что был наказан ненасытным голодом и в конце концов съел самого себя.
которую похотливые старцы, домогавшиеся ее любви, облыжно обвинили в
распутстве.
из шершавых, нетесанных досок, теснили с обеих сторон. А сырая земля,
которой был присыпан пол, забивала ноздри таким тяжелым и дразнящим
запахом, что всякому, кто поднимался на чердак впервые, невольно вступало
в ум сравнение с большим, грубо сколоченным сосновым гробом.
чердаке, со временем пришел в полное соответствие со своим жилищем? Сроду
мне не доводилось встречать юношу, который более походил бы на мертвеца,
чем наш герой. Он был необыкновенно худ; пергаментная кожа туго обтягивала
острые скулы; вместо щек зияли крутые впадины, отчего обострившийся нос
казался сильно выпирающим наружу, а лоб необыкновенно широким, как у
черепа. Но были в нем и еще более устрашающие приметы смерти, различимые,
однако, лишь для опытного взгляда: трупные пролежни на спине (от долгого
неподвижного лежания), сильно замедленный рост волос и ногтей (который,
почти не требуя кислорода и питательных веществ, продолжается и после
смерти), выходящие при малейшем потревожении тела газы из расслабленного
кишечника...
существом. Было время, когда затяжными декабрьскими ночами слушал он
завывание неприкаянных душ за окнами девятого этажа; но три месяца в
желтом доме (куда определил его женившийся старший брат) благотворно
повлияли на его душевное здоровье, и он вышел оттуда совсем другим
человеком, тихим и на редкость безобидным. Долго бродил он по темным,
запутанным закоулкам окраинной Риги, присматривая себе подходящий для
житья подвал или чердак (подальше от желтой краски), пока не наткнулся на
этот старый деревянный дом, окруженный пустырями, на улице великого
латышского писателя Капа Клусума. Но случилось так, что, петляя по
незнакомым городским окраинам, он незаметно для самого себя сделал большой
круг и вышел как раз к тому самому месту, от которого бежал. Только теперь
он оказался по другую сторону от большого больничного двора, огражденного
глухой, высокой кирпичной стеной, над которой скорбно склонялись
престарелые липы.
Риге старится раньше, чем вечер, неожиданное беспокойство нарушило его
обычную апатию. Дикая тоска выразилась в его зрачках. Он вскочил с драной
постели, которую не покидал долгое время, и, как был, в коротких брючках,
обнажавших щиколотки, в длинном свитере, невероятно грязном и прорванном
на локтях, скатился вниз по чердачной лестнице, потом опять вниз по
широкой деревянной лестнице наружу и, наконец, устремился вдоль длинной
кирпичной стены по другую сторону улицы.
в нем, и когда она вдруг - с последним вздохом, с последним ударом сердца
- оставила молодого человека, этот переход из одного состояния в другое
был для него настолько незначителен, что он даже не заметил его. Наоборот,
он продолжал двигаться в прежнем направлении.
что это полнейший абсурд, нелепость, вымысел. Профессиональные же медики,
снисходительно похлопывая автора этих строк по плечу, доступно растолкуют
ему, что вертикальное положение человеческого тела удерживается без помощи
мышц только до пояса. Поэтому мертвеца можно посадить на стул - и он будет
сидеть. Но для того, чтобы ходить или хотя бы стоять на месте, нужно нечто
большее. Линия центра тяжести, пояснят они, проходит примерно на пять
сантиметров впереди от голеностопного сустава, результирующий вектор,
скажут они, тянет стоящее тело вперед, и оно все время словно бы падает.
Однако, как только корпус наклоняется достаточно сильно для того, чтобы
мозг уловил критическое отклонение, икроножным мышцам подается сигнал
сократится - и тело возвращается в исходное положение. С ходьбой еще
сложнее, она требует постоянной координированной мышечной работы, каковая
возможно только при наличии живого и нормально функционирующего мозга. Вот
что скажут специалисты, и будут правы.
свое собственное, доморощенное и свершенно ненаучное, объяснение тому
удивительному факту, что, и умерев, сдохнув, преставившись, окочурившись,
перекинувшись, отойдя, скопытившись, испустив дух, протянув ноги, сойдя в
могилу, отбросив копыта, отправившись к праотцам, сыграв в ящик, приказав
долго жить, уйдя в мир иной, отдав Богу душу, дав дуба и почив в Бозе, -
несмотря на все это, наш герой продолжал шагать вперед как ни в чем не
бывало.
логическое объяснение. Так сталось, что при падении (неизбежном в данных
обстоятельствах) одна нога молодого человека (а именно левая) сделала
непроизвольное и, если можно так выразиться, механическое движение вперед
и, приняв на себе основной вес тела, послужила для него своего рода
опорой, которая и воспрепятствовала неминуемому, как казалось бы, падению.
Другая счастливая случайность в виде камешка, подвернувшегося под вторую
(а именно правую) его ногу, заставила уже падающее тело вновь совершить
некое сложное движение (точь в точь походившее на коленце пьяного пугала,
вздумавшего отмочить трепака), и так, шаг за шагом, мертвое тело (в
котором, не забывайте, совсем недавно еще теплилась жизнь) продолжало
двигаться дальше; причем делало это, надо сказать, довольно ловко и
проворно.
мертвец. Однако люди на улице давно уже привыкли ни на что не обращать
внимания, к тому же в тот день, если вы помните, падал мокрый снег, и
прохожих вокруг было совсем немного, да и те глядели больше себе под ноги,
чем по сторонам, а если кто и скользнул по нашему необычному горою
отсутствующим взглядом, то обратил на него не больше внимания, чем на
обыкновенного подвыпившего молодого человека.
о ней и упоминать не стоило, то потеря другого рода предопределила всю его
дальнейшую судьбу. Когда, выражаясь языком поэтическим, развязались узы
его бренной жизни, одновременно с этим, по чистой случайности, развязался
и шнурок его нательного креста. Это был не тот позолоченный и не имеющий
веса оловянный крестик, какие продаются в церковных ларьках. Нет, то был
тяжелый серебряный крест, потемневший от времени и стершийся, как
старинная монета. Поэтому, оторвавшись, он не застрял в одежде, а тяжело
упал на булыжную мостовую, прозвенев в ушах молодого человека, как
погребальный колокол. При жизни наш герой не обращал на него особого
внимания, но теперь, потеряв его, он почувствовал, что все вокруг
померкло, словно неожиданно в середине дня наступил поздний вечер. Мокрый
снег повалил гуще и уже не успевал таять на мостовой. Большой кусок
пространства, бывший перед ним, провалился в бездну, поставив его лицом к
лицу с меленькой православной церквушкой, построенной на месте
разрушенного католического монастыря, со старинным монастырским кладбищем
на заднем дворе. Церквушку эту окружала чугунная ограда с каменными
столбами, заостренными кверху. На двух крайних к воротцам столбах были
помещены стеклянные вертепы, в которых стояли небольшие раскрашенные
скульптуры Иисуса и Марии. Полукруглые ворота открывались на узкую,
выложенную булыжником дорожку, которая вела прямо в широко распахнутые
двери, струившие сквозь сумрачную пелену мокрого снегопада теплое домашнее
сияние жарко горящих свечей.
затем внезапно качнулся всем телом вперед и устремился в раскрытые
церковные объятия. В церкви шло отпевание. Посреди нее, головой к выходу,
в уютном гнездышке убранного и разукрашенного, как пасхальное яичко, гроба
лежала маленькая, сухонькая старушка. Она была нарядно одета. В сложенных
на груди руках празднично теплилась свечка. Теплое одеяло, укрывавшее ее,
было заботливо подоткнуто с боков. И как было не позавидовать этой
старушке, глядя на ее светленькое, чистенькое личико! Но сколь
благообразна и умильна была сама покойница, столь же отвратительны и
звероподобны были старухи, толпившиеся вокруг нее: все как на подбор
ужасно толстые, с выпирающими грудями и свирепыми лицами. Свечи они
сжимали в кулаках, как ложки. Тщедушные старики с дрожащими коленками и
остекленелыми глазами стояли позади них, и свечки в их пальцах покосились,
как кресты на заброшенном кладбище. Время от времени старухи шикали на
стариков и одергивали их, и тогда они подбирали свои отвалившееся челюсти
и их взгляды на мгновение становились более осмысленными.
девиц в розовых просвечивающих блузках с огромными бантами, занял свое
место за поминальным столом, и отпевание началось. Священник три раза
обошел гроб, размахивая кадилом, из которого сыпали красные искры и шел
удушливый серный дым.
усопшего. И вот, когда хор запел: "Связан мой язык, и затворился мой
голос, в сокрушении сердца молю Тебя, Спасительница моя, спаси мя..." -
среди этих молодых, сильных, жизнерадостных голосов послышался некий
слабый, тонкий, дрожащий голосок, звучавший как бы из отдаления. Это сама
старушка подпевала им, но никто не слышал ее тоненького пения, - никто,
кроме мертвеца. Пристально вглядываясь в сморщенные, неподвижные губы
покойницы, он внимал этому голоску, исходившему, казалось, из самого
сердца, ибо сказано в "каноне молебном при разлучении души и тела": "Уста
Зыков Виталий
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Витковский Евгений
Березин Федор
Прозоров Александр