглядела его. Данилов завернул инструмент в платок,
уложил его в футляр. Позже именно в кашмирском платке он и держал
инструмент.
материальной ценностью. Данилов сразу же застраховал его. Он и представить
себе не мог, что когда-либо расстанется с инструментом, но надо было иметь
и какие-то гарантии. К бумажке страхового полиса он относился с
презрением, чуть ли не с брезгливостью, однако взносы платил исправно. А
ведь весь был в долгах. Велика ли зарплата оркестранта, хоть и из хорошего
театра! Причем деньги Данилову приходилось отдавать приятелям по
эстафетной системе - у одних он брал и тут же нес казначейские знаки
поджидавшим их кредиторам. Иногда в движении долга случались заминки, с
трудом Данилов добивался у знакомых пролонгации ссуд. Теперь же он срочно
должен был вернуть Добкиным семьсот рублей, а раздобыть их нигде не мог.
Как ни мучил его стыд за пожар в Планерской, а сегодня он уж точно
собирался зайти к Муравлевым - и чтобы просто отдохнуть у них в доме, и
чтобы обсудить с ними, как быть дальше. Благо, что вечернего спектакля у
него не было.
жарилось на газовой плите.
произвел коммунальные платежи. В кассе было душно, неграмотные старушки
именно Данилова просили заполнить вместо них бланки и квитанции - такое
доверие он рождал в их душах. Данилов выпачкал пальцы чернилами, а подымая
от бланков глаза, упирался взглядом в грудастую даму на плакате с
жэковскими книжками в руках - над дамой медными тарелками били слова:
"Красна изба не кутежами, а коммунальными платежами!" Данилов сам платил,
укоряя себя: уж больно много он нажег за месяц электричества. Потом
Данилов пошел сдавать стеклянную посуду, а возле пункта приема стояла
очередь с колясками и мешками. Однако тут Данилову повезло, приемщица,
важная как императрица на Марсовом поле, ткнула в него пальцем и сказала:
"Парень, ну-ка иди нагрузи машину ящиками, а то мы закроем точку.
Пальтишко-то сними, не порть!" Данилов исполнил справедливое распоряжение
приемщицы и меньше чем через сорок минут заслуженно сдал свои бутылки с
черного хода. В химчистку за брюками он не успел забежать, решив, что уж
ладно с ней, с химчисткой. Да и с брюками тоже, к ним ведь еще и пуговицы
следовало пришивать.
звукозаписи, там он с чужим оркестром исполнил для третьей программы радио
симфонию Хиндемита. И музыка была интересная, и платили на радио сносно.
Когда Данилов уже укутывал инструмент в кашмирский платок, к нему подошел
гобоист Стрекалов и что-то начал рассказывать про хоккеиста Мальцева.
Данилов болел за "Динамо", слушать про Мальцева ему было интересно, однако
он нашел в себе силы произнести: "Извини, Костя, опаздываю в театр!" На
ходу он успел перекусить лишь фруктовым мороженым, но в театр не опоздал.
Репетировали балет Словенского "Хроника пикирующего бомбардировщика",
дважды Данилову приходилось играть поперек мелодии, а то и прямо против
нее, но и сам он собой, и дирижер им остались довольны. В перерыве Данилов
стал отыскивать гобоиста Стрекалова, однако тут же вспомнил, что играл со
Стрекаловым в другом оркестре. "Фу-ты! - расстроился Данилов. - Ведь мог
же дослушать про Мальцева и успел бы!.." Он побежал в буфет, но по дороге
встретил Марию Алексеевну из книжного киоска, он был ее любимец, она
шепнула Данилову, что достала ему монографию Седовой о Гойе и пропущенную
Даниловым Лондонскую галерею. "Мария Алексеевна! Волшебница вы наша!" -
шумно обрадовался Данилов. Сейчас же к нему подошла в костюме Зибеля
женщина-боец Галина Петровна Николева, отвечавшая за вечернюю сеть. "А
вот, Володя, - сказала Николева, - план шефских концертов. Это не наш
сектор, но и для тебя, сочли, тут есть работа". - "Хорошо, - сказал
Данилов, взяв бумагу, - я с охотой". Он совсем уж было приблизился к
буфету, но тут его подхватил под руку Санин, один из летучих
администраторов. "Пойдем, пойдем, - сказал Санин. - Тебе звонят, звонят, а
я должен бегать за тобой по всему театру".
но сегодня не прошу, а умоляю...
часто.
знаешь, хорошо, нынче вечером...
У нас платят хорошо, у нас же наука, не то, что у вас, искусство...
Выступающие без тебя зазря приедут... Профессора, искусствоведы... Десять
персон... А ты пьесы сыграешь и человеческие, и какие машина написала...
Для сравнения... Тебе же самому интересно сыграть будет... Опусы-то
написаны специально для альта...
альта писала, ты представь себе! Десять персон профессоров явятся из-за
одного альта. А не будет музыканта, выйдет скандал, меня выгонят! И будешь
ты жить с мыслью, что из-за тебя человеку судьбу порушили! А каково это
тебе, с твоей-то совестливостью? Выручай, милый, а деньги я тебе прямо в
белом конверте вручу...
и успеешь к своим людям.
трамвайные рельсы класть. Этот негодяй, кстати твой знакомый, Мишка
Коренев неделю обещал, а в последнюю минуту, мерзавец, отказался... В семь
жду!
засомневаться в чем-либо. А Данилов стоял у телефона и думал: "При чем тут
Миша-то Коренев? Миша и альта-то в руки не берет, Миша Коренев - скрипач
из эстрадного оркестра..." Однако соображения эти были уже лишние.
с алюминиевой плиссировкой под козырьком крыши клубу НИИ. Народ уже гудел
в зале и фойе, в конце устного журнала обещали показать "Серенаду
солнечной долины", взятую в фильмофонде. В комнатах за сценой дымили
участники журнала, люди все солидные и уверенные в своих мыслях. Один из
них был в черной маске, чуть-чуть дрожал, все оглядывался. Среди прочих
Данилов увидел и Кудасова. Кудасов наседал на Мелехина, говорил, что
опаздывает, и требовал начинать. Однако заметил Данилова и чуть ли не
застыл Лотовой женой. Придя в себя, подплыл к Данилову, сказал:
Сертаков Виталий
Ковальчук Вера
Флинт Эрик
Скальци Джон
Шилова Юлия
Посняков Андрей