повязкой на левом глазу. У него была очень необычная судьба: начинал он
простым егерем в охотничьем хозяйстве, где охотились руководители партии и
правительства, и его обязанностью было гнать зверей - кабанов и медведей -
на стоящих за деревьями стрелков. Однажды случилось несчастье. Матерый
кабан-секач вырвался за флажки и клыком нанес смертельную рану стрелявшему
из-за березки члену правительства. Тот умер по пути в город, и на
заседании высших органов власти было принято решение запретить руководству
охоту на диких животных. Но, конечно, такая необходимость продолжала
возникать - и однажды Попадью вызвали в партком охотохозяйства, все
объяснили и сказали:
дело. Но только нужно это. Подумай. Неволить не станем.
что согласен.
новая работа - такая, которую смело можно назвать ежедневным подвигом. В
первые дни ему было немного страшно, особенно за открытые ноги, но потом
он пообвыкся, да и члены правительства, знавшие, в чем дело, старались
целить в бок, где был бронежилет, под который Иван Трофимович для мягкости
подкладывал думку. Иногда, конечно, какой-нибудь дряхленький ветеран ЦК
промахивался, и Иван Трофимович надолго попадал на бюллетень - там он
прочел много книг, в том числе и свою любимую, воспоминания Покрышкина.
Какой это был опасный - под стать ратному - труд, ясно хотя бы из того,
что Ивану Трофимовичу каждую неделю меняли пробитый пулями партбилет,
который он носил во внутреннем кармане шкуры. В дни, когда он бывал ранен,
вахту несли другие егеря, в числе которых был и его сын Марат, но все же
опытнейшим работником считался Иван Трофимович, которому и доверяли самые
ответственные дела, иногда даже придерживая в запасных, если охотиться
приезжал какой-нибудь небольшой обком (Иван Трофимович каждый раз
оскорблялся, совсем как Покрышкин, которому не давали летать с собственным
полком). Ивана Трофимовича берегли. Они с сыном тем временем изучали
повадки и голоса диких обитателей леса - медведей, волков и кабанов, - и
повышали свое мастерство.
американский политик Киссинджер. С ним велись важнейшие переговоры, и
очень многое зависело от того, сумеем ли мы подписать предварительный
договор о сокращении ядерных вооружений - особенно это важно было из-за
того, что у нас их никогда не было, а наши недруги не должны были об этом
узнать. Поэтому за Киссинджером ухаживали на самом высоком государственном
уровне, и задействованы были все службы - например, когда выяснили, что из
женщин ему нравятся полные низкие брюнетки, именно такие лебеди проплыли
сомкнутой четверкой по лебединому озеру Большого театра под его
поблескивающими в правительственной ложе роговыми очками.
он любит охотиться. Наверно, желая сострить с каким-то тонким политическим
смыслом, он сказал, что предпочитает медведей, и был удивлен и напуган,
когда на следующее утро его действительно повезли на охоту. По дороге ему
сказали, что для него обложили двух топтыгиных.
спецегеря хозяйства. Ивана Трофимовича гость положил метким выстрелом
сразу, как только они с Маратом, встав на задние лапы и рыча, вышли из
леса; его тушу подцепили крючьями за особые петли и подтащили к машине. А
в Марата американец никак не мог попасть, хотя бил почти в упор, а тот
нарочно шел медленно как мог, подставив американским пулям широкую свою
грудь. Вдруг произошло совсем непредвиденное - у заморского гостя отказало
ружье, и он, до того, как кто-нибудь успел понять, в чем дело, швырнул его
в снег и кинулся на Марата с ножом. Конечно, настоящий медведь быстро бы
справился с таким охотником, но Марат помнил, какая на нем
ответственность. Он поднял лапы и зарычал, надеясь отпугнуть американца -
но тот, пьяный ли, безрассудный ли, - подбежал и ударил Марата ножом в
живот; тонкое лезвие прошло между пластин бронежилета. Марат упал. Все это
произошло на глазах у его отца, лежащего в нескольких метрах; Марата
подтащили к нему, и Иван Трофимович понял, что сын еще жив - тот тихонько
постанывал. Кровь, которую он оставил на снегу, не была специальной
жидкостью из баллончика - она была настоящей.
держись!
официальным лицам распить бутылку прямо на "мишках", как он сказал, и там
же подписать договор. На Марата и Ивана Трофимовича положили снятую со
стены домика лесника доску почета, где были и их фотографии, и превратили
ее в импровизированный стол. Все, что Иван Трофимович видел в следующий
час - это мелькание множества ног; все, что слышал - это чужую пьяную речь
и быстрое лопотание переводчика; его почти раздавили танцевавшие на столе
американцы. Когда стемнело, и вся компания ушла, договор был подписан, а
Марат - мертв. Узкая струйка крови стекала из раскрытой его пасти на синий
вечерний снег, а на шкуре мерцала в лунном свете повешенная начальником
охоты золотая звезда героя. Всю ночь лежал отец напротив мертвого сына,
плача - и не стыдясь своих слез.
жизни всегда есть место подвигу", каждое утро глядевшие на меня со стены
учебного зала. Это была не романтическая бессмыслица, а точная и трезвая
констатация того факта, что наша советская жизнь есть не последняя
инстанция реальности, а как бы только ее тамбур. Не знаю, понятно ли я
объяснил. Скажем, в какой-нибудь Америке, где-нибудь на тротуаре между
горящей витриной и припаркованным "Плимутом", не было и нет места подвигу
- если, конечно, не считать момента, когда там проходит советский
разведчик. А у нас - хоть и можно оказаться у такой же внешне витрины, и
на таком же тротуаре - но произойти это может только в послевоенное или
предвоенное время, и именно здесь приоткрывается ведущая к подвигу дверь,
но не где-то снаружи, а внутри, в самой глубине души.
мыслями, - только будь осторожней. Дверь к подвигу действительно
открывается внутри - но сам подвиг происходит снаружи. Не впади в
субъективный идеализм. Иначе сразу же, за одну короткую секунду, лишится
смысла высокий и гордый твой путь ввысь.
небе висело бледное, но жаркое солнце. Урчагин дал мне прочитать книжку
японского писателя, бывшего во время второй мировой войны
летчиком-смертником, и я до крайней степени поразился сходству своего
состояния с тем, что он описывал. Я точно так же не думал о ждущем меня
впереди, и жил сегодняшним днем - погружался в книги, забывал про все на
свете, глядя на полыхающий разрывами киноэкран (в субботу вечером нам
показывали военно-исторические фильмы), искренне переживал за свои не
слишком высокие оценки. Слово "смерть" присутствовало в моей жизни, как
бумажка с памятной записью, уже давно висящая на стене - я знал, что она
на месте, но никогда не останавливал на ней взгляд. Мы не говорили на эту
тему с Митьком, но когда нам сказали, что начинаются, наконец, и наши
занятия на аппаратуре, мы переглянулись и словно ощутили первое дуновение
приближающегося ледяного ветра.
восемь тяжелых колес, похожих на трамвайные. На его корпусе было много
всяких выступов, антенн разной формы, механических рук и прочего - все это
не работало и нужно было в основном для телевидения, но впечатление
оставляло очень сильное. По крыше лунохода шли маленькие косые насечки;
это было сделано не специально - просто металлический лист, из которого
она изготовлялась, предназначался для пола у входа в метро, а там всегда
так делают. Но выглядела машина из-за этого еще таинственней.
детали. Помню, когда я был маленький, я часто рисовал танки и самолеты и
показывал их своим друзьям. Нравились им всегда рисунки, где было много
всяких бессмысленных черточек, так что я даже потом их нарочно
пририсовывал. Вот так же и луноход - казался очень сложным и умным
аппаратом.
резиновой прокладке, с несколькими слоями теплоизоляции. Внутри было
свободное место - примерно как в башне танка, и там стояла чуть
переделанная рама от велосипеда "Спорт" с педалями и двумя шестеренками,
одна из которых была аккуратно приварена к оси задней пары колес. Руль был
обычной полугоночной баранкой - через специальную передачу он мог
чуть-чуть поворачивать передние колеса, но как мне говорили, такой
необходимости не должно было возникнуть. Из стен выступали полки, но пока
они были пустыми; к середине руля был приделан компас, а к полу - жестяная
зеленая коробка передатчика с телефонной трубкой. В стене перед рулем
чернели две крошечных круглых линзы, похожих на дверные глазки; через них
были видны края передних колес и декоративный манипулятор. С другой
стороны висело радио - самый обычный кирпич из красной пластмассы с черной
ручкой регулировки громкости (начальник полета объяснил, что для
преодоления психологического отрыва от страны на все советские космические
аппараты обязательно транслируют передачи "Маяка"). Внешние линзы, большие
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Самойлова Елена
Каргалов Вадим
Самойлова Елена