только с его приходом. Для пущей торжественности Большой должен был трижды
ударить в двери.
строящейся стены, приглядывался к чистому, сухому после давешней грозы
небу и ни о чем не думал. Но вот, подчиняясь какому-то внутреннему
импульсу, он поднял руку, собравшись ударить по двери.
Сказать "нет" Большому не решался никто, и урукский владыка с раздраженным
любопытством хотел посмотреть на безумца, посмевшего перечить ему.
Изумление Гильгамеша возросло еще больше, когда он впервые увидел Энкиду.
Мохнатая глыба - и, вместе с тем, человек; переполненное грубой, звериной
силой тело - и горящий откровенным интересом взгляд. Вместо длинного,
привычного для урукских мужчин передника, чресла незнакомца перепоясывала
цветастая юбка, спешно извлеченная Шамхат из ее запасов.
совершенно терялась в его громадных ладонях, но противоположный ее конец
грозил сокрушительной тяжестью. Изобразив на лице насмешку, Гильгамеш
рассматривал неизвестного. Тот сморгнул раз, другой, потом засопел и
воинственно повторил:
мог решить, рассмеяться ли ему над видом мохнатого наглеца, или
рассердиться и отлупить его. Впрочем, гораздо больше владыке Урука
хотелось узнать, откуда взялось такое чудо. - Кто сможет помешать мне
войти?
остальным мужчинам города входить к женщинам. Вот так.
Сделанный Энки, я прогоню тебя палкой!
способен.
раздумывая сбил украшавшего верхний конец шеста идола и жестом приказал
слугам отойти в сторону. Облизываясь, Энкиду выставил перед собой дубину.
шест над головой, а потом обрушил его на Энкиду. Всем показалось, что
через мгновение шест разлетится в щепки от удара о темя мохнатого. Но тот
ловко подставил дубину и на полшага пододвинулся к Большому. Большой нанес
еще один удар, и еще, однако Энкиду сумел парировать их.
было уследить за всеми перипетиями схватки. Особенно быстр был Гильгамеш.
Он не сражался, а танцевал вокруг Энкиду. Необычайно подвижный, легкий для
своего роста, веса, ширины плеч, он напоминал гигантскую пантеру. Мохнатый
дикарь двигался медленно, как будто лениво или экономно. Однако он все
время успевал отразить самые быстрые выпады соперника. Похожий на
неторопливого тура, Энкиду атаковал реже и, внешне, неуклюже. Его кривые
ноги делали шажок вперед, рука с палицей совершала короткий, неловкий
полукруг - но тут же движение делалось мощным, стремительным, раздавался
короткий рык, и Гильгамеш с трудом избегал встречи с рассекавшим воздух на
уровне поясницы, бедер оружием. Удары Энкиду были редки, но страшно
неудобны. Большой поначалу корчил рожи, но потом стал восхищенно
вскрикивать после каждого движения соперника вперед.
Шамхат, вместе с охотниками выглядывавшая из-за угла соседнего дома,
испуганно сжимала рот рукой. Они даже не могли подумать, что их затея
обернется таким поединком. Жители близлежащего квартала выбрались из домов
на шум схватки и робко приближались к дверям храма Ишхары.
возгласами они приветствовали удачные выпады соперника и, не будь грохот
от ударов так силен, могли бы показаться двумя знатоками воинского
искусства, тешащимися во удовольствие публики.
останавливаясь. Широко расставляя ноги, уверенно разворачиваясь навстречу
танцующему Гильгамешу, он начинал теснить его. Зрители, переживавшие за
своего Большого, ощутили что-то неладное. Они беспокойно загалдели,
недоумевая, как им поступить. И в этот момент раздалось:
храма Ишхары, отбив изрядный кусок штукатурки. Сам Большой, не удержавшись
на ногах, рухнул на четвереньки, подставляя свой бок под удар страшной
палицы мохнатого Энкиду.
голову, протянул Большому руку и помог подняться на ноги. Урукцы замерли,
ожидая, что будет дальше.
день подбирал дубину себе под руку, ты же схватил первый попавшийся шест и
гонял меня, как пастух быка!
вырваться наружу. Подобно горожанам, Правитель, раскрыв рот, смотрел на
соперника.
богатырей - со всеми буду сражаться, всех осилю!" И не думал, что встречу
такого Могучего!
животных, человеческого же - нет. Твой охотник и твоя блудница научили
меня людской пище, питью, жизни. Теперь я не дикий, теперь звери от меня
бегут, зато люди смотрят с удивлением и радостью. Вот так! - Энкиду,
довольно улыбаясь, провел рукой по куску ткани, служившему ему юбкой. - Я
каждый день купаюсь, меня умастили маслом, а разговариваю, как видишь, не
хуже твоего.
ты всех выше, и сердца людские на тебя не нарадуются. Но всем страшно твое
буйство: оно непомерно, оно ужаснее урагана, который напускает Энлиль!.. -
Здравый, как здрава сама природа, Энкиду говорил старательно, стремясь не
забыть ловкие обороты речи, услышанные от Шамхат. Они мнились ему и
красивыми, и убедительными, он гордился тем, что говорит ладно, но в душе
недоумевал: отчего такие слова не приходили на ум самому Гильгамешу? -
...Отца оставил без сына, мать - без дочери. Где же видано, чтобы столько
Лун мужчина не знал женщину! Гильгамеш, Большой, Слава Урука, усмири свое
сердце, глянь, сколько людей ходят под твоей рукой! Вспомни, что ты -
пастырь, овчар, что ты должен заботиться об овцах, а не гнать их куда
глаза глядят!
вначале смутное, потом все более уверенное. Разговор в храме матушки,
слова и улыбка жрицы. Неужели так скоро? Он уже не слушал Энкиду, он во
все глаза разглядывал сюрприз, поднесенный ему богами. Хотя вокруг Урука
простирался ровный бескрайний мир, раньше Гильгамешу казалось, что с
появлением второго Большого ему станет тесно. Но вот пришел Второй - и,
удивительно, даже сражаясь они не мешали друг другу. "Что же я гневался? -
недоумевал Хозяин Урука. - Ведь поединок наш был радостью, ведь мы
испытали друг друга и восхитились, обнаружив равного себе. А равный - не
соперник, равный - друг!.. Как странно! Значит Нинсун говорила мне о нем!
Вот он, лев, о котором я мечтал. Клянусь Энки - он и правда лев!"
Ты странно выглядишь, но мое сердце тянется к тебе. - Решившись, как
всегда, разом и окончательно, он вскричал. - Сделанный Энки, Могучий, я
хочу, чтобы ты стал мне братом!
сгустившаяся вокруг них толпа загудела. - Непременно братом! Я хочу, чтобы
рядом со мной был такой человек. Идем, Энкиду, брат, к матушке, к мудрой
Нинсун. Нужно, чтобы она увидела тебя, поговорила... Идем же, идем!
Расступаясь перед героями, урукцы дали волю неизвестно откуда взявшейся
радости. Поединок, примирение, восторженные слова - все это откликнулось в
их душах детской уверенностью, что ОТНЫНЕ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. Как дети они
подпрыгивали, воздев руки к небесам, как дети падали ниц, стараясь
коснуться губами ног богатырей. Распевали все, что приходило на ум, - и в
священные песнопения об Энлиле, Ану, Инанне вплеталось новое имя. А
Гильгамеш тащил Энкиду в Кулабу и захлебывался от переполнявших его
чувств.
мучительных, неодолимых страстей на свете. Одно подхлестывает другое, они
растут как на дрожжах, пожирая друг друга и превращая своего хозяина в
совершенно новое существо.
могучего, надменного, огражденного стенами города, мнил себя первым героем
в землях черноголовых. При Эн-Менбарагеси, при Аге глава Киша вознеслась
так высоко, что шумеры прислушивались к любому слову, доносящемуся из-за