Чтение 9–й страницы книги ~Безмолвие~

перевернулось. Тот человек наверняка сейчас возится на каком-нибудь
картофельном поле. Или торгует кастрюлями.

Все давно перевернулось, - думал я, блуждая взглядом по улице и видя,
как отпираются магазины, размахивают веерами газет мальчишки-разносчики,
как с царственной неторопливостью вершат каждодневный объезд люди с
молочными бидонами на мотороллерах. Выткнувшись в окно, бранятся спросонок
разрумянившиеся хозяйки и где-то всплакнул младенец, - быть может, за этой
дверью? или за той?.. Великому Безмолвию никогда не разгадать, о чем он
плачет. Все перевернулось, Мэг, никто не ушел из города; все перевернулось
раньше, чем я успел сосчитать пустыни нашей земли. Теперь каждый второй
осилит распылить вселенную, даже если он и сам не ведает пока об этой
своей одаренности. Зато всякому известен теперь секрет Великого Безмолвия:
не там, так здесь, то в отдалении, то совсем рядом - где-то обязательно
промелькнет плечистый парень, я промелькну, Мэг, человек-бомба, который
хуже прокаженного и который знает, куда и зачем ему надо. И к тому, кто
видел меня, за здорово живешь уже не подступиться, и никакими розовыми,
зелеными, черными облучателями прошлого уже не вернуть. А на каждого
второго уже поглядывает каждый первый и тоже кое-что соображает про
себя...

- Может, останешься? - снова обозвалась Мэгги. - У нас найдется еще
что-нибудь, кроме насыпи на заднем дворе.

- Я так и не спросил, что с твоим Кребом? Он сильно обгорел?

- Пустяки, а скулил всю ночь, ты разве не слышал? У него вот здесь
наросли водянки... При чем тут он, безмолвный? Я прошу остаться тебя.

- А все-таки жалко Креба?

- Ну и что? - созналась она.

- Он славный парень, - сказал я. - Сделай ему компресс, ладно.

- Скоро я начну ненавидеть тебя, безмолвный!

Я потерял умение угадывать мысли другого человека, но я научился
распознавать значение произнесенных слов. Побольше бы мне такой ненависти,
Мэгги... Мы проходили мимо дома, где квартировал снайперский отряд. Они
устроили себе уличный завтрак, - человек пятнадцать сидели, как это
принято у забастовщиков, прямо на мостовой; перед ними пестрели тарелки с
бутербродами, в больших чашках остывал кофе. Снайперы, похоже, были
довольны новым уставом, хотя и нервничали немного. Им было невдомек, как у
них сложится дальше. Они смотрели на нас - на меня и мою Мэгги, которая не
боялась держать под руку человека-бомбу и вообще ничего не боялась. Даже
ненавидеть того, кто забрал у нее прежнее имя.

- Я все-таки пойду, Мэг, - сказал я. - Мне бы только убедится насчет
этой картошки.

- Тогда воспользуйся автостопом, - сдержано посоветовала она. - Так
будет быстрее. Но никому не хвастайся своим динамитом, еще не все успели
привыкнуть.

- А потом мы вместе проведаем Нэга...

Она не ответила, я улыбнулся и обнял ее. Снайперы все как один
наблюдали за нами, прищурившись. Солнце и табачный дым слепили парней, но
парни видели, кто идет мимо них к северной городской заставе. Винтовки,
составленные в пирамиду, целились глушителями в недосягаемое небо, а
дальше, метрах в пятидесяти от своего отряда, присев на корточки,
покуривал командир. Он ухмылялся мне, как старому знакомому, быть может,
размечтавшись о том, чтобы я напоследок выдал ему безмолвного снайпера.

- Что ты так хохочешь? - забеспокоилась Мэгги. - Эй, Липи, да
угомонись ты!

А я хохотал во всю глотку, и это было со мной впервые. Угомониться я
не мог еще долго, потому что вдруг понял, зачем капитан не сидит со своими
людьми. Нет, Мэгги, что ни говори, а этот заморыш - самый шальной вояка из
всех, какие были, есть и будут на нашей земле. Ведь он, вообрази-ка себе,
- он решил, что полсотни шагов между ним и человеком-бомбой - расстояние
достаточно безопасное!..